Читать интересную книгу Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

Как понять действующих лиц этой ужасающей системы? Есть ли у них какие-либо особенные черты? В каждом тоталитарном режиме находятся люди, способные обеспечивать работу его механизмов. Больше всех выбивается из общего ряда Сталин. В области стратегии он был достойным наследником Ленина, умевшим держать под контролем внутреннюю ситуацию и влиять на положение в мире. С исторической точки зрения он представляется величайшей политической фигурой XX столетия, так как сумел превратить слабый Советский Союз образца 1922 года в мировую сверхдержаву и на долгие десятилетия навязать человечеству коммунизм как альтернативу капитализму.

Одновременно он был одним из крупнейших преступников века, знавшего немало кровавых палачей. Следует ли видеть в нем нового Калигулу, как называли его в 1953 году Борис Суварин и Борис Николаевский? Или это был параноик, как утверждал Троцкий? Или, наоборот, фанатик, чрезвычайно одаренный политик, отвергавший демократические методы? Сталин довел до конца дело Ленина, воплотившего выдвинутые Нечаевым идеи: применил экстремальные средства для проведения экстремальной политики.

Сталин сознательно встал на путь преступления против человечности как средства правления, поэтому мы обязаны разобраться в чисто русской составляющей этой личности. Уроженец Кавказа, он с детства преклонялся перед великодушными разбойниками-абреками — кавказскими горцами, изгнанными из своего клана, поклявшимися отомстить своим недругам и черпавшими отвагу в отчаянии. Он избрал себе кличку «Коба» в честь мифического благородного разбойника, своего рода Робин Гуда, защитника вдов и сирот. А вот что писал Бакунин в своем письме Нечаеву, где объявлял о своем разрыве с ним:

«Помните, как вы на меня рассердились, когда я назвал вас абрекам, а ваш катехизис — катехизисом абреков? Вы говорили, что такими должны быть все люди, что абсолютная самоотверженность и отказ от всех личных потребностей, удовольствий, чувств, привязанностей и уз должны быть нормальным, естественным, повседневным состоянием для всех без исключения. Свою собственную жестокость, полную самоотречения, свой крайний фанатизм вы стремитесь прямо сейчас превратить в правило для всех людей. Вам хочется нелепости, невозможного, полного отрицания природы, человека и общества».

Бакунин, беззаветно преданный революции, понял в 1870 году, что даже на революционные действия должны распространяться определенные моральные ограничения!

Коммунистический террор часто сравнивают с террором Святой инквизиции. Здесь лучше обратиться за разъяснениями к писателям, а не к историкам. В своем великолепном романе Позорная сутана Мигель Кастильо утверждает: «Цель не в том, чтобы пытать и жечь, цель в том, чтобы задать нужные вопросы. Запугивание без истины бессмысленно, истина — причина запугивания. Если не дойти до истины, то как признать свою ошибку? (…) А уверенность в обладании истиной не позволяет оставлять ближнего прозябать в заблуждении».

Церковь сулит прощение первородного греха и спасение на том свете или вечные муки в аду. Маркс верил в прометеево самоискупление человечества. Это была мессианская мечта о «Тайной вечере». Напротив, Лешек Колаковский считал, что «идея, будто существующий мир настолько испорчен, что улучшить его немыслимо и что именно поэтому мир, который сменит теперешний, окажется воплощением совершенства и апофеозом освобождения, — идея эта есть одно из чудовищнейших заблуждений человеческого ума. (…) Конечно, заблуждение это изобретено не в наше время; однако приходится признать, что религиозная мысль, противопоставляющая всем преходящим ценностям силу сверхъестественной благодати, внушает куда меньший ужас, чем светские доктрины, утверждающие, будто мы можем спастись, совершив один прыжок из бездны ада в небесные кущи».

Эрнест Ренан был, безусловно, прав, когда писал в своих Философских диалогах, что для завоевания абсолютной власти в обществе безбожников мало грозить пламенем мифического ада: приходится устраивать настоящий ад, концентрационный лагерь, где ломают бунтарей, чтобы запугать всех остальных; там должна служить специальная полиция, состоящая из людей, не отягощенных муками совести и полностью преданных существующей власти, «послушных машин, готовых на любую жестокость».

После освобождения большинства узников ГУЛАГа, даже после XX съезда КПСС, покончившего с самыми откровенными формами террора, сам принцип террора остался на вооружении и сохранил свою эффективность. Одной памяти о терроре было достаточно, чтобы парализовать волю. Айно Куусинен вспоминает: «На наших сердцах тяжелым камнем лежало воспоминание о терроре. Кажется, никто не верил, что со Сталиным покончено. В Москве почти не было семей, которые не пострадали бы от преследований, однако об этом никто не говорил. Точно так же и я, к примеру, никогда не вспоминал в присутствии друзей тюрьму и лагерь, а они никогда меня об этом не спрашивали. Нас слишком туго спеленал страх». Жертвы террора так никогда и не избавились от памяти о нем, для палачей же он оставался источником вдохновения. Уже при правлении Брежнева в СССР была выпущена марка в честь 50-й годовщины ЧК и сборник, поющий ей хвалу[162].

Напоследок предоставим еще раз слово Горькому, восхвалявшему Ленина после его смерти в 1924 году в таких словах: «Мой старый знакомый, сормовский рабочий, человек нежной души, пожаловался, что ему трудно работать в ЧК. Я ответил: «Мне тоже кажется, что вам это не подходит. У вас не тот характер». — «Совсем не тот», — грустно согласился он, а потом, поразмыслив, добавил: «Но когда я думаю, что Ильичу тоже наверняка приходится держать свою душу за крылья, мне становится стыдно своей слабости». Случалось ли Ленину держать свою душу за крылья? Он обращал слишком мало внимания на себя, чтобы говорить о себе с другими; он лучше любого умел скрывать тайны своей души. Лишь однажды он сказал мне, лаская ребятишек «Их жизнь будет лучше нашей; многого из того, что выпало нам, они избегнут. Их жизнь не будет такой жестокой». И, глядя вдаль, мечтательно добавил: «И все-таки я им не завидую. Наше поколение решило задачу громадного исторического значения. Жестокость нашей жизни, продиктованная обстоятельствами, будет понята и прощена. Все будет понято, все!»».

Да, понимание начинает приходить, но совсем не то, на какое надеялся Владимир Ильич Ульянов. Что осталось ныне от «задачи громадного исторического значения»? Покончено даже с иллюзорным «строительством социализма», длится лишь чудовищная трагедия, продолжающая калечить жизни сотен миллионов людей и грозящая вползти в третье тысячелетие. Василий Гроссман, служивший военным корреспондентом в Сталинграде, писатель, у которого КГБ конфисковал вместе с рукописью его главного романа Жизнь и судьба и его собственную жизнь, высказывал, однако, оптимизм, который не мешало бы позаимствовать: «Наш век — век высшего насилия государства над человеком. Но вот в чем сила и надежда людей. Именно двадцатый век поколебал гегелевский принцип мирового исторического процесса: «Все действительное разумно», принцип, который в тревожных десятилетних спорах освоили русские мыслители прошлого века. И именно теперь, опрокидывая Гегелев закон, в пору торжества государственной мощи над свободой человека, подготавливается русскими мыслителями в лагерных ватниках высший принцип всемирной истории: «Все бесчеловечное бессмысленно и бесполезно»».

Да, да, да, во времена полного торжества бесчеловечности стало очевидно, что все созданное насилием бессмысленно и бесполезно, существует без будущего, бесследно».

АВТОРЫ

Стефан Куртуа. Ведущий научный сотрудник Национального центра научных исследований (CNRS — GEODE, Париж X). Редактор-издатель журнала «Коммунизм». Автор многих книг, посвященных французской компартии и ее роли во Второй мировой войне.

Николя Верт. Научный сотрудник Института новейшей истории (IHТР). Автор книг о сталинской эпохе в СССР, в которых подробно исследуются различные аспекты жизни советского общества того времени. На русском языке издана его книга «История советского государства» (М., Прогресс, 1992).

Жан-Луи Панне. Историк Один из авторов «Словаря французского рабочего движения».

Анджей Панковский. Вице-директор Института политических исследований Польской Академии наук, член научного совета Архивов Министерства внутренних дел и администрации. Автор книг по истории Польши.

Карел Бартошек. Историк Родом из Чехии. Работал с 1983 года по 1996 год в Национальном центре научных исследований. Редактор журнала «La Nouvelle Alternative», специалист по Центральной и Восточной Европе. Автор книг по истории Чехословакии.

Жан-Луи Марголен. Доцент университета Прованса, научный сотрудник Института изучения Юго-Восточной Азии (CNRS).