в голову – это не принято, да он бы, я думаю, и не принял меня. К тому же Инна ведь постоянно кормила «завтраками». А в других журналах все равно глухо. И рассказы, которые я везде рассылал, возвращались по-прежнему неизменно.
К этому времени я уже закончил Литинститут и одним из двоих со всего курса (как, согласно экзаменационным оценкам, один из лучших студентов) был принят на Центральное Телевидение на должность редактора-методиста. Долго думал прежде, чем решиться ринуться в эти явные джунгли – наслушался от знакомых, какие там нравы, – но все же решил рискнуть, назначив себе приблизительно год для изучения этих «джунглей».
После институтских экзаменов и защиты диплома – перед тем, как приступить к работе на телевидении – мне удалось осуществить авантюрную идею: проехал от Москвы до Винницы на дорожном велосипеде. Один, с минимальным багажом, без палатки, по проселочным дорогам, ночуя у местных жителей по пути. Это путешествие длилось две недели, и это были одни из счастливейших дней моего тогдашнего существования! Настоящая жизнь! Один на один с людьми и природой, когда ни от кого не зависишь и не на кого рассчитывать, кроме себя самого, в постоянном движении – калейдоскоп происшествий и встреч! Каждый день был полон событий, открытий – в обычной размеренной жизни такое вряд ли испытаешь за целый год! Вот она, относительность времени, проверка ценностей, трезвый взгляд на земное существование! Вернувшись, я все пытался кому-нибудь рассказать о переполнявших меня впечатлениях. И… с растущим недоумением и тоской убеждался: они не очень-то слушают, им не интересно! Они не воспринимают того, о чем я говорю! Это слишком далеко от их повседневной жизни… Чтобы понять, надо подобное испытать, а они, видимо, не испытывали…
И тогда я решил написать о своем путешествии повесть. И почти тотчас же после приезда (натолкнувшись несколько раз на слепоту-глухоту) старательно принялся сочинять. Так и назвать ее решил: «Путешествие».
Но тут началась служба на телевидении, и заиграли телевизионные страсти…
Да, тут тоже можно написать целую повесть (а то и не одну) о том, с чем там столкнулся.
Вообще-то работа на телевидении была, конечно же, интересной. Создание новых передач, общение со множеством людей, постоянные поездки, звонки, разговоры. Достаточно сказать, что героями моих передач были первые космонавты Юрий Гагарин и Герман Титов, поэт Булат Окуджава, актер Олег Анофриев, а ведущими были Анна Шатилова и Александр Масляков. Но это отнимало все время жизни. К тому же, раздражала необходимость безоговорочного подчинения начальству и, конечно же, вездесущей цензуре. Как и с университетом в свое время, так и теперь, нужно было выбирать: либо телевидение, либо писательство. Ведь честная, добросовестная творческая работа требует безусловной свободы.
Проработал я на телевидении всего полгода и ушел по собственному желанию, хотя был на хорошем счету и отпускать меня не хотели. Некоторое время я еще оставался внештатным сценаристом.
И вскоре с радостью окунулся в сочинение своего «Путешествия».
«…Родина – это солнце, это небо, это реки и рощи – только такие и никакие другие. Нигде во всем мире нет такого, именно такого солнца, нигде нет такого, именно такого неба, таких разгульных закатов, робких восходов, сказочно светлых березовых рощ. Великая, необозримая, родная Россия: избы, плетни, перелески, озера и реки, болота, луга, стежки, ухабы, покосы, межи, русые косы, сережки, кресты, голубые глаза, головные платочки, морщины, мозоли, ширь, беспечность, доброта…
Каменка – типично русское село: дорога, по обеим сторонам ее – по ряду изб – окошки на улицу, – и прикованные, тоскующие по небу, «журавли» у колодцев.
Был тот тихий вечерний час, когда отяжелевшее солнце вот-вот уже скроется за лесом, а каждый звук отчетливо слышен и разносится далеко – будь то звяк ведра, скрип «журавля», плеск, лай или говор. Стадо еще не пригнали, и хозяйки в платочках сидели на лавочках возле изб, глядя на дорогу и отдыхая.
Я ворвался в этот тихий обжитой мир – пришелец, странник, хозяин дороги, обветренный и свободный, только что сломя голову летевший по спуску с возвышенности – так, что удары мошек были, как дробь, мошки сходу забивались в ноздри и в рот, приходилось щурить глаза – и они забивались в ресницы, – я вдыхал полной грудью этот ставший прохладным воздух вперемешку с мошками, пахнущий росою и тяжелой вечерней пылью, пьянящий своей неожиданной свежестью, – возбужденный, разгоряченный – варвар, гунн, скиф, влюбленный и очарованный. И с ходу, после этой великолепной, спартанской, ошеломляющей гонки, я вдруг оказался в совсем ином, совсем другом мире, спокойном, замедленном, и мир этот пленил меня, перестроил, остановил. Еще не снизило темпа разорвавшее ненужные оковы сердце, еще отголосками стучало в висках, а я уже ехал совсем-совсем тихо, бесшумно, приглядываясь, примериваясь, где слезть с седла, у кого спросить.
Полная пожилая женщина в платке стояла у колодца, и стройный тонкий «журавль» послушно кланялся ей, доставая из-под земли ведрами студеную воду.
– Мамаш, как насчет переночевать? У вас нельзя будет? – спросил я сходу.
Женщина взяла полные ведра, понесла их, покачиваясь, раздумывая на ходу, разглядывая меня, такого инородного, непривычного, но все же – в закатанных поношенных брюках, усталого, проголодавшегося, и – согласилась.
– Ну, что ж, сынок, давай, с моим сыном ляжете, сын у меня приехал. А вы далеко едете-то?
Она поставила ведра у обочины шоссе. Вода выплеснулась и тут же всосалась в сухую землю.
Я терпеть не могу спать с кем-то, а потому, поняв буквально, что с сыном, мол, на одну постель, испугался вдруг, почувствовав скованность, бросив взгляд вдоль длинного ряда притихших изб, ощутив острую тоску по свежему сену, по молоку, по уютности деревенского одиночества, спросил:
– А сеновала нет у вас, мамаша? На сеновале бы…
Женщина взяла свои ведра и сказала с оттенком обиды:
– Сеновала нет, сынок, сын как раз двор и строит. А чем хуже в хате-то? В хате-то лучше, спокойнее.
Что было делать? Нельзя пренебрегать ее гостеприимством, не хотелось, и, взяв под уздцы свой велосипед, скрепя сердце, я послушно пошел за нею. И тихий вечерний мир надвинулся на меня, обволок – я уже был не свободным варваром, я был проголодавшимся, уставшим с дороги путником.
За калиткой встретил нас классически сложенный, голый до пояса молодой богатырь, бронзовый, лоснящийся от пота, голубоглазый, русоволосый.
– Вот, привела тебе для компании, – сказала женщина. – Ночевать у нас будет. От самой Москвы на велосипеде едет.
– Васька, – сказал богатырь, приветливо глядя на меня, протянув руку. – Так ты правда от самой