несколько сантиметров в этом направлении, прислушался; шум сделался тише. Он отвел голову назад; шум расцвел, словно волшебный цветок тишины.
Флоран Макс осмотрел стену более тщательно. Его отделяло от нее около сорока метров. Лучи восходящего солнца наискось падали на вертикальную горбатую циклопическую поверхность. Художник подумал, что она возвращает эхо.
Вероятно. Но эхо весьма своеобразное. Эхо, улавливаемое лишь в одной-единственной точке, как это бывает в криптах или базиликах.
Только тут он заметил, что стена прямо перед ним, как и во многих других местах, заметно вдается внутрь, образовывая большую округлую нишу, внутренность сферического купола, своего рода вогнутый отражатель, довольно обширный. То был свод, расположенный спереди, а не сверху.
Эта округлость, вероятно, обладала способностью сосредоточивать звуковые волны в одной определенной точке, и именно в центре этого акустического зеркала сформировался, если можно так выразиться, этот шум. К такому по крайней мере выводу пришел Флоран Макс.
В этом случае скалистая впадина проецировала до того места, где он стоял, звуки, шедшие с противоположной стороны… Но напротив находился лес, где – в чем он был уверен – не было ничего такого, что могло бы издать подобный шум, так как речь уже не шла ни о рое мух, ни о ручье, ни о телеграфных проводах, ни о клеверном поле, ни о завываниях ветра, пусть даже и среди пихт…
По мнению художника, происходило вот что: противоположный склон (тот, на котором рос лес) всего лишь перенаправлял к стене эту необычную гармонию, получая ее из неизвестного источника… Этот шум шел издалека… Он мог идти лишь из очень далеких далей – за счет серии рикошетов, отражений, эхо, в конце концов.
Путем воздушным или же наземным, но определенно из очень далеких далей.
То были голоса, шушуканья, дуновения, звуки легких шагов, шелест муслина… или же взмахи крыльев, живой говор, гул счастливой и подвижной толпы.
«Это прекрасно, – подумал Флоран Макс. – Столь же прекрасно, как какое-нибудь воспоминание».
Его глаза сощурились. Низкая и мелодичная, очень нежная нотка добавилась к жужжащему гулу, но тут же и умерла в патетических вибрациях. Художник узнал в ней ту же музыку, что звучала в прошлый раз, когда он проходил здесь.
Словно кто-то перебирал пальцами струны кифары. Или же звонил в колокольчик.
Шум не стихал, и ничто не нарушало его плавного журчания. Теперь Флоран Макс отчетливо различал планы в этой полифонической перспективе. Ему уже слышались голоса, причем одни из них казались более близкими, чем другие. На фоне этой музыки проявлялся какой-то гул, но, опять же, гораздо ближе…
Гораздо ближе к чему?
Гораздо ближе, черт возьми, к тому месту, к тому закутку, к тому аппарату (как знать?), из которого собранные звуки исходили, чтобы стихнуть здесь в результате странного стечения обстоятельств… Все выглядело так, словно в уголке некоего просторного зала, некоего форума, некой переполненной людьми агоры был установлен микрофон – беспроводной микрофон, приемное устройство которого – невидимое, неосязаемое и крошечное – находилось здесь, где-то в этой пустоте, напротив этой вогнутой скалы.
Но как объяснить, что все это стало поистине беспрерывной симфонией, а не смешением обычных шумов, которые и являются звуком жизни людей?..
Сначала Флоран Макс предположил, что благодаря какому-то физическому чуду ему удалось установить необъяснимую связь с неким привилегированным местом.
Вроде Венеции. Отсутствие какого-либо грохота подразумевало отсутствие лошадей и автомобилей; и потом, в свое время ему довелось побывать в Венеции, и поскольку то, что он слышал сейчас, смутно совпадало с его воспоминаниями об этом городе, из головы у него никак не шла площадь Сан-Марко. Вскоре он отказался от этой мысли; его память ею не ограничивалась. То расплывчатое воспоминание, которое так настойчиво всплывало в сознании, происходило не из города дожей. К тому же в этом шуме присутствовал периодический чуждый Венеции звон, наподобие колокольного. Наконец, голоса говорили не на итальянском…
– Это прекрасно, – повторял Флоран Макс. – Столь же прекрасно, как моя молодость.
Он почувствовал, как сжалось горло; почти болезненная судорога свела его брови; он уже готов был заплакать и сделал бы это с удовольствием.
В этот момент приблизились и другие голоса. На сей раз обман был столь полным, что Флорану Максу показалось, будто он находится в паре шагов от говоривших.
В голову ему пришла одна мысль. Он крикнул, однако же стараясь не вспугнуть гармоничных чужестранцев. Но ничто не указало на то, что они его услышали и что феномен, коему он являлся свидетелем, оказался реверсивным.
С этого момента он стал только прислушиваться – прислушиваться как можно более чутко.
Необычное зрелище являл собой этот дородный мужчина, остановившийся на краю оврага, на склоне величественной пропасти, с приложенной к уху ладонью, стоящий совершенно неподвижно в этом пустынном месте и обводящий пейзаж отсутствующим взглядом человека, полностью обратившегося в слух.
«Мне не помешал бы, – думал он, – какой-нибудь инструмент, позволяющий задействовать оба уха…»
Пока же, с помощью свернутого в трубочку листа бумаги верже, он смастерил импровизированный слуховой аппарат, который – не без пользы для дела – и пустил в ход.
Он был пленен, околдован, счастлив! Чары уже действовали, и он был не в силах от них избавиться.
В тот день о живописи Флоран Макс даже не вспоминал, весь его проведя на краю оврага. Он съел холодный обед, который Мари сунула в его сумку, а после полудня только тем и занимался, что вслушивался в этот шум да отдыхал, растянувшись на щебне или же задумчиво прохаживаясь по окрестностям, чтобы вскоре с новым воодушевлением приступить к осаде тайны.
Наступил вечер, нужно было уходить. Флоран Макс спустился с горы в сильнейшем возбуждении – глаза его блестели, щеки пылали.
Он не мог не вернуться домой; Мари сошла бы с ума от беспокойства! Но завтра…
А что, если к завтрашнему дню шум исчезнет? Ведь эту серию эхо способен нарушить даже малейший пустяк…
Флоран Макс сказал себе, что необходимо раздобыть какой-нибудь трактат по акустике…
Где зарождались эти звуки – в атмосфере? Или же они шли из-под земли?..
Одно он знал точно: данный шум со всей определенностью указывал на то, что это место, это собрание, эта городская площадь где-то существуют. Нужно узнать. Найти этот форум блаженства. Именно там он и должен жить. Только там. В другом месте он жить не сможет. Нет, не сможет…
Но почему ему все время кажется, что он уже где-то слышал этот шум? С чем связано это воспоминание?..
Возбуждение художника достигло предела.
В этот вечер он был воплощением радости, что живет, перемещаясь из