академии, мы беседовали о «Восхождении на гору Кармель», о «Подражании Христу»! Я показал ему архивные сокровища, касающиеся арауканской религии, я дал ему прочесть работы Блаватской, ибн Араби, «Зогар», «Догмы и ритуал высшей магии». Я внушил ему, что моя библиотека подарит тому, кто принесет себя в жертву ей, не только вечную жизнь, но и беспредельную власть. «Читай, читай, учись, работай, перечитывай, молись и достигнешь своего». С меня все началось — пусть на мне и закончится! До встречи, родные мои! Любовь и культура!
Лаурель снова впал в беспамятство на несколько мгновений, затем открыл глаза.
— Что со мной?
Боли всхлипнула:
— Посмотри, что мы наделали! Могли обрести нового бога, а получили продырявленного мошенника!
С гор повеяло ночным холодом и запахом мокрого камня. Внутри у каждого словно разлилось море чернил, губы сжались, пальцы суеверно скрестились, вздохи смешались с лаем собак вдали. Зум нарушил молчание, произнеся вычитанную где-то фразу:
— К чему оплакивать пролитое молоко, если все силы мироздания объединились, чтобы опрокинуть кувшин?
Загорра, блеснув вставной челюстью — в машине обнаружилась запасная, — предложила Лебатону пойти поискать изгнанника. Генерал повиновался, маршируя за ней гусиным шагом.
Хумс занялся приготовлением пирожков с луком. За неимением вина запивать пришлось святой водой. Вернулись Загорра с генералом, а за ними — Акк, кутаясь в воображаемую мантию. Ему устроили королевскую встречу. Он снисходительно протянул Хумсу с Зумом руку для поцелуя и жадно накинулся на предложенный пирожок, едва не проглотив язык.
Энанита попросила аббата крестить ее младенца. Все встали перед алтарем, образовав восьмиугольник. Мать решила назвать сына Кристобалем Колоном. Рожденный в ночи, которая казалась бесконечной, этот ребенок вырастет, и, быть может, под его водительством все они пойдут в рай, чтобы разбить херувимское воинство, отразить удары огненного меча, преодолеть запретную дверь и вкусить от плодов Древа Жизни.
Вдали, на горной дороге, засветился огонек. Три темные фигуры понемногу приближались под мелодию вальса. Один напевал, двое подыгрывали на гитаре и перкуссии. Да это же голос паяца Пирипипи! К его шее было подвешено деревянное блюдо, полное монет из бронзы; монеты подпрыгивали в такт мелодии. И к тому же — черный фрак, джемпер с высоким горлом, прямо над которым — алые губы, словно огненный корабль, ноздри, выкрашенные серебром, большие красные башмаки — две яркие бабочки на поле брани!
Знаю, заповедей десять,
но одна лишь для меня…
Эми и Эма, две старухи, искусные в танце живота, усыпанные блестками, усыпанные с ног до головы блестками, вели ослепшего музыканта. И вот они приблизились к бывшему — увы, бывшему! — монастырскому приюту для путников.
…быть свободным, словно ветер,
вечно помня о корнях!
Странников усадили у огня, дали им мятной настойки. Эми достала из пакетика, завернутого в шелк, три рисовых колобка. Одна из женщин наклонилась назад, другая — вперед, а слепец сидел между ними, прямой, как стрелка весов. Все трое принялись за еду, тщательно пережевывая каждое зернышко. Скупые на слова и жесты, древние как мир, нищие отбрасывали гигантские тени на развалины монастыря и казались тремя волхвами. Энанита положила младенца на колени Пирипипи; паяц возложил на крошечную головку руку в перчатке, и белокурый Кристобаль Колон заснул глубоким сном.
Загорра вспомнила, что ее просили устроить паяцу бенефис. Никому не были нужны его выступления — не только из-за дряхлости самого Пирипипи, но и потому, что он отказывался заменить двух тронутых старух молоденькими балеринами. «Они — два столпа моего храма», — так объяснял паяц. Оттого он и сделался нищим бродягой, распевая как ни в чем ни бывало:
Пусть дорога утомила, -
я ее давно спрямил:
кто скитается по миру,
тот в себе вмещает мир!
Внезапно миллионерша предложила:
— Давайте откроем цирк! Все смогут участвовать! Расходы на мой счет! Ну, кто здесь смелый?
Лебатон мгновенно откликнулся:
— Я в полной боевой готовности, сеньора! Правда, я знаю только военное дело. Но, став сеньором Моралесом, я охотно примусь за дела цирковые!
Эстрелья Диас Барум присоединилась:
— Я могу заняться чревовещанием.
— Только чтоб голос не был как из-под земли! — вступил в разговор Марсиланьес и предложил себя в качестве живой куклы.
Энтузиазм рос на глазах. Толин и Ла Кабра обеспечат музыку. Хумс и Зум будут выступать как дуэт ясновидцев, «Хамс и Зам». Га, прирожденный Геркулес, станет разрывать цепи. Фон Хаммер — жонглировать кинжалами. Лаурель и Боли — исполнять номера на канате. Энанита — дрессировать кошек…
Акк оборвал поток мечтаний:
— Давайте посмотрим трезво: никто из нас ни к чему не способен! Все мы в лучшем случае — паяцы, и не больше!
И продолжил издевательским фальцетом, кривляясь по-клоунски:
— Да, ребята, вот наконец и я! Сколько раз я вас находил, хотя так и не начал поисков!
Все отозвались такими же пронзительными голосами:
— Спасибо, доброй ночи, не за что!
VIII. В ПОИСКАХ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЯ
У нас все прекрасно! Нужно только одно: избавиться от этой бесконечной тревоги.
Га, из речи на открытии цирка.
— Предатель! Бесстыдник! Продажная шкура!
Хромец Вальдивия не смог дальше сыпать оскорблениями в адрес президента, выступавшего по радио, потому что к горлу его подкатили рыдания.
— А ведь в сорок шестом мы выбрали его подавляющим большинством… Поверили его собачьей улыбке…
Политическая жизнь в стране замерла: только что Коммунистическая партия была объявлена вне закона. Завтра военные начнут преследовать, бросать в тюрьмы и пытать сорок тысяч партийных активистов.
Председатель Поэтического общества дон Непомусено Виньяс открыл третью бутылку вина и наполнил бокал хромого Вальдивии, своего друга и секретаря Отдела пропаганды. Как рисовальщик букв (он работал в кинотеатре «Идеал», где ежедневно меняли вывеску), он обладал способностью судить о литературной продукции своих сотоварищей. Его мнение весьма ценилось. Вальдивии достаточно было беглого взгляда, чтобы определить, насколько поэт злоупотребляет буквой «м», и наоборот — велик ли недостаток в «т» и «п». Сверх того, он говорил по-французски. Но не потому, что учился этому языку в школе — он начал трудовую жизнь в девять лет, продавая засахаренный