— Не волнуйся, — говорит он. — С тобой все будет в порядке.
Я его почти не слышу. Все мои мысли о том, что в ближайшем будущем мне предстоит встреча с мамой. Я возвращаюсь в «сумасшедший дом» — к злобной ведьме. Полицейский подводит меня к выходу из пиццерии.
— Спасибо за то, что сообщили нам, — говорит он на прощание Марку.
Я смотрю в пол. Меня переполняет злость, поэтому я не хочу встречаться взглядом с Марком. Если бы я мог стать невидимкой!
— Эй, малец! — Марк с улыбкой вручает мне плоскую белую коробку. — Я же сказал, что угощу тебя пиццей.
Сердце екает. Я улыбаюсь в ответ. И трясу головой, отказываясь от подарка. Я знаю, что недостоин его. Пытаюсь вернуть коробку с пиццей Марку. На долю секунды в мире не существует никого, кроме нас двоих. Мне удалось заглянуть ему в сердце. И я вижу, что он меня понимает. Он молчит, но я слышу, что он хочет мне сказать. И я беру коробку. Глядя ему прямо в глаза, я говорю:
— Спасибо, сэр.
И тогда Марк гладит меня по голове на прощание. А я наслаждаюсь теплым ароматом пиццы, идущим из коробки.
— Фирменная, как я и обещал! И… малыш… ты держись там. Все будет хорошо.
Я иду к двери, крепко сжимая в руках теплую коробку с пиццей. Припаркованная у дороги полицейская машина почти скрылась в густом вечернем тумане. Я забираюсь на переднее сиденье, а коробку с пиццей полицейский кладет назад. Я слышу, как она с мягким стуком соскальзывает на пол, но не решаюсь обернуться и поправить. Дую на пальцы, пытаясь согреть их, и настороженно наблюдаю за тем, как полицейский обходит машину и садится на водительское место. Первым делом он берется за рацию. Тихий женский голос отвечает на его звонок. Я отворачиваюсь, чтобы в последний раз посмотреть на пиццерию. Марк и несколько посетителей, ежась от холода, стоят снаружи. Когда полицейская машина начинает медленно отъезжать, Марк поднимает руку, показывает мне знак «мир», а потом начинает махать вслед. Те, кто стоит рядом, постепенно присоединяются к нему.
Я чувствую, как к горлу подступает комок. По щекам текут соленые слезы. Мне почему-то кажется, что я буду скучать по Марку. Смотрю вниз, на ноги, и пытаюсь пошевелить пальцами в кроссовках. Один из них тут же выглядывает из дырки.
— Итак, — начинает разговор офицер. — Первый раз в полицейской машине?
— Да, сэр, — отвечаю я. — Я… то есть… у меня проблемы, сэр?
Он улыбается:
— Нет, конечно. Мы просто беспокоимся за тебя. Уже довольно поздно, а ты еще ребенок, поэтому тебе не стоит гулять по улицам в одиночестве. Как тебя зовут?
Я снова перевожу взгляд на вылезший из кроссовки большой палец.
— Да ладно тебе. Ничего страшного, если ты скажешь мне свое имя.
Вместо ответа я пытаюсь откашляться. Не хочу разговаривать с полицейским. Вообще ни с кем не хочу разговаривать. Каждый раз, стоит мне открыть рот, я оказываюсь на шаг ближе к возвращению в «сумасшедший дом». «Но что я могу сделать?» — думаю я. У меня была возможность добраться до реки, но я ее упустил. И теперь мне все равно, что со мной будет. До тех пор, пока я снова не окажусь в ее когтях. Через несколько секунд я, запинаясь, отвечаю полицейскому:
— Дэ… Дэвид, сэр. Меня зовут Дэвид.
Он добродушно смеется в ответ. И я ловлю себя на том, что улыбаюсь ему. Полицейский говорит, что, судя по всему, я хороший мальчик.
— Сколько тебе лет?
— Девять, сэр.
— Девять? Не так уж много…
И мы начинаем болтать обо всем на свете. Не могу поверить, что офицер на самом деле интересуется мной. Хотя мне кажется, что я ему даже нравлюсь. Он останавливает машину перед полицейским участком и отводит меня в пустую комнату, посреди которой стоит бильярдный стол. Мы садимся рядом, и офицер предлагает съесть пиццу до того, как она окончательно остынет.
Я с готовностью киваю и открываю коробку. Наклоняюсь над пиццей и с наслаждением втягиваю носом аромат.
— Ну что, Дэвид, — спрашивает тем временем офицер. — Где, ты сказал, ты живешь?
Я застываю. Руки трясутся так, что с моего куска пиццы сваливается вся колбаса. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть набежавшие слезы. А ведь я уже начал надеяться, что он забыл, зачем привез меня сюда.
— Дэвид, — не сдается полицейский, — я ведь правда беспокоюсь за тебя.
Он смотрит мне прямо в глаза, и я не могу отвернуться. Вместо этого я аккуратно кладу кусок пиццы назад в коробку. Офицер попытается коснуться моей руки, и я инстинктивно вздрагиваю. Он замечает мой взгляд и больше меня не трогает. Жаль, что он не умеет читать мысли, иначе он бы услышал, как я молча кричу: «Неужели вы не понимаете? Мама не хочет, чтобы я возвращался, она не любит меня, ей на меня наплевать! Ясно? Поэтому… можете не беспокоиться обо мне, я и сам справлюсь, без вашей помощи! Хорошо?»
Полицейский откидывается на спинку стула и обращается ко мне тихим голосом:
— Дэвид, я здесь, чтобы помочь тебе. Ты это знаешь, а еще я хочу, чтобы ты знал: я буду сидеть с тобой столько, сколько потребуется.
Он наклоняется вперед и кончиками пальцев поднимает мой подбородок. У меня слезы бегут по щекам, из носа течет. Я уже знаю, что выхода нет. И мне не хватает храбрости взглянуть полицейскому в глаза.
— Крестлайн-авеню, сэр, — тихо говорю я.
— Крестлайн-авеню? — переспрашивает он.
— Да, сэр… Крестлайн-авеню, дом сорок.
— Дэвид, ты поступил правильно. Что бы ни случилось, я уверен, мы сможем с этим разобраться.
Я сообщаю полицейскому номер нашего домашнего телефона, после чего он на какое-то время исчезает. А когда возвращается, первым делом принимается за пиццу. Я подбираю старый кусок. Он уже остыл и перестал быть хрустящим. Желудок отчаянно урчит, намекая, что пора бы приниматься за еду, но я ужасно устал и у меня нет сил жевать. Полицейский ободряюще улыбается мне:
— Все будет хорошо.
«Ну конечно! — мысленно отвечаю я. — Откуда вам знать, что в последний раз я чувствовал себя в безопасности и верил, что меня любят, много лет назад?» Мне тогда было пять. Вся семья ждала меня в машине возле детского сада, а я мчался вниз по холму, так что пятки сверкали. Мама стояла у фургона, и ее лицо светилось любовью, когда она кричала мне: «Быстрее, милый! Мы тебя ждем!» Она крепко обняла меня, после чего посадила в машину, и папа снова взялся за руль. Пункт назначения: Рашн-Ривер. В то лето мама научила меня плавать на спине. Мне было страшно, но мама не отходила ни на шаг, пока не убедилась, что я могу спокойно держаться на воде. И я гордо плавал перед мамой, чтобы показать, как хорошо научился. В тот миг я был ее любимым сыном, достойным внимания и похвалы. То лето стало лучшим в моей жизни. И сейчас, сидя в полицейском участке, я прекрасно понимал, что ничего подобного со мной уже не случится. Для меня хорошие времена остались в прошлом.
Офицер смотрит куда-то позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, что в комнату вошел отец в одной из своих красных хлопковых рубашек. Его привел сюда другой полицейский.
— Мистер Пельцер? — спрашивает тот, что все это время сидел со мной.
Папа только кивает в ответ. Потом они уходят, закрыв за собой дверь. Хотел бы я послушать, о чем они говорят. Скорее всего, обо мне и о том, какие у меня плохие отношения с матерью. Единственная радость — что она за мной не приехала. Но я и сам мог бы догадаться, что она не рискнет общаться с представителями власти. Для такой грязной работы мама всегда использует отца. Она контролирует папу — точно так же, как контролирует всех остальных. К тому же я понимаю: мама не хочет, чтобы кто-то узнал о нашем секрете. То, как она со мной обращается, — семейная тайна. Но я сижу в полицейском участке, а значит, мама где-то просчиталась. Она теряет контроль. Пытаюсь понять, как это можно использовать. Я обязан продумывать все заранее, чтобы выжить.
Несколько минут спустя дверь в комнату со скрипом отворяется. Я вижу, как папа жмет руку полицейскому. Знакомый офицер подходит ко мне и наклоняется:
— Дэвид, это было всего лишь небольшое недопонимание. Твой папа сказал, что ты рассердился на маму, когда та не разрешила тебе покататься на велосипеде. Из-за такого не стоит убегать от родителей. Поэтому сейчас вы с папой поедете домой, а там ты поговоришь с мамой, и все образуется. Твой отец говорит, что она сходит с ума от беспокойства за тебя.