Он красочно обрисовывает перспективы, я внимательно слушаю, пытаясь уловить суть. Но она почему-то не улавливается.
— Подожди, отец, — останавливаю я эту небольшую спонтанную презентацию, — ты сказал, приданое?
— Да. Именно так, Марк, — отец смотрит на меня многозначительным взглядом. — Надеюсь, тебе не надо объяснять на пальцах.
— То есть ты хочешь, — говорю медленно, как будто от этого может поменяться смысл сказанного, — чтобы Анна и я…
— Я хочу, чтобы ты женился на Анне, Марк, — заканчивает отец, — и записал на себя этого ребенка. Так мы убьем двух зайцев. Малыш останется в семье, и земли не уплывут в другие руки.
— Но я не хочу жениться на Анне, отец! — я все еще не в состоянии поверить, что отец говорит серьезно. — Я ее не люблю. А тем более, если они с Мартином… — чуть не говорю «трахались», но вовремя спохватываюсь, — были близки.
Отец сверлит меня пристальным взглядом, и я не настолько слепой, чтобы не заметить, что в нем сквозит осуждение.
— Как ты можешь, Марк? — он говорит с придыханием, с болью. — Как ты можешь думать об этом? Лучше подумай об Анне! Каково ей лишиться сразу и жениха, и отца ребенка, которого она носит? Что сказал бы Мартин, если бы знал, как легко ты отказался от его сына?
Отвожу взгляд. Отец знает, на что надавить.
— Почему отказаться? — пробую спорить. — Я буду поддерживать их во всем. А как ты себе представляешь наш брак? Или Анне безразлично, с каким из братьев ложиться в постель?
— Что ты такое говоришь! — взрывается отец и вскакивает со стула. — Какого ты мнения о девушке!
— Вот именно, папа, — я напротив держу себя в руках, — я об этом и говорю.
— Это твое окончательное решение? — он застывает у окна, стоя ко мне спиной и упираясь в подоконник. На миг у меня сжимается сердце, но быстро отпускает, стоит вспомнить о Каро.
— Абсолютно.
— Я могу узнать, почему?
— Я ее не люблю, зачем обрекать девушку на заведомо несчастливый брак?
— У тебя кто-то есть? — отец разворачивается и впивается мне в лицо. Не вижу причины скрывать правду.
— Да, — отвечаю коротко, глядя ему в глаза. Отец медленно отталкивается от подоконника.
— И кто она?
Мне хочется рассказать о Каро, хочется поделиться. Но что-то внутри останавливает и не дает это сделать.
— Одна девушка, — отвечаю уклончиво. Отец покусывает губы затем говорит сдержано:
— Мне жаль, Марк, что ты так безответственно относишься к своему наследству. Дед так рассчитывал на вас, он поставил на вас весь свой капитал. И это все может рухнуть из-за твоего ребячества. Мартин был не такой как ты, он умел правильно расставлять приоритеты…
— Ну прости, отец, — выдыхаю со свистом через сцепленные зубы, — прости, что выжил не тот сын, который тебе нужен.
Он осекается, ошалело замирает, а затем проводит ладонью по лицу.
— Ну что ты, сын, что ты, мальчик. Перестань. Как ты мог такое подумать? — стремительно подходит, садится не на стул, а на край кровати, и накрывает рукой мою руку, вцепившуюся в одеяло. — Прости меня, я совсем не это имел в виду. Я правда не хотел…
Он прикрывает ладонью глаза, и мне становится стыдно.
— Ладно, пап, проехали, — бормочу, задрав лицо к потолку. — Слышишь? Перестань?
— Мне так его не хватает… — шепчет отец, и я сглатываю перекрывший горло комок.
— И мне, пап… Мне тоже не хватает…
— Все, все, — он отнимает ладонь, его глаза блестят. Но он вымученно улыбается.
— Девушка хоть красивая? — спрашивает, незаметно смахивая с лица влагу. И я слабо улыбаюсь в ответ.
— Красивая, пап. Очень.
***
— Не стану скрывать, господин Громов, ситуация сложная, — профессор поправляет на переносице очки, — я бы сказал, критичная.
— Что вы имеете в виду? — спрашиваю прямо. — Я не смогу ходить?
— Если вас прооперировать, то однозначно сможете, — профессор наклоняется вперед и упирается руками с колени. — Вопрос касается как раз оперативного вмешательства.
— А точнее? — инстинктивно подаюсь навстречу.
— Если точнее, то для реабилитации необходима терапия рядом препаратов. Мы провели тесты, и они показали очень неоднозначную реакцию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Профессор, говорите прямо. Я превращусь в овоща?
— Нет, дело не в этом. На большинство медикаментов, указанных в протоколе лечения, у вас сильная аллергия, в случае их применения вам грозит анафилактический шок. Сами понимаете, с такими показателями я не имею права приступать к операции.
Я прекрасно понимаю, а еще лучше понимаю то, что сказано между строк. Клиника частная с узким спектром услуг, зато сюда едут со всего мира. Репутация кристально чистая, рисковать ею никто не станет, но в особых случаях всегда и для всех существуют исключения.
Об аллергии на препараты я в курсе, именно поэтому остались недолеченными прошлые переломы. Удивительно, что зелье Андроника не вызвало никаких реакций.
Значит надо правильно повести разговор.
— А если не по протоколу? — спрашиваю негромко, ровно настолько, чтобы профессор услышал. Но у него похоже абсолютный слух.
— Если не по протоколу, то есть несколько препаратов, на которые у вас нет аллергии, — он переходит на шепот, — но там могут быть осложнения другого рода
Вместо вопроса смотрю профессору прямо в глаза. Он принимает это как побуждение к действию и продолжает:
— Для понижения тонуса симпатического отдела вегетативной нервной системы применяются антиадренергические препараты центрального действия. Они могут вызвать частичную амнезию ретроградного характера.
— Частичная ясно, а ретроградная это как? — перебиваю профессора.
— Это значит, что есть риск забыть о событиях, предшествующих инициирующему событию.
— И… как долго?
— Что? — теперь он спрашивает.
— Как долго она будет длиться, эта ваша ретроградная амнезия?
— Точный механизм развития амнезии до сих пор не изучен. В вашем случае все зависит от продолжительности терапии. Как правило, медикаментозная амнезия носит временный характер.
— Значит, у меня два выхода. Первый, отказаться от операции и сесть в инвалидное кресло, а второй смириться с потерей памяти?
Профессор мужественно выдерживает мой горящий взгляд и разводит руками.
— Временной, смею напомнить. Или давайте остановимся на физиотерапевтических процедурах.
Да. Прогревание и ультразвук. Мы это уже проходили, результат на снимках у рентгенологов.
Откидываюсь на подушку. Перспективки прямо скажем не радужные.
— Я должен подумать, профессор, — говорю, сглатывая слюну.
— Конечно, господин Громов, — он поднимается с кресла, — но времени у нас не так много. Если решитесь на операцию, процесс подготовки следует начать как можно скорее. И вы конечно же можете проконсультироваться в других клиниках.
Киваю, но понимаю про себя, что это бесполезно. Моя аллергия никуда не денется, и большинство клиник просто откажется меня оперировать.
Профессор уходит, я лежу и бездумно смотрю в окно. Выбор как будто бы очевиден, но… Я ни за что не сяду в инвалидное кресло, для меня это хуже смерти. С другой стороны, готов ли я забыть себя? В памяти всплывают большие карие глаза, темные шелковые волосы, пухлые розовые губы. Разве я имею право позволить себе ее забыть? Бред какой-то…
— Сынок, можно? — в палату заглядывает мама, и я сажусь в кровати, опираясь на подушку.
— Зачем ты спрашиваешь? — протягиваю руку, она наклоняется и целует в макушку.
Втягиваю носом с детства знакомый запах и зажмуриваюсь. Каждый раз, когда она вот так ерошит затылок, я становлюсь десятилетним пацаном. С отцом по-другому, он всегда вел себя с нами как с взрослыми.
— Вы снова поругались с отцом? — она садится на край кровати, и я двигаюсь, освобождая больше места.
— Да так, немного, — машу рукой, не стану же я жаловаться на собственного отца. Но мать перехватывает меня за пальцы.
— Сынок, не сердись на него, — она вглядывается мне в лицо, — ему так тяжело сейчас, ты просто не представляешь. Ты знаешь, мой папа всегда был несправедлив к Марату. Теперь еще это завещание. Все его партнеры отказываются иметь дело с Маратом, я подумать не могла, что папа на такое способен. Но они готовы работать только с Мартином…