Читать интересную книгу "Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов"

вывести из спряжения», – заметил С.Н. Булгаков (1953: 110);

именно так немецкий мыслитель и поступил, повторив на немецком субстрате то, что некогда Аристотель совершил на греческом. Стремясь всё мышление пропустить через опыт и формы чувственности, Кант приходит к феноменологическому восприятию мира и к «злостному позитивизму». По мнению Булгакова, разделяемому всеми русскими философами,

«Кант контрабандно взял для своей критики всю силу суждения-именования, а затем его феноменологизировал»,

тогда как

«исходная, основная, исчерпывающая форма нашей мысли, – суждение – предложение – именование <…> есть вневременный и внечувственный акт, воспроизводящий в бесконечном отражении вечное рождение Слова и слова. Этим вся гносеология Канта перечеркивается накрест» (там же: 97).

Co-знание также диалектически раздваивается на вещь и предмет, причем «вещь в себе» находится вне человека, а предмет создается знанием в процессе его приращения в по-знании (синтез). Кант впервые разводит co-знание и по-знание, т.е., другими словами, соединяет в общее десигнат S и денотат D – содержание и объем тем самым конструируемого им понятия. Это очень существенное достижение в гносеологии: регистр познавательных возможностей слова переведен с образа на понятие, с форм искусства на научные формы. Понятийное мышление определило все оттенки кантианства и позитивизма в науке XIX – XX веков. Парадокс состоял в том, что чуть позже именно понятие в трудах Гегеля было обожествлено и принято за единственную форму «жизни», что, впрочем, понятно, поскольку conceptus есть про-явление conceptumʼа. Отсюда и утверждения, что

«во всём, что есть и что живет в мире, – Понятие является активною, творческою силою. Понятие есть то, что действует (das Wirkende)…» (Ильин 1918: II, 246);

творческая сила понятия в том, что оно «вытягивает» из образа смысл концепта и фиксирует его сущностные признаки (S), которые и воспринимаются как сама сущность.

Именно Кант развел лингвистическое и логическое – язык и мысль – в противопоставлении субъекта объекту (Желнов 1981: 478 – 480). В отчуждении субъекта от своего объекта и видели русские философы основной грех кантианства. Проявилось это и на уровне терминологии.

До Канта обе сущности воспринимались в соответствии с этимологическим значением терминов: subjectum – и предмет, и подлежащее; objectum – нечто ему противоположное: предикат ʽрассмотрение субъекта под определенным углом зренияʼ. Если для средневековой схоластики те же термины имели другой смысл, например, материальный предмет – это субъект (то, что рассматривается), то Кант перевернул их соотношение: предметы суть вещи в себе, их ноумены (понятия о них) только указывают на такие вещи, но сами они – непознаваемы. Отныне предметом изучения становится объект, а субъект – это сам познающий, т.е.:

Познающий человек Предмет познания Точка зрения на предмет до Канта отсутствие личной точки зрения subjectum objectum Кант субъект объект элиминация предиката

Это движение мысли было весьма плодотворным, поскольку поставило познающий разум как бы вне объекта, но в этом же заключалась и опасность.

«Кант, не вполне отдавая себе отчет в значении своих выводов, расширил понятие сознания настолько, что оно стало охватывать сферу самого предмета и совершенно утратило свое первоначальное значение той узкой сферы субъективности, которая противопоставляется „самому предмету“; однако свой вывод он изображает так, как будто он, напротив, сузил всю сферу бытия до пределов субъективного сознания. В этом заключается основное противоречие его теории…» (Франк 1915: 59).

Смысл познания заключается теперь в том, что в ощущении мы постигаем не реальную вещь (ее цвет, вид, форму и т.п.), а условное, требующее определенных заранее оговорок «по правилу», явление. В сущности, это ориентация на символ, которым только и может считаться обусловленный обществом знак со значением. Понятие становится всего лишь формой перехода от образа к символу. В результате объект в логическом смысле становится как бы правилом, согласно которому увязываются воедино (синтезируются) разнообразные чувственные впечатления; объект есть конструкт того явления предмета, которое манифестирует вещь в нашем сознании.

Однако других следствий из заявленных Кантом оснований и не могло бы воспоследовать. Если уж мы говорим о необходимости соединить S и D в целях точного схватывания понятия, то по-знание и со-знание, несомненно, должны были перераспределить свои функции в самом процессе постижения нового. Гармония понятия требует этого, одновременно высвечивая обе смежные проблемы: как образ порождает понятие и как понятие относится к символу. За понятием как явлением чувствуется концептум, а в образе как материале понятия предчувствуется символ. Избегая говорить о вере, Кант устраняет проблему символа, но логика его собственных рассуждений наталкивает на эту проблему. Трансцендентальная рефлексия – это обязанность, по Канту: если хочешь высказываться о сущности концепта, должен исходить из априорных схем рассудка, а последние коренятся – в языке.

Проблема времени как смыслообразующей структуры познавательных возможностей в дискурсе не случайно важнейшая для Канта. Все три познавательных синтеза его схемы так или иначе соотносятся с содержательными формами слова как проявлениями концепта; рассудок – способность суждения (воля) – разум можно соотнести с известными нам отношениями:

· рассудок есть знание R,

· способность суждения есть co-знание D,

· разум есть по-знание S.

Схватывание в восприятии, описанное Кантом как начальный момент познания, есть образ, поскольку тут создается смысловой образ; воспроизведение в воображении есть символ, а рекогниция в понятии есть собственно понятие.

Первое как повторяемость создает возможности творчества и выражено как будущее;

второе как длительность отражает необходимость традиции в автоматизме познания и предстает как прошедшее (время);

третье как частота повторений служит обоснованием предметного мышления и тем самым есть время настоящее.

2. Язык и понятие

Кант неизбежно обращается к проблеме языка (Молчанов 1988: 34 – 38), поскольку мышление приводит в действие язык как посредника между рассудком и чувственными формами познания; время как носитель значений функционально сближается с языком, который важен при формировании синтетических суждений a priori. Кант сделал первую попытку разграничить смысл и значение вне лингвистических (слово) или логических (понятие) их субстратов. Смысл есть оформленное «чувственное данное»; суждение или слово имеют смысл, если соотносятся с вещью. Значение есть предоформленность смысла (в слове и в мысли), но значение не существует вне связи со смыслом.

Поскольку основная цель Канта – «добраться до понятий» через рассудок и опыт, т.е. действовать с помощью образа (опыт) и понятия (рассудок), то его категория в сущности и есть символ, т.е. завершающая содержательная форма концепта в слове, такие компоненты априорной схемы рассудка, которые,