Косыгин и некоторые другие члены советского руководства, ратовавшие за улучшение отношений с Китаем[148], были потрясены. Они советовали Брежневу поехать на встречу с Мао. Но тот упрямился. В конце концов бросил Косыгину: «Если уж ты считаешь это таким нужным, то сам и поезжай». И тот действительно поехал. В феврале 1965 года он встретился в Пекине с Чжоу, а затем с Мао и Лю. Во встречах, правда, принял участие и секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов, который сторонником урегулирования не являлся.
«Разговор был резкий и малоприятный, — пишет Александров-Агентов. — Нашим товарищам напомнили все несправедливости, совершенные в отношении Китая Хрущевым, повторили обвинения в „ревизии ленинизма“ со стороны КПСС. Словом, было ясно, что ни о каком возвращении к прежней „братской дружбе“ речи быть не может и роль „младшего брата“ Советского Союза Китай никогда больше играть не будет»156. Мао выразил желание продолжать полемику с КПСС хоть десять тысяч лет и, только заканчивая переговоры, смягчился и сократил срок на одну тысячу157.
Через год, однако, когда началась «культурная революция», он резко усилил нападки на СССР, обвинив советских руководителей даже в желании развязать войну против Китая. «Советский Союз планирует… нарушить государственную границу в Сибири и Монголии, вторгнуться во Внутреннюю Монголию и Северо-Восточный Китай и оккупировать Китай, — объявил он на весь мир. — В результате этого возможно возникновение ситуации, при которой Народно-освободительная армия и Советская армия будут противостоять друг другу по обе стороны Янцзы»158.
Стремясь заставить правительство СССР подписать пограничный договор, китайская сторона стала вести себя все более угрожающе. С 1964 по 1969 год на советско-китайской границе имели место 4189 столкновений (правда, без применения оружия). Ситуация резко обострилась после ввода советских войск в Чехословакию в конце августа 1968 года и принятия советским руководством так называемой «брежневской доктрины», гласившей, что СССР имеет право вмешиваться во внутренние дела любой соцстраны, если в этой стране социализм находится в опасности. Министр обороны КНР Линь Бяо первым почувствовал опасность. В октябре 1968 года армия КНР была приведена в боевую готовность. Соответственно усилилась нервозность в войсках, особенно пограничных. Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай вначале скептически отнеслись к беспокойству Линь Бяо, но возражать против мер предосторожности не стали159.
Так что выстрелы на Даманском были неслучайны. Кто начал первым стрелять, до сих пор неизвестно. Скорее всего, все произошло спонтанно: просто у кого-то сдали нервы. Но инцидент вывел советско-китайские отношения на новый уровень. Обе стороны начали изо всех сил обвинять друг друга в провокациях. Советское правительство, судя по некоторым данным, было просто в растерянности. Министр обороны Гречко настаивал на ядерной атаке против промышленных центров КНР. Другие считали возможным взорвать китайские атомные объекты. Но Брежнев не решился сделать ни то, ни другое. Была только дана команда нанести массированный удар по китайской территории из пусковых установок «град» на глубину до 20 километров. Что и было сделано в ночь с 14 на 15 марта в том же районе Даманского. В результате погибло более 800 китайцев. А через неделю, 21 марта, Косыгин попытался дозвониться Мао Цзэдуну или Чжоу Эньлаю. Китайский оператор его не соединил. Косыгин звонил четыре раза, и в конце концов телефонист сказал ему, что «не станет соединять Председателя Мао с мерзким ревизионистом Косыгиным»160.
Выступая вскоре после инцидентов на 1-м пленуме ЦК девятого созыва, Мао немалую часть свой речи уделил вопросу подготовки к войне с СССР161. Похоже, он действительно считал реальным вооруженный удар по территории КНР со стороны Советского Союза. После пленума он даже отдал тайное распоряжение подготовить эвакуацию большинства вождей партии из Пекина162.
Если бы он только знал, что еще в конце января 1967 года Ван Мин в беседе с работниками отдела соцстран ЦК КПСС советовал советским руководителям осуществить вооруженное вмешательство в дела КНР! «Нынешняя ситуация в Китае еще более опасна для социалистического лагеря и мирового комдвижения, чем события в Венгрии в 1956 году, — говорил Ван. — …Нельзя упустить момент… [Надо] оказать им [«здоровым силам китайской компартии»] не только политическую, но и материальную помощь вооружением и возможным направлением людских сил из Средней Азии и Монгольской Народной Республики соответствующего национального состава». Он был даже готов в этой связи пойти на секретные переговоры с руководителями Синьцзяна и Внутренней Монголии, которых считал своими тайными сторонниками163.
Никакого вторжения, разумеется, не произошло. В апреле, мае, июне и августе 1969 года, правда, имели место новые столкновения — как на Дальнем Востоке, так и в синьцзянском секторе границы. Однако вскоре ситуация была урегулирована, главным образом во время новой встречи Косыгина и Чжоу Эньлая 11 сентября в Пекинском аэропорту164. После чего начались переговоры о спорных пограничных вопросах. Даманский пришлось отдать.
И все же вплоть до своей кончины Мао продолжал считать Советский Союз злейшим врагом Китая. Бескомпромиссная борьба с «оголтелым» ревизионизмом как внутри страны, так и за рубежом продолжалась.
«ПРОЕКТ 571»
10 декабря 1970 года, когда Эдгар Сноу в пятый и последний раз брал интервью у Мао Цзэдуна, тому через две недели должно было исполниться семьдесят семь лет. Тем не менее Сноу нашел его в неплохой физической форме. Чувствовалось только, что Мао был немного простужен, но в целом выглядел удовлетворительно. Даже чуть похудевшим со времени их предыдущей встречи, состоявшейся в январе 1965-го. Конечно, возраст давал о себе знать, но ум Председателя по-прежнему был «живой». Правда, «великий кормчий» заметил своему гостю, что «скоро увидит Бога», но особенно по этому поводу вроде бы не грустил. «Это неизбежно, — сказал он. — Все в конце концов должны увидеть Бога». Так что Сноу не придал этому значения. Он знал, что Мао и раньше любил поговорить о смерти. Как мы помним, Председатель собирался на встречу с Марксом еще в 1961 году, когда беседовал с Монтгомери. Заводил он «заупокойный» разговор и в 1965 году, накануне «культурной революции», с самим Сноу. Именно тогда он впервые сказал, что «очень скоро» встретится именно с Богом. (Почему уже не с Марксом, а со Всевышним, неизвестно.) В общем, старость и смерть были излюбленными темами его разговоров.
Разумеется, во всем этом была немалая доля игры. Мао обожал притворяться больным и хворым, чтобы посмотреть на впечатление, которое это произведет на окружающих. В феврале 1963 года, например, он разыграл роль тяжело больного старика перед послом СССР Степаном Васильевичем Червоненко. «Прежде чем устроить этот спектакль, он несколько раз репетировал роль дряхлого умирающего старца перед нами, — вспоминает его лечащий врач, — все выспрашивая, похож ли он на уходящего из земной жизни. Затем улегся в постель». Советские представители были вправду ошеломлены: «Нас поразил неожиданный контраст: посредине слабоосвещенной комнаты стояла высокая кровать, на которой полулежал Мао Цзэдун. Вокруг в почтительных позах сидели Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, Дэн Сяопин и переводчик… Председатель говорил, что уже не может читать мелких иероглифов и для него специально печатают крупные иероглифы; он утверждал, будто уже не проводит заседаний Политбюро и не читает всех важных бумаг. „Теперь дела в партии ведут они“, — сказал Мао Цзэдун, указывая на сидевших в спальне руководителей КПК».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});