— Не знаю, может ли изменить монарх державе, которой правит… — Подозреваю, что да. И на этот раз я не про дядюшку, не про себя, а про каледонскую дуру. Ничем, кроме как изменой своей стране, это не назовешь. — Но я попробую. Ваше безмозглое меньшинство встретится ровно с тем драконом, которого так долго дергало за усы. Это тоже не нужно сообщать в Лондинум, но вы можете заранее готовиться к представлению.
— Я боюсь вас разочаровать, Ваше Величество. Но именно это я им и сообщил сутки назад. И надеюсь в ближайшее время сообщить кое-что еще. Потому что, простите, меня Ваше Величество, я всецело сочувствую вам и сделаю все возможное для достижения мира — но я служу своей стране, а не вашей. А нарушение законов, — тут секретарь посольства улыбнулся, очень весело, в том числе и глазами, — привилегия моего сословия.
— То, что вы сообщили и сообщите по своему разумению, меня никак касаться не может, — усмехается король. — Мне остается только полагаться на вашу добронамеренность. Впрочем, в ней я никогда и не сомневался.
— Вы можете и впредь полагаться на нее, Ваше Величество, — кланяется Трогмортон, и король в который раз искренне сочувствует Ее Величеству Маб — управлять целым островом, двумя островами сумасшедших он не согласился бы даже за все деньги мира… и даже за весь — тоже совершенно невменяемый — торговый и военный флот Островов.
Когда все закончится, когда королева разберется, во что ее втянули, а втянувшие лишатся голов, господина Трогмортона нужно будет наградить каким-нибудь орденом, решает король. Он заслужил и много больше, но тут нужно быть осторожным, чтоб не навредить ему самому. А пока… ну что ж, война на западе не будет долгой. И не будет легкой. Особенно — для Альбы.
— Надеюсь, что так. Но чем больнее Альба получит по рукам, тем строже накажут виновных. И недоразумений не будет случаться еще сколько-то лет. Поэтому я и отправляю вас на побережье. Вы умеете преподавать уроки.
Кузен кивает. Молча. Хотелось бы знать, кто в него вселился? Нельзя сказать, что его подменили — одна история с Корво это… это просто черт знает что такое и совершенно в его духе — но, если вспомнить, у него за последние месяцы резко исправился характер… для него исправился. Страшно подумать, если оно так пойдет, через десять лет его от человека не отличить будет.
— Возьмете с собой де ла Валле. Пусть учится.
— Да, Ваше Величество. — И опять никаких возражений. Никакого возмущенного клекота, что у него нет времени объяснять великовозрастному олуху, чем вилка отличается от ложки.
— Вам уже сообщили, как он отличился?
— Альбийское посольство? Да, Ваше Величество. Молодой человек заслуживает всяческих похвал — если бы толпа ворвалась в здание, у нас возникло бы очень много лишних сложностей. Тем более, что господин Трогмортон, скорее всего, относится к числу людей, которые считают эту войну недоразумением уже сегодня.
— Он ее считал таковым, являясь сюда с грамотами. А молодой человек заслуживает самого безжалостного… обучения, которому вы можете его подвергнуть. — И я не хочу его видеть ближайшие три месяца, по многим и разным причинам. — Особенно если он будет и с вами разыгрывать из себя болвана.
Младшего — теперь единственного — де ла Валле король узнал только благодаря размерам. И траурному платью. Это не было преувеличением. Человек, который вошел в королевский кабинет, двигался иначе, смотрел иначе, не был похож на отца, не был похож на себя, толкал перед собой густое облако с трудом сдерживаемого раздражения — и больше всего походил на единорога. Не на грациозное существо с родового герба, а на настоящих, африканских — тяжеловесных, близоруких, страшных.
Было это тем более удивительно, что звали Жана де ла Валле хвалить и награждать. Вечером предыдущего дня горожане, узнав об объявлении войны, невесть с чего решили, что лучшим ответом на этакое вероломство будет разгромить альбийское представительство. Видимо, чтобы впредь думали, какие бумажки королям вручают… Городская стража не то все проспала, не то была обуяна бесом патриотизма, не то просто не рискнула связываться с толпой. А в толпе уже орали, что и коннетабля покойного, всенародно любимого — и правда, что любимого — подлые островитяне нарочно ядом извели, чтобы с ним не воевать… Вот когда об этом доложили, у короля прямо зубы свело. Хорош он был в тот день, ох, хорош, ничем не лучше того крикуна. Кончиться могло плохо — Людовику к тому времени уже доложили, но гвардия могла и не успеть — но тут на месте готовящегося происшествия появился новый граф де ла Валле… со свитой. С большой свитой.
Свита была не только велика, но и вооружена, настроена весьма решительно и неласково к смутьянам. Пострадавших было не так уж много — но достаточно. Правда, по большей части осаждавшие претерпели от себя же — кого-то затоптали, кому-то переломали в давке кости, сломанные носы и пробитые головы вообще не считались. Раненых и убитых графом или его свитой набралось не больше двух десятков. Гвардия, вдохновленная королевским рыком, обошлась бы куда суровее, но в том уже не было нужды.
Посольство уцелело — ну, не считая морального ущерба и определенного вреда ограде. Никаких жалоб ни с чьей стороны не последовало.
Его Величество пожелал увидеть героя следующим же утром… и увидел. Не убитого горем юнца, вспомнившего, что у него есть долг, не бестолкового избалованного мальчишку, в кои-то веки сделавшего полезное дело — взрослого человека, давно уже взрослого человека, пребывающего в состоянии спокойного бешенства.
Ничего похожего на отца. Этот… гость был недобрым. И очень жестким. Не сейчас, после всего, что на него рухнуло. Вообще, по природе своей. И он не собирался это скрывать. Не видел смысла.
— Ваше Величество… — Положенный поклон, без малейшей небрежности, безупречно — а потом это невесть что поднимает голову и смотрит на короля. Понимающим взглядом. Молча ждет развития событий.
Значит, говорить нужно совсем другое.
— Граф, я сожалею, что по нерасторопности городской стражи в городе разнеслись слухи, связанные с именем вашего отца. И уверяю вас, что первотолчком к распространению этих слухов послужило слишком живое воображение части горожан и их любовь к Пьеру де ла Валле. И более ничто.
— Благодарю, Ваше Величество, за эту явную благосклонность. — Отлично поставленный голос. Без пауз и перепадов тона, с которыми раньше говорил Жан. Сейчас говорит хороший ритор.
— Это я благодарю вас за то, что вы, пренебрегая трауром, оказали городу, стране и мне значительную услугу. Я не забуду. — А еще я не забуду, что вы, молодой человек, года три, не меньше, строили из себя даже не дурака, куклу на веревочках. И это в то время, когда мы задыхаемся без людей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});