Читать интересную книгу Твоя жестокая любовь (СИ) - Гауф Юлия

Не плачет, даже не собирается. Но она в ужасе, в диком отчаянье. И до боли в груди хочется защитить ее — ту, что я обязан наказать за то, за что не прощают.

Нельзя было настолько приближать ее к себе, нужно было найти иной способ, ведь я и сам привязался.

До дома едем в молчании, Вера поникла, и, кажется, что весь мир снова краски потерял. Все серое, хотя солнце выглянуло из-за туч. А когда она стонала подо мной, когда все и правда было как на старой пленке, тогда казалось, что ничего более яркого я не видел.

— Ты, наконец, поняла, что мать тебя травила? — попытался я предположить причину шока Веры. — Разочаровалась в ней?

— Ты не представляешь себе, Влад. Ты просто не представляешь.

В бардачке лежит запись, как мать меняла таблетки, которыми пичкала меня. Отец записал, и это стало основанием для единоличной опеки. И возможным аргументом для Веры, который я хотел ей показать сегодня, но уже, пожалуй, не пригодится.

Она итак все поняла, и вычеркнула мать из жизни.

Теперь у Веры есть только я, и очень скоро… дьявол, и почему так неприятно думать об этом, о том, что скоро все закончится? Я пойду дальше, а Вера получит то, что должна.

— Расскажи, что случилось, — требую, подвозя девушку к знакомому дому. — Расскажи, Вера.

Лишь посмотрела диковато, но рассказывать ничего не собирается. Она как не в себе, словно нет ее со мной. К квартире не идет, а бежит. Несется, сломя голову, того и гляди упадет, сумасбродная, испуганная девочка.

Меня не приглашала, но я вошел внутрь, морщась про себя от квартиры этой, от воспоминаний, молью побитых.

— Странная у нас семья. Конченая, — пробормотал, и Вера рассмеялась нервно.

— О да, черт возьми! — она, не разуваясь, подошла к шкафчику, где, как я помнил, хранилась аптечка, и достала знакомую банку — ту самую в которой мать отраву свою хранила. Крышку открутила, и бахнула горсть знакомых таблеток себе в ладонь, а я как мальчишка испугался, что Вера их сейчас проглотит.

Ударил по руки, и они разлетелись по всей кухне.

— Ты чего? Я… я выбросить хотела. Ты прав был, Влад, ты был полностью и абсолютно прав. Она чудовище.

Внутри удовлетворение разливается восточным дурманом. Вера поверила, Вера теперь моя, и только моя, мне не придется ни с кем ее делить.

… - ужас, я все готова была простить ей, вообще все! Но не то, за что всю жизнь себя винила, — пробормотала девчонка, подошла быстро, и как маленькая уткнулась мне в грудь.

Сжалась вся, и я обнял. Сначала легко, а затем так крепко, как мог, чтобы боли не причинить. Ей итак больно сейчас, как и мне — не за себя, а за нее.

Влип окончательно и бесповоротно, влип как мальчишка.

Будь проклята эта сучка.

Глава 31

Стояла, уткнувшись лицом в шею Влада, вдыхала любимый запах, и понимала, что не смогу рассказать ему. Мама… дьявол, она ненормальная! И я ведь знала об этом, знала! Но, как самая последняя трусиха, боялась размотать клубок воспоминаний, догадываясь, что таится в глубине.

Со временем я поняла, почему Нику тяготила болезненная материнская любовь, а недавний мамин рассказ раскрыл мне глаза и на нелюбовь ее к сыну — странную, больную нелюбовь. И это, и то, что подтравливала нас, я готова была понять, хотя понять такое практически невозможно, но она ведь больна. Внимание хотела привлечь, боль свою облегчала, причиняя ее нам, пусть.

Но Ника… как так?

— Никогда не смогу забыть, — слова рвутся из меня, и с трудом удается сдержать самое главное. — Как она могла? Как?

— Не убивайся ты так. Не думай, — утешает Влад, и я отчетливо понимаю — не будь его сейчас рядом со мной, не появись он в моей жизни — была бы беда.

Именно поэтому я и не расскажу ему правду. Пусть он не питает нежности к своей матери, но, как мне кажется, в глубине души он любит ее, хотя сам не подозревает об этом. И тяжело будет узнать о том, что винит она его в смерти Вероники, которую сама и убила. Винит потому что так легче, потому что так больной разум подсказывает. Видела его рядом — нелюбимого сына, и твердила, как ополоумевшая…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

… - Это он!

— Мама!

— Когда я вошла, Ника уже лежала на полу. Бездыханная лежала, — она плачем заходится. — Мальчишка рядом бродил, я же сто раз говорила, что видела его. Ненавидел он сестру, терпеть ее не мог, я еле дождалась, пока они с Женей уедут от меня. Противно рядом с выродком было находиться, так…

— Мама, ты неправду говоришь. Опомнись, прошу тебя, — взяла ее за руку, сжала ладонь со всей силы, причиняя отрезвляющую боль. — Мы услышали шаги, я подумала, что бездомные, и успела спрятаться. Ника была в порядке, а затем я твой голос услышала. Твой, мама! Как ты плакала, как винилась, а потом ушла. И тогда я увидела Нику, она уже мертвой была.

— Я… я рассердилась, что она из дома ушла. Сказала, чтобы дома сидела, а она сбежала. Я подозревала, что Ника сбегает, но она ведь маленькая, нельзя ей, и вот, — мамины глаза снова пеленой покрыты, и я понимаю, что она опять в бред впадает. Но ее бред честнее, чем трезвость ума, в которой она во всем Влада винит. — Раскричалась она, расплакалась, я лишь истерику остановить хотела. Встряхнуть, чтобы прекратила, чтобы снова послушной стала — этого я хотела. И… толкнула спиной в балку, а затем начали камни падать, и…

И она начала плакать, а затем сбежала. Бросила Нику — ту, которую любила без памяти, предпочла поверить в то, что ни в чем не повинный Влад виноват в смерти сестры, а не она сама. И целые сутки делала вид, что ни о чем не знала!

Как и я!

Неужели страх взрослой женщины может быть таким же всепоглощающим, как и страх шестилетней девочки? Или она и правда уже была настолько больна, что не ладила сама с собой?

Думаю, так и есть. Иначе бы дочь она не бросила.

Но это, именно это я простить не смогу никогда. Я на многое глаза закрывала: на странные таблетки, на вечные недомогания, на контроль, на смену моего имени. Предпочитала не видеть правду — жестокую и горькую, но сейчас это уже невозможно.

— Вера, что мне сделать? Не плачь, — Влад обнимает крепко, а я рыдаю, оплакиваю то, что осталось от моего детства — ничего, по сути, уже не осталось, лишь ложь, пестро разукрашенная для всех окружающих красками материнской любви.

И сейчас обида выплескивается из меня слезами, ведь я понимаю — не было той любви. Никогда не было, ни капли, ни тени этого чувства. Никто меня не любил: ни родная мать, ни отец, который так легко от нас отказался, ни приемная мать.

Только Влад у меня есть, только он удерживает на краю пропасти.

… — все сделаю, только успокойся. Не стоит она того, чтобы так убиваться.

— Поцелуй меня, — попросила с жаром, и подняла на Влада заплаканное лицо. — Поцелуй, и ни о чем не спрашивай. Просто будь со мной! И люби.

Глава 32. Влад

Люби.

Такая простая просьба, и такая сложная. По сути, невыполнимая, но такая болезненно-сладкая, прекрасная просьба. Любить.

Весь мир на осколки, вдребезги разлетался как в замедленной съемке, когда я склонился над Верой, и выполнил ее просьбу — поцеловал. Сколько было этих поцелуев сегодня, не счесть, но каждый я запомнил, ее губы из памяти сложно выбросить.

Полный сдвиг от нее, и хер знает, что больше заводит: что нельзя нам? Что ее вырастила та, кто от меня отказалась так просто и легко? Или месть? Застарелая ненависть?

Или сама Вера без всего лишнего?

Не понимаю, но от каждого прикосновения к ней трясет, пробирает до костей, прошибает током. Вера прижимается, или я сам ее прижимаю так крепко, но каждый изгиб угадываю. И поверить не могу, что не было у нее никого. Что я первый.

Снова обхватил ее мягкие губы, не жалея, целуя так, чтобы навсегда запомнила, упиваясь, больно делая и себе, и ей.

— Я хочу тебя… согрей меня, согрей меня, слышишь? — прошептала, а в глазах блеск дикий, зовущий.