Читать интересную книгу Снафф - Чак Паланик

Для того чтобы их обмануть, я делаю пару шагов в сторону. Малыш идет следом за мной. Мы заходим Шейле за спину. Я снимаю с фломастера крышку и пишу новый номер «600» у себя на руке, поверх старого. Потом перекладываю маркер в другую руку и подновляю второй номер тоже.

Малыш наблюдает за тем, как его мама пытается залезть на высокое дерево. Голая, в туфлях на шпильках. Собаки остановились под деревом и лают. Охрана уже на подходе. Белая полоска незагорелой кожи высоко на бедре Касси оттенена по краям прикосновением жаркого солнца Акапулько, бежевый двухнедельный загар в Монтерее смыкается с остаточным красным оттенком давних выходных в Тихуане.

Я делаю шаг и встаю за спиной чувака с тряпичным зверем. Быстро просовываю свободную руку ему под мышку, потом завожу ту же руку ему за шею и хватаю за жиденькие волосенки на затылке. Оттянув ему голову назад, держу борцовским захватом полунельсон. Он лихорадочно машет руками, бьет себя по бокам. Его ноги скользят по полу, залитому детским маслом. А я подношу маркер к его лицу и пишу у него на лбу одно слово. Большими буквами — на его телезвездном лбу. Я отпускаю его, и он оборачивается ко мне.

Все завершилось буквально за пару секунд. Как говорится, дольше рассказывать.

Мои руки, грудь и живот, они липкие и скользкие от пота этого чувака.

Красный как свекла, он смотрит на маркер у меня в руке и говорит:

— Что ты там написал?

Он трет лоб обеими руками и рассматривает свои пальцы, нет ли на них черных клякс. Он трет лоб и говорит:

— Ты написал «ПИДОР», да?

Он оборачивается к парнишке, номеру 72, и говорит:

— Он написал «ПИДОР»? Малыш качает головой.

Чувак с тряпичной зверюгой смотрит на Шейлу. И она говорит:

— Еще хуже.

Я отдаю маркер Шейле и говорю:

— Он хочет славы? Вот теперь ему будет слава.

Шейла не забирает маркер, и он падает на бетонный пол. А рядом падает тряпичный зверь. Надписи у него на боку расплываются пятнами разноцветных чернил, растворяющихся в детском масле, которым заляпан весь пол.

Чувак плюет себе на руки, растирает лоб.

— Ты, — говорит он, глядя на меня. — Ты изнасиловал маму этого мальчика. Опоил ее какой-то дрянью и испортил ей жизнь.

Малыш, номер 72, говорит:

— То есть как?

Шейла смотрит на часы у себя на руке и говорит:

— Джентльмены, прошу минутку внимания… Все чуваки, ясный пень, умолкают и смотрят на Шейлу. Напряженно прислушиваются. Руки тянутся вверх, к телевизорам, чтобы выключить звук. Собачий лай и сирены смолкают.

Чувак, таскавшийся с тряпичным зверем, срывается с места и бежит в туалет, распихивая локтями других чуваков. Его босые ноги влажно шлепают по полу.

— Мне нужны следующие номера… — говорит Шейла, глядя на список у себя на планшете.

Номер 72 оборачивается ко мне:

— Кого вы там опоили?

И чувак, который с тряпичным зверем, он оборачивается и кричит во весь голос. Сейчас, когда стало тихо, его крик разносится по всей комнате. Он кричит:

— Очнись, ты. Придурок. Этот козел — твой отец. Шейла выкрикивает номера:

— Номер 569… Номер 337…

Чувак, который с тряпичным зверем, пробивается сквозь небольшую толпу перед дверью в сортир. Чуваки замерли, как изваяния, облитые детским маслом. Они затаили дыхание и слушают.

Шейла нагибается и поднимает маркер. Выпрямляясь, она говорит:

— И номер 137… Я говорю малышу:

— Мне, знаешь ли, как-то не хочется умереть после сегодняшних съемок.

Малыш, номер 72, поднимает размокшего зверя с грязного скользкого пола.

А там, в туалете, глядя в зеркало над крошечной раковиной, чувак, который таскался с тряпичным зверем, начинает истошно кричать.

22

Мистер 72

Девушка с секундомером продолжает выкрикивать номер Дэна Баньяна. И вот наконец он выходит из туалета. Вода стекает ручьями по его лицу. Надо лбом, под корнями волос, белеет несмытая мыльная пена. Девушка с секундомером стоит на верхней ступеньке лестницы — темный силуэт на фоне открытой двери. Свет, бьющий из двери, он слишком яркий. На него больно смотреть. Девушка продолжает выкрикивать номер Дэна Баньяна, номер 137, и он поднимается вверх по лестнице, на ходу растирая лоб мокрым бумажным полотенцем, сложенным в несколько раз.

Все, кто находится в комнате, старательно отводят глаза. Смотрят куда угодно, но только не вверх — не на свет, бьющий из двери, и не на частного детектива Дэна Баньяна, который громко рыдает, и трет кулаками глаза, и весь дрожит крупной дрожью, и твердит, с трудом выдавливая слова и захлебываясь слезами:

— …это неправда, неправда…

Чтобы не смотреть на него, я наклоняюсь и поднимаю с пола его пса для автографов. Но поздно — жирное масло, которым заляпан весь пол, пролитая сладкая газировка и холодная моча, просочившаяся из туалета, уже пропитали холщовые бока и размыли имена, когда-то бывшие Лайзой Миннелли и Оливией Ньютон-Джон. Шкура тряпичного пса — вся в чернильных разводах и пятнах, похожих на синяки.

Дэн Баньян, номер 137, заходит в комнату наверху и растворяется в ослепительном белом сиянии. Слово, которое написал у него на лбу мистер Бакарди, оно так и осталось. Не смылось. «СПИД».

На его тряпичной собаке уже не прочтешь, как Джулия Роберте была от него без ума. Пес для автографов — влажный, холодный и липкий. Стоит лишь прикоснуться к нему, и на пальцах остаются черные пятна.

Обращаясь к мистеру Бакарди, я говорю, что Дэн Баньян наверняка сейчас выйдет за своим псом. Ну, чтобы моя мама на нем расписалась.

Мистер Бакарди молчит. Смотрит на дверь наверху. Дверь закрывается. Никто не выходит. По-прежнему глядя на дверь, мистер Бакарди говорит:

— Слушай, малыш, а твой папа рассказывал тебе о сексе? Ну, как это обычно бывает, когда отец просвещает сына?

Я говорю, что он мне не отец. Не настоящий отец. Я пытаюсь отдать ему пса, только он не берет. По-прежнему глядя на дверь, мистер Бакарди говорит:

— А мой папа меня просвещал. И однажды он мне посоветовал классную штуку. — Он улыбается, по-прежнему глядя на дверь. — Если сбрить волосы вокруг основания члена, он будет смотреться на два дюйма длиннее, даже когда не стоит.

Мистер Бакарди закрывает глаза и качает головой. Потом открывает глаза — и теперь он смотрит на меня. Смотрит на пса у меня в руках и говорит:

— Хочешь быть настоящим героем?

На боках пса расплываются влажные пятна, и Мэрия Стрип превращается в багровый синяк из смеси красных и синих чернил. Надписи на холщовых боках — как кровавые волдыри, следы от протекторов и симптомы запущенного рака кожи, которые мой приемный отец рисовал тоненькой кисточкой на своих крошечных фигурках опустившихся наркоманов.

Мистер Бакарди вытягивает руку, растопырив пальцы, широким жестом обводит всю комнату и говорит:

— Хочешь спасти всех этих парней? Я хочу спасти только маму.

— Тогда отдай ей вот это, — говорит мистер Бакарди и стучит пальцем по своему медальону, по золотому сердечку у него на шее. Цепочка туго натянута, чтобы охватить его толстую шею, и сердечко висит у него прямо под горлом, и каждый раз, когда он произносит слова, золотой медальон подрагивает и тихонько гремит.

— Отдай ей вот это, — говорит мистер Бакарди, и сердечко дрожит у него на шее, — и ты выйдешь отсюда богатым.

Как же! Держи карман шире!

Зачем-то я рассказал своим приемным родителям о сегодняшних съемках, и они тут же набросились на меня и заявили, что если сегодня я выйду из дома, я им больше не сын, и назад можно не возвращаться. Они сменят замки и позвонят в местное отделение «Доброй воли», чтобы те приехали и забрали мою одежду, кровать и все вещи. Я не смогу забрать деньги со своего счета в банке, потому что они отложены на университет, и для того чтобы их снять, нужна подпись кого-нибудь из родителей. Когда моя приемная мама застала меня с подержанной надувной Касси Райт, они поставили мне условие: все деньги, которые я заработаю на стрижке газонов и прогулках с собаками, я должен класть на сберегательный счет. И я не могу распоряжаться этими деньгами без разрешения приемных родителей.

Я рассказываю все это мистеру Бакарди, а сам потихонечку пробираюсь к буфету, где конфеты и соусы. После того как я купил эти розы для мамы, у меня не осталось денег даже на большую пиццу. Поглощая сырный попкорн и чипсы, я рассказываю о том, как я собирался спасти свою маму — и поддерживать ее материально, чтобы ей было не нужно сниматься в порно, — только теперь я уже не могу никого поддержать. У меня нет денег даже на то, чтобы нормально пообедать.

Размазывая по сухому печенью плавленый сыр, макая стебли сельдерея в «домашний» соус, я говорю, что этот бумажный пакет с моим номером 72 — в нем все мои вещи, которые есть. И больше у меня нет ничего.

Неловко придерживая букет роз, я втыкаю зубочистки в маленькие колбаски.