С тех пор мы больше не расставались. Я не разговаривал с нею — к несчастью, мое безумие не заходило так далеко, но я просто ощущал ее где-то справа. Как будто глаз, которого нет, ухитрялся видеть женщину, которой нет.
(Окончание следует)
Молочный брат
Леонтьев Александр Юрьевич родился в 1970 году в Ленинграде. Автор шести поэтических книг и сборника эссе “Секреты Полишинеля” (2007), а также многочисленных публикаций в журналах и альманахах. Переводил В. Вордсворта, Р.-М. Рильке, А. Рембо и других поэтов. Участник нескольких международных поэтических фестивалей, лауреат премии журнала “Звезда” (2003) и премии “Двуречье” (2007). Живет в Санкт-Петербурге.
* *
*
Олегу Дозморову
Мороз — и Заячьего острова
Со Стрелки воспалённый вид,
И желтизна собора вострого,
И крест, что ангелом увит, —
Стоишь тут со своею драмою,
Не жалуясь, не голося.
Жизнь развернулась панорамою
Прекрасной — и раскрыта вся.
В том плиточном, разбитом мраморе
Между гранитных берегов
Движенье и дыханье замерли —
Не сделать и пяти шагов.
Фасады и сады от крепости
Надёжно так удалены,
Что не представить пущей крепости
И не вообразить весны.
Во льду размолотом, расколотом,
Но твёрдо вставшем на дыбы,
Фарватер, не объятый холодом,
Невы чернеется, судьбы.
Кто знает, может, наше поприще
Подобный намечает путь
И каждому потом пробьёт ещё,
Продышит сверху что-нибудь.
Самсон в Петергофе
Нелепо! — забрили не льва, а Самсона.
И так ему голым стоять нерезонно
И пасть раздирать — среди косм
Живых, водяных, уподобясь Гераклу,
Такому же — кто это? — горе-мираклю.
Косметика да микрокосм.
Про руки мы знаем того брадобрея.
Пусть брение сделают, пуще добрея
Пред неким расейским врагом.
Парик ему, что ли, приварят, подростку?
Бородку в Небраске подбросят неброску?
Постой, дорогой, и на том.
Итак, реставрация. Без просвещенья.
И впустят в Каскад без, опять же, смущенья.
Со львом, но и без бороды.
Пусть стриженый, бритый — какая ж тут сила! —
Вовсю фонтанирует. Что им Далила.
Скинхеды повсюду млады.
Но что ж за победы с таким куафёром!
Сусальным, безусым покроется флёром
Фигура неведомо чья.
И будет истомной красой восторгаться
Любой иностранный турист-папараццо,
Болвана засняв у ручья.
Он мальчик брюссельский, но наоборотный,
Не ротный Толстого — кумир инородный.
Гламурная, в общем, модель.
Забрили — и выставят радостно снова,
Бессильного, статного — словом, такого,
Чтоб шведы грозили отсель.
Бульвар
Прямолинейна аллея бульвара…
Жёлто-багровый огонь пожара
Заживо всех обступает, хотя
Мало кто чувствует, как же он жжётся,
В руки даётся, но не остаётся —
И не останется годы спустя.
Нет убеждений, особенно твёрдых.
Племя тинейджеров на скейтбордах
Скачет с поребрика на тротуар…
Да, завела меня далековато
Эта аллея, которой когда-то
Шёл я, не зная ещё про пожар.
Память подводит: себя ли мы помним
В том неприкаянном и влюблённом
Мальчике, нёсшем подружкин портфель;
В девочке той, чей портфель до подъезда
Мальчик таскал… Время вышло, а место —
Вот оно... Въяве, в моей голове ль?
Да и зачем вспоминается это?
Мальчика нет, и девочки нету.
Рай полыхает вокруг, словно ад,
Острыми кронами клёнов над нами.
Я пятипалыми их языками
В пламя бездымное полностью взят.
Разве мы думали, чуяли, знали —
В школе, в пропахшем потом спортзале,
В пионерлагере, детском саду, —
Чем завершится прогулка в аллее,
Делающейся вдали всё алее:
Кажется, я никогда не дойду.
Капитолийская волчица
Под животом, как сталактиты скал,
Цветут сосцы, и сталагмиты Рема
И Ромула вершат её оскал —
В проёме вольном римского ярема.
Младенцев рослых варварский восторг,
Как при этрусках (время их смололо).
Я ваш молочный брат, меня исторг
Из той же ночи мастер Поллайоло!
Когда б — с беззубой нижнею десной,
с пустою прямотою постамента —
Волчица обаяла мир дневной…
Но к Тибру вынес ту корзинку Нил,
Дождавшись в человечестве момента…
Второй здесь Джованнино, он крестил.
Неаполь
Фуникулёр туда, где молоко
Везувия сбежало, нас поднимет —
Амфитеатр Неаполя легко
Ступени волн, спускаясь к ним, обнимет.
Любая высота полуслепа.
Кто это — альбатрос? иная птица?
Поставлена скалою на попа
Морской водой надкушенная пицца.
Простор и ветер. Клодтовских коней
Здесь не застал наш сумрачный Евгений,
Уйдя от петербургских вьюжных дней,
Упоем южным восхищённый гений.
Не лучший ли тебе мемориал
Не в нашей Лавре, а вот эти лавры —
В том городе, в котором умирал,
Аничкова моста полукентавры?
Пора обратно… В подземельный сон?
Но юноши упорны, кони дики…
Пускай же и полночный аквилон
Смиряют ослепительные блики.
Распутье
Катил я как-то, несмотря на тьму,
Вдоль трассы из Сперлонги в Террачину.
Свернул велосипед мой не туда.
Рок — только совпаденья. Ни к чему
Вообще искать событию причину.
Вела дорога в Рим. Вот это да!
Не все ведут… Но эта — в самый раз.
Не зря же Аппий Клавдий Цек старался.
До Малой Азии, Эллады довела б.
Стояла ночь. И надобен сейчас
Отель — не Вечный город. Потерялся.
Да и за час езды слегка ослаб.
По Аппиевой, древней… Но, увы,
Иной был поворот туристу нужен.
Одни индусы подле парников,
Плантации какие-то да рвы.
В гостинице уже, пожалуй, ужин…
И чичероне нет для дураков.
Где автохтоны? Эллин, иудей,
Латинянин, этруск, осман — вы где же?
Пришлось вернуться всё-таки назад,
К развилке. Не такой уж я злодей,
Чтоб не спросить у тьмы: “Камо грядеши?”
И ночь мне приоткрыла звёздный сад.
Сиял ошую месяц. От него
Дрожало море… И сомненье “где ж я?”
Рассеялось. Так вот он, верный путь.
Пусть Древний Рим готовит торжество —
Улиссова держаться побережья,
Домой уж доберёмся как-нибудь.
И точно. Четверть часа — и огни
Ковчега засверкали из-за пиний.
Там кров и хлеб с насущной ветчиной.
Чужие ли, мои… Сошлись все дни
На перепутье Аппиевых линий.
Итак, я на Итаке. Все со мной.
Поле Чудес
Был бы не более страшен,