Читать интересную книгу Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден

Немало времени понадобилось на то, чтобы каждый из собравшихся в зале принес клятву верности Угэдэю. Все закончилось только к рассвету, когда восток уже окрасился серыми сумерками. Чингис не позаботился о том, чтобы в зал принесли хотя бы воду. И как только последний военачальник поднялся с колена, по дворцу прокатился гром радостных криков. Все понимали, что в эту ночь видят рождение новой династии. Под взором великого хана радовались даже командиры Джучи и Чагатая, довольные тем, что не пролилась кровь.

Чингис поднял руку, чтобы успокоить зал.

– Теперь возвращайтесь по домам и расскажите всем, что вы видели здесь. Сегодня же устроим пир в Самарканде, чтобы отпраздновать такое событие.

Веселая толпа потянулась к выходу на противоположной стороне тронного зала, но Чингис внезапно принял серьезный вид.

– Хачиун! Вы с Хасаром останьтесь. Ты тоже, Тэмуге. Есть одно незаконченное дело, для которого мне понадобятся мои братья.

Все трое братьев в удивлении остановились, и Чингис повернулся к трону, возле которого все еще сидел Кокэчу.

– Нас ждут кони, шаман. Ты поедешь со мной.

Кокэчу склонил голову, скрывая недоумение.

– Как прикажешь, великий хан.

С восходом солнца Чингис вместе с братьями, шаманом и запасной лошадью не спеша выехали из Самарканда. Тэмуге поначалу задавал вопросы, но, не получая на них ответов, в конце концов замолчал. Никто больше не нарушал тишины, хотя ни один из них не знал, куда едет Чингис и почему в такой радостный день он оставался молчаливым и мрачным.

Улус монгольских семей и родов располагался в нескольких милях от Самарканда, вдали от тех мест, где гремели сражения. Достигнув внешнего кольца юрт, Чингис не остановился и поехал дальше, мимо просыпавшихся юрт, коптивших небо ленивыми струйками дыма. Несмотря на ранний час, повсюду уже чувствовалось оживление. Монголы любили пору раннего лета, когда солнце дарит ласковое тепло, не докучая удушливым зноем. Чуть дальше к северу протекала река и лежали озера, поэтому воздух был достаточно влажным, и каждое утро на траву выпадала роса, искрясь и переливаясь на солнце, перед тем как испариться до следующего утра.

Те, кто уже был на ногах, замирали в благоговейном трепете и приветствовали хана и его братьев, склоняя голову, чтобы не обидеть своим взглядом самых могущественных людей среди всех монголов. Только собаки лаяли что есть мочи, однако Чингис не обращал на них никакого внимания, уверенно продвигаясь в глубь лабиринта улиц. Проехав мимо собственной просторной юрты на широкой повозке, хан наконец остановился и спустился с коня возле маленькой юрты своей матери.

– Нохой-хор, – тихо крикнул Чингис, одновременно и приветствуя, и как бы прося мать о том, чтобы посадила на привязь своего пса, пока тот не набросился на непрошеных гостей.

Чингис никогда не любил собак и не держал их. Подождав немного, он повернулся к приехавшим вместе с ним. Эта маленькая группка людей составляла правящую элиту монгольского народа. Только Угэдэй соответствовал им по рангу, да и то лишь с прошлой ночи.

– Подождите здесь, – сказал Чингис и пригнулся, открывая маленькую крашеную дверь жилища.

Внутри еще царил мрак. Мать до сих пор не откинула войлочную занавеску в потолке юрты, чтобы впустить дневной свет. Первые его лучи проникли в дом через открытую дверь, осветив лежавшую на постели сгорбленную фигуру. Пес спал, свернувшись калачиком у ног Оэлун. Заметив вошедшего, он оскалил клыки и тихо зарычал. Чингису пришлось остановиться у входа.

– Выведи пса на улицу, мать. Мне надо поговорить с тобой.

Оэлун нехотя раскрыла глаза, налитые кровью после арака, который помогал ей обрести крепкий сон. Один глаз почти сразу закрылся, и Оэлун скривилась от тяжелой головной боли. В юрте пахло мочой и чувствовался крепкий запах немытого тела. Чингису стало стыдно за растрепанные и непокрытые, убеленные сединами волосы матери. Давно следовало отвлечь мать от ее горя. Она выглядела совершенно разбитой, совсем превратилась в древнюю старуху. Пока Чингис рассеивал свою печаль, завоевывая города, заполняя время планами и действиями, мать оставалась наедине со своим горем, и одиночество съедало ее.

Чингис со вздохом снова выглянул на улицу, щурясь от яркого света.

– Хачиун, ты нужен мне. Уведи собаку. А еще надо принести что-нибудь поесть, чаю и дров для печки. Ты принесешь, Хасар?

Чингис отступил назад, пропуская Хачиуна, чтобы тот убрал пса от постели матери. Когда Хачиун подошел ближе к собаке, та подскочила и с лаем накинулась на него. Хачиун просто ударил пса по морде и оттащил от постели, выпроводив псину пинком за дверь.

– Не тронь собаку, – раздраженно сказала Оэлун.

Усевшись на постели, она поняла, что к ней пришли сыновья, и автоматически начала поправлять волосы. Чингис заметил теперь, что за прошедшие месяцы мать ужасно отощала. Он чувствовал вину за то, что не проследил, чтобы кто-нибудь присматривал за матерью. Он был уверен, что Чахэ и Бортэ приносят ей еду и меняют белье.

– В чем дело? – спросила Оэлун, морщась от гудящей в голове боли.

Бросив приглаживать непослушные волосы, Оэлун опустила руки на покрытые одеялом колени, показав пожелтевшие ногти с черной грязью под ними. Женщина обратилась к Хачиуну, но тот лишь пожал плечами и посмотрел на Чингиса.

– Выпей горячего чая с солью, и мы поговорим, – угрюмо ответил Чингис.

В маленькой юрте было слышно, как заурчало в животе Оэлун, и Чингис не удивился, когда его мать откинула засаленное одеяло и поднялась с постели. Женщина молча воткнула ноги в мягкие сапоги и направилась к выходу, чтобы посетить отхожую яму по соседству с юртой.

Хачиун смущенно взглянул на брата.

– Ты ради этого привел нас сюда? – спросил он. – Прости, я не знал, что она докатилась до такого.

– Я тоже не знал, – ответил Чингис. – Разве после смерти Тэмулун у меня не было тысячи других дел? – Он выглянул наружу, желая убедиться, что его никто не слышит, добавил: – Мы все исправим, но не сегодня.

Хасар пришел перед самым возвращением матери, так что она вошла в юрту почти следом за ним. Костлявая фигура матери, снова усевшейся на постель, поразила и его. Хасар осторожно обнял мать и с недовольным лицом принялся разводить огонь. Сунув в печку дрова, Хасар с помощью кремня и огнива выбил искру и долго дул на нее, пока под его руками не закраснел маленький язычок пламени.

Чай закипал, казалось, целую вечность, и, когда был готов, Чингис собственными руками налил матери первую чашу. Приняв ее, Оэлун выпила пару глоточков, и тепло стало разливаться по ее старому телу, а пустота ее глаз понемногу начала наполняться смыслом.

– Чего ты хочешь, Тэмучжин? – наконец спросила Оэлун, назвав сына его детским именем. Уже давно никто не посмел бы его так назвать.

– Отомстить за сестру, – произнес Чингис почти шепотом.

В полумраке юрты глаза Оэлун были широко раскрыты, и женщина закрыла их, словно слова сына ударили ее под дых.

– Не хочу об этом слышать, – ответила Оэлун. – Приходи завтра, завтра я буду готова.

Но Чингис был неумолим. Взяв из рук матери пустую чашу, он покачал головой.

– Нет, мать. Одевайся, или я пошлю за служанкой. Ты поедешь сегодня со своими сыновьями. У нас дальняя дорога.

– Уходи, Тэмучжин, – произнесла Оэлун голосом более твердым, чем в первый раз. – Забирай своих братьев и уходи. Я готовлюсь к смерти, ты можешь это понять? Я исполнила свой долг перед тобой и твоим народом. Я прошла через все с самого начала, но мне это принесло только горе. Теперь уходи и оставь меня, как ты делал это всегда.

– Я не уйду, мать. Хачиун? Скажи Тэмуге, чтобы немного подождал нас. Я сам умою и одену ее, – сказал Чингис почти нежно.

Оэлун разочарованно рухнула на постель. Смочив полотенце в ведре с водой, Чингис усадил мать и зачесал ей волосы назад с помощью мокрого полотенца. Он отыскал на полу костяной гребень и начал аккуратно расчесывать ее спутанные волосы, стараясь не делать слишком больно.

К тому времени, когда сыновья закончили приводить мать в порядок, солнце уже высоко взошло над землей. Оэлун все время молчала, хотя радостно встретила своего пса, когда тот вернулся, улучив момент проскользнуть внутрь, и уселся возле ее ног. Сопротивление, казалось, обессилило их мать, и, помогая ей сесть в седло и поставить ноги в стремена, Чингис и Хачиун хранили молчание.

Оэлун неуверенно держалась в седле, поэтому Хасар перекинул ее поводья через голову лошади, привязал их к луке своего седла и потащил за собой.

Сев в седло, Чингис окинул взором свою семью, которая когда-то давно, когда он был ребенком, пряталась от врагов в глубокой расселине. Тогда они ходили рядом со смертью, и воспоминания прошлого промчались холодком по его коже. Он представил, что дух его брата Бектера тоже сейчас вместе с ними. Чингис не сомневался, что брат, которого он убил, гордился бы этим днем. Хан надеялся, что дух его брата видит его. Тэмулун, скитавшейся в те далекие дни вместе с братьями, теперь тоже не было рядом. Шаман ехал вместо нее в угрюмом молчании, поглядывая исподлобья на хана. Выехав за границы улуса, Чингис пустил коня легкой рысью. Высоко в небе слышались крики соколов, напоминая ему, как плакала Тэмулун в те далекие дни, когда каждый прием пищи казался победой, а все битвы были еще впереди.