Читать интересную книгу Новые встречи - Камен Калчев

Вытянувшись на небольшой пружинной кровати, Борис лежал на спине, подложив руки под голову и стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, вызванной воспоминаниями.

Его не удивило, что Гита неожиданно уехала. Не раз она устраивала подобные сцены за время их скитаний. Например, капризное желание стать софиянкой! Или слезы из-за легкового автомобиля!.. Сколько это стоило тревог, волнений и бессонных ночей Борису, только он один знает.

Вот как оно было… Не успели они с двумя большими чемоданами сесть в поезд, как Гита заявила, что поедет только в Софию. У Бориса не было в столице никаких связей, но воспротивиться настойчивому желанию Гиты он не мог. Она прямо истязала его своими мольбами, сжимала ему руку, глядя на него влюбленными глазами. А поняв, что его не так легко склонить, стала сердиться и вздыхать. Потом и слезы появились. Бог ты мой, как легко она умела плакать! Словно не глаза у нее были, а источники слез. И, конечно, он сдался: они пересели в софийский поезд, вместо того чтобы ехать в Сливен, как условились сначала.

Борис походил на строителя, который днем возводил по кирпичику стены их семейного очага, а ночью Гита обрушивала их и разбрасывала с легкомысленным наслаждением. Эти ее странности, вернее сумасбродства, очень волновали и тревожили Бориса. Но и он порой заражался чудачествами жены и потворствовал ей, боясь потерять ее. Гита разгадала эти его страхи и повела себя еще более вызывающе.

— Очень я люблю, Борка, когда ты меня ревнуешь. Настоящий петух!

Он заключал ее в объятья и шептал на ухо:

— Смотри, задушу тебя!

После долгого, утомительного пути беглецы приехали наконец в Софию. Остановились в какой-то дешевой, третьесортной гостинице неподалеку от Львиного моста. А поскольку связь их не была узаконена, им не разрешали ночевать в одном номере.

Это был первый серьезный отпор со стороны общества. Гита попробовала устроить скандал, но гостиничное начальство осталось непреклонным: эти двое провинциалов должны вести себя благопристойно и соблюдать правила морали!

Дни и ночи в столице ничем не радовали измученных путешественников. После долгих скитаний по городу они возвращались вечером в пропахшую половой мастикой гостиницу и в изнеможении валились спать. Но и спалось им плохо от дурных предчувствий.

Они побывали на нескольких текстильных предприятиях, но устроиться не могли, потому что первая попавшаяся работа была неприемлема для Бориса, да и Гита имела немалые претензии. Никого, разумеется, не приводили в восторг ни самомнение Бориса, ни красота Гиты. Они болтались, как щепки в воде, и не знали, на какой берег их выбросит. Было от чего прийти в отчаяние, и однажды Гита предложила смиренно:

— Уедем в Сливен, Борка, опротивело мне все. Таскаешься по этим проклятым софийским улицам, как побитая собака. Каждый от тебя нос воротит и взглянуть не хочет! Хватит!

— Я давно тебе говорил, а ты…

— Мало ли что было!

Они слегка повздорили, но быстро помирились, сломленные усталостью. Борис увязал чемоданы, взвалил их себе на спину, и они двинулись к трамвайной остановке. Уморились и пали духом. Как назло (такова уж судьба всех неудачников) пропустили первый трамвай, во второй не успели забраться, а в третьем их оштрафовали — не было уплачено за чемоданы. Заплатили штраф, хоть и поспорили, в отчаянии дав себе слово никогда не ступать на улицы негостеприимной столицы. Рассерженные и разобиженные, добрались они до вокзала, сели в поезд и отправились в Сливен — город их надежд.

В Сливене у Бориса были знакомые, которые сразу пришли ему на помощь и поместили в семейном общежитии при текстильной фабрике. Позже попытались осторожно вмешаться в его жизнь, повлиять на него. Вызвали в профком и посоветовали наладить семейные отношения, предупредив, что так дальше продолжаться не может. Борис взъелся на них и пригрозил уйти с фабрики, если они не оставят его в покое. Профкомовцев удивила эта вспышка, но все же его попросили поторопиться. Борис обещал. Так тянулось с полгода. Наконец он получил развод и оформил брак с Гитой. Как раз в это время произошло одно обстоятельство, которое нельзя было назвать приятным. В этот вечер Гита дежурила у себя в цехе и домой должна была вернуться поздно. Ничего плохого тут не было. Борис зашел за ней, чтобы, захватив ее, поужинать с друзьями.

Он явился в самом радостном настроении, от которого не осталось и следа после того, как, заглянув в боковую комнатку, где стоял учебный станок, он увидел Гиту в объятиях одного паренька. Паренек давно уже ее преследовал, и Гита как-то сказала — то ли в шутку, то ли всерьез, — что у него интересная внешность. Борис застыл на месте, а парень выскочил в открытое окно. Гита попыталась объяснить, почему он тут оказался, но Борис не слушал ее: учебный станок явно не имел ничего общего с объятиями парня. Какой ужас! Какое бесстыдство! Борис был вне себя. Ему хотелось бросить этого парня под колеса, сварить в котле красильного цеха, сунуть головой в чесальную машину, в клочья разорвать его «интересную внешность»!

Чтобы укротить его гнев, Гита со слезами стала уверять, что по-настоящему любит только его, Бориса, и никогда больше не позволит подобных глупостей… Она просто пожалела этого парня, который постоянно приставал к ней, и не смогла ему отказать… Но у него только внешность привлекательная, а не душа, как у Бориса. Она же ценит в мужчине душу гораздо больше, чем внешность… И никогда не променяет Бориса на какого-то смазливого нахала, если только Борис сам ее не оставит, потому что имеет сейчас на это полное право… Если, конечно, он разлюбил ее…

Она отчаянно теребила его за лацканы пиджака.

— Брось меня, Борка! Я не буду на тебя сердиться. Очень я скверная! Не заслуживаю тебя! Брось меня-! Вернись к Яне! Я знаю, что недостойна тебя больше! И уж, конечно, не смею навязываться тебе, Борка!

Из глаз ее по раскрасневшимся щекам катились крупные слезы, она была очаровательна. Каким-то милым теплом веяло от ее нежных губ и мокрых щек. Сам того не желая, Борис принялся успокаивать ее, вытирать неудержимо лившиеся слезы. Гита спрятала лицо у него на груди и разрыдалась еще сильнее. Борис стал тихонько гладить ее по голове.

— Ну ладно, довольно плакать, перестань!

— Не могу, Борка! Мне надо бы выгнать его, я так и хотела, а тут как раз ты вошел…

— Но он ведь обнимал тебя… Верно? Это же факт!

— Нет, Борка, он только пробовал обнять, но я увернулась… И второй раз… Правда же… Второй раз…

— Все-таки…

— Нет, он наклонился ко мне… Ты не видел… Я схватила его за руки и оттолкнула, когда ты вошел… Не заметил разве, как я его оттолкнула? Не видел?

— Да, но он тебя поцеловал?

— Нет! Не успел! Он только собрался, а я его оттолкнула…

— Значит, не целовал он тебя?

— Ну что ты, как это можно? Я как двинула ему!

— Ни разу?

— Конечно. Я его оттолкнула, ты тут и вошел. Не видел? Он хотел было, да не успел… Неужели не видел?

— Нет, этого я не видел.

— Он собирался меня поцеловать, но я не позволила… Я по делу туда зашла, и он откуда-то взялся… Все же я виновата, что раньше давала ему повод… Признаюсь. Нужно было сразу его осадить, как я других осаживаю!

— Все-таки он целовал тебя.

— Бог с тобой, Борка!

— Правда?

— Допущу ли я? Так ли уж легко я раздаю поцелуи? Борка! Очень жаль, что ты плохо меня знаешь!

Он смотрел на нее, терзаемый сомнениями, но глаза ее были чисты, улыбчивы и прозрачно ясны, словно и тень лжи не коснулась их.

— Правда? — повторял он, готовый поверить ей — так хотелось ему обрести покой.

В ту ночь он напился до полусмерти, а на другой день обратился в профком с жалобой на молодого человека с «привлекательной внешностью». Потянулось расследование, завязалась переписка, но Борис ничего не добился, кроме насмешек и оскорблений. Выяснилось, что Гита сама поощряла парня, в чем многие упрекали ее. Честолюбивый супруг протестовал под влиянием Гиты — это бросало тень на его семейную честь — и, возмущенный, перешел вместе с женой на прядильную фабричку. Там они продержались с полгода, но поскольку работницы «из зависти развели склоку», перебрались на вязальную фабрику. Оттуда опять на ткацкую. Так они побывали чуть не на всех городских предприятиях. Наконец Борис заявил:

— Довольно, уедем отсюда. Меня зовут в Родопы.

— В Родопы? Где это?

— В Рудозем… В Балканах… Встретил двоих наших — бешеные деньги зарабатывают.

Гита кинулась ему на шею и осыпала поцелуями. Цыганская кровь в ней закипела.

— Борка! Милый! — вопила она. — Как я люблю тебя! Буйная ты головушка! Укатим отсюда! Не могу больше!..

И до тех пор ластилась и тормошила его, пока они не тронулись в путь. Упаковали чемоданы и отправились в Родопы. Пожили недолго в Мадане, затем переехали в Рудозем. Новая обстановка, новые знакомства, а к тому же хорошие заработки содействовали их семейному счастью. С работы они уходили вместе, всегда под руку и влюбленно глядя друг на друга, будто впервые виделись. Рабочие подтрунивали над ними: