Мы славим его величие как художника и человека! Его человеческое величие проявлялось в борьбе с самим собой. Для того чтобы достигнуть просветления Шакьямуни или духовного уровня первых христиан он был слишком универсален, и в своем законченном состоянии как художника и человека — слишком велик. Потому ему мешала его сила, а не его слабости <...>. Деяния Толстого — это то, что им было написано; но на всех его произведениях лежит печать гения, оттого они не могут быть примером для подражания. Таким примером является человечность Толстого, его мужество, явленное в этой человечности, его образ мыслей. Живи он сегодня и возвысь он свой голос, слово его услышано было бы даже там, где не слышат ничего. И этот голос звучал бы как призыв к миру, как призыв к действительному непротивлению злу насилием. Если бы вдруг и в наши дни прозвучал подобный голос, он мог бы содействовать успокоению страстей и всеобщему миру.
В 1945-м, подводя итоги своего жизненного пути, Гауптман писал101:
Моя драма «Перед восходом солнца» написана под очевидным влиянием Толстого. На ней лежит явный отпечаток его «Власти тьмы», ее своеобразной, смелой трагедийности.
Затем более категорично: Толстой — мой единственный «крестный отец».
Примечательно, что сам Лев Толстой, ревниво относившийся к сторонним литературным талантам, в целом характеризует произведения Г. Гауптмана как «что-то загадочное и неприятно раздражающее»102.
В 1911 г. И.М. Троцкий опубликовал рецензию103 на постановку Отто Брамом в Берлине новой пьесы Гауптмана «Крысы», и это была, пожалуй, последняя его статья о знаменитом немецком драматурге104, вскоре (1912) ставшем нобелевским лауреатом по литературе:
Каждые два года Герхард Гауптман выступает с новой пьесой на суд берлинского общества и критики. По традиции, новое произведение идет в «Lessing-Theater» <«Лессинг-театр»>, — одном из лучших и серьезнейших театров Германии. Постановка Гауптмана — такое крупное литературное событие, что его не могут ослабить ни слегка померкший талант писателя, ни возмутительные цены на места. За месяц вперед поклонники таланта записываются на билеты, и на первые представления нет никакой возможности достать билет. Даже для печати в этом случае не делается исключений. Поэтому легко себе представить, какой ажиотаж разгорается в последние дни вокруг торговли билетами. Быть на премьере Гауптмана — значит не только познакомиться с новым произведением писателя, но и лицезреть весь литературно-художественный Олимп Берлина. Все, что имеет имя, — налицо. Наконец, сам Гауптман, этот скромнейший из современных писателей, — тоже здесь. Он прячется за кулисами, ожидая приговора. <...> Три последних неудачных произведения автора поставили на этот раз вопрос о таланте писателя. Быть или не быть ему властителем дум?
И Гауптман как будто вышел победителем. <...>
Свое новое детище Гауптман окрестил «Крысами» и назвал трагикомедией. Название нельзя признать удачным; неправильно также назвать эту пьесу трагикомедией. Это — драма, в широком значении слова. В пяти актах перед зрителем проходят сцены жизни современного, большого города, со всеми ея положительными и отрицательными сторонами. Вопиющее социальное неравенство, борьба за кусок хлеба, порок и красота, преступность и жажда подвига, чувства и страсти, — все это яркая картина жизни. Смешное и трагическое идут рука об руку. Нежнейшие душевные эмоции сплетаются с отталкивающей жестокостью. На фоне этих противоположностей разыгрывается драма матери, захватывающая по глубине изображения чувств бездетной женщины.
Далее по тексту журналист пересказывает, «в общих чертах», содержание пьесы, которую, при всем своем уважении
к имени автора, оценивает как весьма среднюю для его драматургии.
Гауптман дал заглянуть за театральные кулисы простым смертным. Но эта сторона пьесы, скак раз>, наиболее слабая. В тех местах, где Гауптман психолог, драматург, — он прекрасен. Стоит ему перейти в область юмористики, — он слаб, бледен и бесцветен.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В общем же, по его мнению «пьеса имела успех средний». Возвращаясь к имени Льва Толстого, отметим, что И.М. Троцкий опубликовал в «Русском слове» от 20 декабря 1910 г. еще несколько корреспонденций из Берлина с откликами деятелей немецкой культуры на смерть великого русского писателя105:
Профессор Людвиг Штейн, лучший в Германии знаток Льва Николаевича Толстого, написавший о нем прекрасный труд106 сказал нашему корреспонденту: — Смерть философа меня не ошеломила. Толстой бежал от самого себя, предчувствуя смерть, которая для него виделась переходом в высший мир. Он боялся, что, под давлением родных, совершит шаг, идущий в разрез с его «святая святых». Он отрекся от мира ради того Бога, которого всю жизнь носил в своей душе. Упрекать Толстого в бессердечности к семье — глупо, он бессилен был справиться с доминировавшей над ним idée fixe. С его смертью человечество потеряло апостола, святого, которого бы в древние времена церковь канонизировала. Ницше, Бьернсон, Ибсен бледнеют перед светлым образом величайшего из современников — Льва Николаевича Толстого. <...>
«Berl<iner> Lok<al>-An<zeiger>»107 в экстренном выпуске первый сообщил печальную весть о кончине великого писателя. Известие произвело тем большее впечатление, что в утренних изданиях сообщалось о перемене к лучшему в здоровье Л<ьва> Н<николаевича>. Телеграммы берутся нарасхват, редакции осаждаются желающими узнать о правдивости этой вести. Зудерман, Левенфельд108, Шпильгаген, Керр, Гарден и многие другие писатели и литераторы просили вашего корреспондента высказать русскому обществу их глубокую печаль по поводу кончены величайшего из современных писателей. Они единодушно говорят, что Толстой умер как пророк, провидец, гений, в полной гармонии с внутренним «я», в согласии с совестью. <...> Старейший публицист Фридрих Дернбург, отец министра и друг Бисмарка, деятель эпохи «Sturm und Drang»109, пишет в газете «Berl<iner> Tagebl<att>«, что произошла трагедия в судьбе Толстого, который не мог освободиться от двойственного существования и которого с одной стороны, преследовали мир, слава, величие, которых Л.Н. Толстой избегал, а с другой — требования семьи, компромиссы с совестью. Эта двойственность вводила многих в заблуждение, будто Толстой живет противно своим взглядам и верованиям. Однако, тот, кто присматривался к нему ближе, убеждался, что основным принципом жизни Толстого было христианство в высоком значении этого слова. Подводя итоги жизни Толстого, нужно признать, что величайшее в Толстом, это — то обаяние, которое он производил на современников. Одновременно с ним жили писатели, равные ему по гению — однако личность его выше других по силе, стойкости и импозантности. Толстой принадлежит к великим освободителям духа. Пошлая повседневность ложной культуры, ненавидимая философом, преследовала его до края могилы, не давая спокойно умереть. Романтик и идеалист при жизни, Толстой таким и умер.
«Скандинавская нота» в публицистике: Георг Брандес и Кнут Гамсун
С личности Льва Толстого произошло вхождение Ильи Троцкого и в скандинавский литературный мир. Как культуртрегер — в самом положительном смысле этого определения, И.М. Троцкий, несомненно, явление уникальное. На протяжении полувека он был деятельным посредником между литературами России и Скандинавии, осуществляя деловые контакты русских писателей со скандинавскими издателями и критиками, представляя русскому читателю информацию «свидетеля времени» о литераторах скандинавских стран. В очерке «Август Стриндберг»110 И.М. Троцкий пишет, что в 1911 г.111 в рамках «толстовского проекта» ему было поручено привлечь к выступлению в юбилейном издании и скандинавских писателей. С этой целью он посетил Георга Брандеса, Хенрика Понтопидана, Иоганесса Йенсена, Сельму Лагерлеф, Кнута Гамсуна и Августа Стриндберга.