Сашка подошел к костру, некоторое время сидел молча, глядя в огонь, потом взлохматил пятерней и без того взъерошенную шевелюру и, словно отвечая своим мыслям, пробормотал:
— И все у меня как-то не путем выходит, каждой бочке затычка… Ладно! — Он встряхнулся и с улыбкой посмотрел на меня. — Давай ужинать, а там песни учить будем. Ребята вернутся, у них гитара есть… А то еще целый сезон впереди, а песен хороших нет!
Наблюдая за Сашкой, я заметил, что даже в своем вынужденном одиночестве, когда иной раз от тоски волком выть хочется, он свободно подавлял это угнетающее чувство своей кипучей энергией. Сашка минуты не мог посидеть сложа руки. Его долговязая фигура в выгоревшей тельняшке и закатанных до колен штанах беспрестанно моталась по берегу. Он ставил сети, потрошил и солил рыбу, латал облысевшую крышу зимовья, копался в рации и, мусоля карандаш, составлял меню отрядной кухни на целый месяц вперед. При этом (безбожно фальшивя) мурлыкал под нос песни. И все у него выходило и ладно, и споро, и в то же время как-то играючи. Словно весь этот труд, которым он занимался в таежном одиночестве, был для него не больше чем увлекательная игра. И порой я невольно чувствовал, как и меня заражает его кипучая энергия.
В минуты успокоения, когда мы валялись на берегу реки, наблюдая, как течение обхлестывает пеной прибрежные валуны, Сашка заводил нескончаемые рассказы о тайге, о различных способах охоты, о приметах погоды… Слушая его, можно было подумать, что он родился и вырос в прибайкальской тайге, настолько красочно и образно рассказывал он. Ползая по берегу, Сашка то изображал поднявшегося на дыбы медведя, которого потревожил на лежке неосторожный охотник, то воспроизводил тоскливый крик кабарги, подзывающей своего детеныша. Даже Айвор, заслышав крик кабарожки, выбрался из тени кустарника и, скосив морду, с любопытством уставился на Сашку.
Среди его личных вещей, разбросанных по всему зимовью, я нашел два томика Брема, книги Арсеньева, Обручева, Хемингуэя — «Зеленые холмы Африки», Тургенева — «Записки охотника». Как выяснилось впоследствии, любимым рассказом Сашки из «Записок охотника» был рассказ «Певцы». Все книги были основательно зачитаны, страницы исчерканы карандашными пометками.
Общаясь с Сашкой, не много нужно было времени, чтобы понять, что охота — его настоящая страсть. Но здесь Сашка не признавал никаких компромиссов: он презирал охоту на медведя в берлоге, где очумевший зверь вылезает прямо на пули.
— Это еще можно было понять, когда охотник один выходил на зверя с рогатиной и кремневым ружьем. А сейчас?! Найдут берлогу, приведут к ней свору собак, окружат ее в пять-шесть стволов ружейных да карабинных… Да перед началом охоты, — тут Сашка презрительно сплюнул, — еще шерстинку или ватку в воздух подбрасывают, чтобы определить направление ветра! В общем, все по науке; стрелки на местах, собаки на поводке, в любую секунду будут спущены, и самый отважный пихает шест в берлогу: вылезай зверь, здесь все готово! Нет, хочешь охотиться, так будь настоящим охотником! Дай зверю защищаться, научись в тайге скрадывать его, распутать след, сумей подойти на выстрел! Это и есть настоящая охота — когда на равных!
Позже я узнал, что Сашкина страсть быть в тайге со зверем на равных доставляла некоторым охотникам из отряда немало хлопот: подстреливший сидячую утку становился для него непримиримым врагом.
Уже далеко за полночь мы забрались в спальные мешки. Лежа вблизи мерцающих углей костра, Сашка вспоминал прошлый сезон, когда отряд работал в Саянах, потом рассказал о случае, приведшем его в тайгу.
Он родился и вырос в небольшой деревушке Курской области. Закончив школу, работал в колхозе прицепщиком, потом трактористом. Три года служил в погранвойсках на Дальнем Востоке. Осенью, демобилизовавшись, возвращался домой. И неизвестно, как сложилась бы его жизнь дальше, если бы на одной из пересадочных станций Сашка не познакомился с шумной компанией бородатых парней. Парни были одеты в прожженные и залатанные ватники и штормовки. Их место в углу зала, где были свалены в кучу рюкзаки, ящики, треноги в чехлах, напоминало живописный табор, только костра не хватало. В ожидании поезда Сашка коротал с ними ночь. Под сводами вокзала приглушенно звенели аккорды гитары, и ребята пели совершенно незнакомые Сашке песни. Они спорили о чем-то непонятном для него. Потом наперебой рассказывали о звериных тропах, о палатках над берегами порожистых рек, о кострах и туманах, о болотных топях, где хоть сам выстилайся, но идти нужно. Рассказали и о случаях, когда человек разом стареет на десяток лет. Долгая ночь, о многом рассказывали. Рассказали, спели песни и на рассвете уехали, оставив Сашку растерянным, взволнованным и удивленным…
Приехал домой, устроился на завод монтажником, на следующий год думал поступать в институт, хотя и не знал толком в какой. Прошло несколько месяцев, но не выходила из памяти эта случайная встреча на вокзале, и все слышались песни ребят, виделись палатки над берегами рек, глухая тайга, костры и туманы над равнинами болот. Не выдержал, написал письмо по адресу, что оставили ему парни, и, не дождавшись ответа, самостоятельно прикатил в Прибайкалье. Отыскал лесоустроительную экспедицию и вот уже третий сезон работает в одном отряде. Зимой приезжал в родные края, родители советовали одуматься, за ум взяться: надо ведь пристраиваться к постоянному делу. Сашка и сам думал, что пора за что-нибудь браться основательно, но, как пахнет весной, где уж тут удержаться на месте!..
— Если серьезно говорить, — рассуждал Сашка, — то понятно, не всю же жизнь с рулеткой и топором по тайге бегать. Но работа в тайге мне по душе, и вот мысль у меня какая: в Иркутском сельскохозяйственном институте есть охотоведческий факультет — это мне подходит. Сезон кончим, и этой же осенью подамся в Иркутск, посмотрю что к чему и буду на подготовительный поступать…
На следующий день после завтрака я ушел с Айвором к верховью реки. Несколько раз скрадывал целую стаю косачей, но пугливые птицы не давали подойти на ружейный выстрел. После полудня ни с чем вернулся к зимовью и застал Сашку в заметном беспокойстве. Он возился с карабином и, перебирая патроны, хмуро поглядывал по сторонам. На все мои вопросы Сашка бурчал в ответ что-то невнятное, а чаще всего просто отмахивался.
Вечером, после сеанса связи, мы сидели у костра.
— Знаешь, — нерешительно начал Сашка, — здесь неподалеку на гарях тетерева почти каждое утро токуют. Пойдем завтра, а?
Я молчал, чувствуя, что Сашка чего-то не договаривает, и, видимо, он понял это.
— Ладно! — решительно сказал он. — Честно говоря, тут вот какое дело. За день до твоего прихода тут у меня два мужичка гостили. Выше по реке зимовьюшка есть, так они говорят, что живут там и панты промышляют. Ну, погостили у меня часок, чаем их напоил, и ушли себе вниз по реке…