пытались ворваться в крепость. Но крепость эта стояла на отвесной скале сама как скала.
Тринадцать дней длилась осада. Все больше разгорались яростью персы. Их стрелы смертоносным дождем сыпались на Сарды. Они снова и снова шли на приступ – и снова отступали, ничего не достигнув.
Молодой царь, сдвинув в одну линию свои черные брови, подолгу глядел вверх, на высокий город, будто огромное каменное гнездо, прилепившееся на крутом склоне Тмола.
Что делать? Что придумать? Надо торопиться. Крез ждет союзников, и эти союзники придут.
Пропахший пылью и потом в своем панцире и кожаных штанах, одетый почти так же, как любой его солдат, Кир то метался как тигр по широкой равнине вокруг крепости, то советовался с Гарпагом в тишине своего шатра, то опять глядел вверх на Сарды, и думал, и прикидывал… И снова посылал на приступ свои отряды.
На четырнадцатый день Кир потерял терпение. Он разослал вестников по всему лагерю:
– Кто первый взойдет на укрепление, тому будет царская награда!
И опять его войско ринулось к стенам крепости. И опять ни с чем вернулось обратно.
Сарды были неприступны.
О Сардах в то время существовала такая легенда.
У одного из первых лидийских царей Мелета родился сын в образе льва.
Мелету было сказано:
– Обнеси этого льва вокруг стен – и Сарды навеки останутся неприступными.
Мелет так и сделал. Льва обнесли вокруг крепости. И лишь одно место, обращенное к Тмолу, миновали: там была высокая стена, а скала под ней отвесна, ни один неприятель никак не мог бы оттуда явиться.
Теперь легенда эта снова ожила, подтвердив роковую ошибку Мелета. О ней позже не раз горько вспоминали лидяне, потому что враг пробрался в крепость именно здесь, несмотря на высокие стены и отвесные скалы.
Но дело было не в легенде. Все обстояло проще, без вмешательства богов.
Однажды солдат Кира, по имени Гюроайд, нечаянно подсмотрел, как лидянин уронил сверху свой шлем. Думая, что его никто не видит, он по тайной тропинке спустился вниз, взял свой шлем и поднялся обратно в крепость. Это было как раз в том месте, которое считалось неприступным и никак не охранялось.
Хитрый Гюроайд дождался тьмы. Надеясь на царскую награду, он отважился подняться наверх по той самой тропке, по которой влезал лидянин. А вслед за Гюроайдом полезли другие солдаты. Не успели лидяне понять, что произошло, как в крепости уже было полно вражеских солдат и персы открывали ворота своему царю.
Лидяне защищались со всей силой отчаяния. Крез, как простой воин, бился с персами. Но битва уже была проиграна, и враги уже разоряли и жгли его прекрасные Сарды, камышовые крыши полыхали огнем, пламя охватило город…
Увидев это, Крез опустил копье. Он больше не хотел защищаться. Пусть придет смерть. Какой-то разъяренный битвой перс уже занес над ним свой короткий прямой меч…
И вдруг глухонемой сын Креза, сражавшийся рядом с отцом, закричал:
– Человек! Не убивай Креза!
Так сбылось предсказание пифии: несчастный немой юноша заговорил в момент горя и гибели.
Может, так это и было. Говорят, что в минуту страшного потрясения у немого человека может прорваться речь.
Но так это было или иначе, а Крез остался жив.
Утро над Сардами занялось в дыму пожаров, стонах раненых, воплях женщин и плаче детей.
Кир, в грязи и крови после ночной битвы, измученный, но не чувствующий усталости, победоносной поступью ходил по улицам города. Свита его, такая же продымленная и усталая, сопровождала его, бряцая мечами и охраняя своими высокими овальными щитами молодого царя. Седой Гарпаг, как всегда мрачный и суровый, шагал с ним рядом. Победа веселила его сердце, но он уже давно, с молодых лет, привык при дворе царя Астиага прятать свои чувства.
Кир приказал потушить пожар. Ему в этом городе было все интересно. Его многое здесь поражало. Он еще никогда не видел таких богатых и красивых жилищ, таких одежд и утвари, которые тащили из домов лидян его солдаты. Волнуясь, с пылающими глазами, он вошел в роскошный дворец Креза: он еще не знал, что у людей могут быть такие сказочные чертоги. Он ходил из залы в залу, держась за свой меч – все-таки дворец-то был вражеский! – и любовался пурпурными занавесами, колоннами, золотыми сосудами странной формы, дивился нежным барельефам на стенах, сделанным из алебастра, трогал мягкие ложа, на каких ему никогда не приходилось спать… И тонкая отрава изнеженности и обезоруживающей красоты, таившаяся в этом царском жилище, незаметно и коварно проникала в его неискушенную душу.
– Что будешь делать с Крезом, царь?
Суровый голос Гарпага мгновенно рассеял наваждение. Кир поспешно вышел из дворца.
– А что делали с пленными врагами великие цари?
– Убивали. Сажали на кол. Сжигали на костре.
Кир стиснул зубы и нахмурился. Битва кончилась, сияет ясный день, над головой серебрится Тмол, быстрая Пактол с прозрачным блеском бежит через город… Все эти четырнадцать дней осады Кир ненавидел Креза. Он готов был своей рукой убить его. Но сегодня, когда он победил, а Крез в цепях и унижении… Кир с негодованием на самого себя почувствовал, что у него больше нет никакой ненависти к побежденному врагу.
Но все-таки он должен казнить Креза. Так поступали все великие цари.
– Я сожгу его на костре.
Гарпаг тотчас распорядился сложить на площади костер. Леса кругом было много, и костер сложили огромный. Для Кира приготовили место на возвышении, чтобы ему было видно, как взойдет на костер его враг. Вместе с Крезом должна была сгореть вся его семья и еще четырнадцать юношей из знатных лидийских семей.
Кир с неподвижным лицом сидел и ждал, когда приведут Креза.
Воины тесной толпой стояли вокруг него. Они любили Кира, они гордились им. Одни были благодарны Киру, что он освободил их из рабства и взял в свое войско. Другие разбогатели, служа в его победоносных войсках, и надеялись разбогатеть еще больше, грабя побежденных… И все они ценили его талант полководца – умного, отважного, быстрого в решениях. Они любили Кира и готовы были идти за ним всюду, куда бы он ни повел их.
За толпой солдат, за их копьями и высокими колпаками теснился народ, подавленный страхом и горем. Но вот толпа колыхнулась, раздалась, послышался плач… Солдаты вели на костер пленников.
Впереди шел Крез. Лязг цепей отмечал каждый его шаг. Седая голова была низко опущена.
Молча, с невидящими глазами и сжатым ртом шли за ним его жены, его последний сын,