Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Они опять углубились в узкие ходы, перелезали через горы кирпичных обломков, оказались наконец в заброшенном погребе, Настасья обрадовалась, принялась искать одной ей ведомых следов. Данила попросил лист с рисунком и прикинул, где же они могут находиться.

Очевидно, Настасья не врала — они были поблизости от того боярского дома, о коем она говорила так туманно. Значит, все же гонялась за княжичем Обнорским, искренне считая, что он не понапрасну мутит воду в троекуровском семействе.

Вдруг Настасья вскрикнула. Данила осветил ее факелом и увидел, что она стоит по пояс в земле.

— Ты куда это, кума, наладилась?

— Провалилась я! Вытаскивай, куманек!

— Куда провалилась?

— Кабы я знала!

Он протянул руку, пальцы соприкоснулись, сомкнулись, хватка у обоих была железная. Данила дернул и тут же ощутил, что сам едет куда-то вниз. От вскрика он удержался, главное было — не выронить факел.

— Куманек!..

— Холера!

— И ты? Как же вылезать будем?

— Что это такое?

— Я почем знаю?! Смахивает на ловушку.

— Ловушка? Значит, мы уж на подступах?

Данила прислонил факел к стене, сильно беспокоясь, как бы не погас, и стал, упираясь руками, вытаскивать себя из ямы. Земля оказалась податливее, чем он думал, ползла, руки проваливались. И тут он услышал голос.

Это не был голос Настасьи — донесся словно сквозь толщу земли, кто-то взвизгнул по-бабьи, раздались невнятные крики, и вдруг едва ли не рядом послышался шум схватки. Двое тузили друг дружку, барахтались, рычали, вскрикивали.

Настасья выдернула из-за пояса пистоль.

— Ну, пропали мы… — сказала она. — Это они! Данила, гаси факел! Гаси, говорю! Нас тут сейчас голыми руками возьмут!

— Им не до нас, — лупя факелом по земле, отвечал Данила. — Они там сами чего-то не поделили.

Раздался предсмертный вопль.

— Да что ж это такое? — прошептала Настасья. — С кем они там воюют?

И забарахталась в своей яме, пытаясь выбраться самостоятельно. Вдруг она дико завопила и забилась. И тут же громыхнуло — она нечаянно выстрелила из пистоля. Пуля чудом миновала Данилу.

— Ты что, кума?!

— Там! Там!..

Он ничего не понимал.

— Данилушка, выручай!

Очевидно, от волнения и перепуга ему удалось, упершись руками, буквально выскочить из ямы. Прижавшись к сырой и холодной стене, он протянул руку Настасье:

— Держись, кума! Пробьемся!

Настасья положила факел наземь и легла животом на край ямы. Данила тащил ее, упираясь каблуками, поке не выволок.

— Бежим, Данилушка!

— Что там такое было?

— Бежим!

* * *

Деревнин трудился в поте лица, а Стенька старался после всех подвигов не слишком лезть ему на глаза.

После того как удалось принять и на славу угостить дьяка в государевом имени Башмакова, Деревнин воспрял духом. Он даже не ленился сам переписывать нужные куски из столбцов Разбойного приказа. Стенька не очень понимал, чем занято начальство, и чувствовал потому нешуточную обиду: он старался, трудился, носился, как ошпаренный, а Деревнин ничего не рассказывает и принимает как должное то, что преданный ярыжка ушел в тень и показывается в приказе только по служебной надобности.

Наконец из Коломенского прискакал Башмаков. Он несколько часов провел в приказном здании, оттуда и прислал за Деревниным. Подьячий радостно поспешил на зов.

— Здрав будь, Гаврила Михайлович, — первым приветствовал Башмаков. — Садись, потолкуем.

Вот что значит достойное угощение и знатный подарок, подумал, садясь на лавку, Деревнин. Он подарил Башмакову рукописную книгу — не книгу, а книжищу, которую поднимать следовало двумя руками. Это были «Деяния апостолов» с картинками, нарядными буквицами и узорными завитушками на каждой странице.

— Люди мои произвели розыск, — продолжал Башмаков. — Права оказалась Настасья-гудошница, в чем-то права… Лаз в погребе Троекурова, сдается, для нехороших дел служит, и княжич Обнорский доподлинно на него глаз положил.

— Откуда сие известно, Дементий Минич?

— Эта Настасья моего человека в подземелья кремлевские завела, и чего-то она как раз там искала, где сверху — троекуровский двор. Чуть они там живы остались. Гаврила Михайлович, надобно допросить самого боярина. До сей поры он беседы избегал, слуг к нам высылал, теперь же настала пора.

— Государю про все сие известно? — осторожно спросил подьячий.

— Государю неизвестно. Но ты не беспокойся. Тут уж я все беру на себя. Государю доложим, как будет о чем докладывать. Сам знаешь, он недомолвок не любит. А у нас пока одни домыслы да недомолвки.

Деревнин усмехнулся — ему понравилась башмаковская решимость. Ему было страх как любопытно, что донесли дьяку его люди, но дьяк сам пока молчал об этом — оставалось положиться на его осведомленность.

— Что прикажешь делать, твоя милость?

— Прикажи слать человека к Троекурову, предупредить — дьяк-де в государевом имени к нему жаловать изволит, так чтоб не кобенился и принял, как подобает!

Задор вышестоящего лица обычно бывает заразителен. Потому Деревнин поспешил в приказ, оттуда отправил приставов, сразу двух, на троекуровский двор, а ярыжку Мирона — спешно к себе домой, за лучшей шубой. Хотя днем уже было изрядно жарко, Деревнин даже вообразить не мог, как это — идти в гости к боярину без богатой шубы?

Оказалось, гостевание это Башмаков затеял неспроста.

Они вдвоем, сопровождаемые приставами, подошли к троекуровскому двору запросто, пешком. Башмаков в коротком кафтане, удобном для конной езды, шел чуть впереди, и, когда проходили Спасской улицей, многие с ним раскланивались. Деревнин же в тяжелой шубе шагал сзади и наслаждался зрелищем удивленных лиц: ишь ты, как высоко возлетел Земского приказа подьячий, сам дьяк в государевом имени с ним запросто разгуливает.

Их встретил у ворот человек незнакомый, назвался племянником Романа Троекурова, Юрием Троекуровым. Он был вызван дядей после исчезновения приказчика Василия и поселен в доме — чтобы среди всех воров, дармоедов и сучьих детей был хоть один верный человек. На вид он был из небогатой родни и сильно кичился своим новым положением. Но, услышав о Приказе тайных дел, несколько растерялся. Кланяясь, он провел гостей через двор, к красному крыльцу боярского терема, даже услужил Башмакову, поддержав под локоток. Деревнин же поднялся по высокой лестнице сам.

Боярин Троекуров вышел к ним в горницу. Вид этой горницы был страшноват — со стола убрана богатая скатерть, подскатертника тоже нет, лавки — без полавочников, поставец — пустой, дорогая посуда спрятана, резные стулья и табуреты вынесены. Даже половики — не нарядные, узорные, а из какой-то мешковины…

Сам боярин вышел в каком-то чуть ли не армяке, с нечесаной бородой и несколько опухшими глазами — сдается, за эти дни он немало выпил.

— Заходи, Дементий Минич, — сказал он севшим голосом, но высокомерно, как полагается родовитому человеку. — Не обессудь — живем смирно, не до гостей. Угощения не предлагаю — не до угощений.

— А я и не гость, — отвечал дьяк. — Я к тебе, Роман Иванович, от государя послан. Говорить же с тобой велено не у тебя в дому, а в Приказе тайных дел. Одевайся, как тебе прилично, пойдешь со мной и с подьячим. Коли не пожелаешь идти честно — приведут тебя в приказ бесчестно. Смирись — государя гневить не след.

Все это невысокий худощавый дьяк произнес так строго и весомо — куда там самому дородному, осанистому и бородатому боярину! Деревнин подивился — вот ведь что с человеком близость к государю творит…

— Ничем я государю не грешен, — возразил Троекуров.

— Не о твоих грехах речь, Роман Иванович. Потолкуем — поймешь, для чего я тебя в приказ звал и тут с тобой говорить не желал.

Боярин задумался. Деревнин догадался, что его мучит: он не знал, как одеться. Дома он, в горести по убиенном сыночке и бежавшей беспутной женке, ходит в смирной одежде, но нельзя боярину выходить со двора одетым бог весть как — сие ему невместно. Совместить же общеизвестную скорбь и богатую шубу, кажется, вовсе невозможно.

Опять же, коли идти через Ивановскую площадь, мимо кремлевских соборов, — люди будут глядеть на боярина и потешаться: вон, женка от него сбежала!

Башмаков терпеливо ждал троекуровского решения. Наконец ему это прискучило.

— Роман Иванович, коли ты не хочешь людей видеть, пойдем задворками. Идти недалеко.

Наконец боярин решился. Он надел не шубу, а темно-синий длинный кафтан, шапку не высокую горлатную, а попроще — не в Думу государеву, чай, собрался. Башмаков слово сдержал — повел его в приказ задворками. А Деревнин, идя сзади, приметил — их тайно сопровождали двое, и эти двое были ему хорошо известны — Аргамачьих конюшен конюхи, один повыше, красивый молодец по прозванию Желвак, другой пониже, но тоже ловок и плечист, а звать, кажись, Данилой.