class="p1">Заканчивался спор отца и Сашки всегда одинаково:
— Зачем тогда вообще было разрабатывать глушилку⁈ — спрашивал брат.
— Не твоё дело! — отвечал папа и добавлял: — Ездюк! — ну или как-то так.
На «ездюка» Сашка как правило смертельно обижался и уходил, хлопая дверьми. Отец тут же начинал размышлять о том, что его нужно наказать, отправить служить или вообще отлучить от семьи, но тут появлялась мать и всякий раз упрашивала барона Шестакова не горячиться.
На то, чтобы осмыслить все эти разговоры, у Ксюши Шестаковой уйдут следующие пять лет.
Ну а сейчас:
— Ксю-ю-ю-юша! — невероятно ласковым голосом позвал её брат.
Ласковым и слегка невнятным. Так бывало, когда Сашка борщил с колой; у него после этого всегда немножечко заплетался язык.
— Ксюш, выходи! Не бойся, всё хорошо!
— Успокойся, — наконец, сказал ему другой мужской голос.
В основном все триады, что ворвались в дом, переговаривались на каком-то иностранном языке, а этот человек внезапно знал русский.
— Оставь девчонку в покое, — сказал он.
— Я не могу её оставить! Надо найти её! Надо закончить начатое!
— Зачем надо? — устало вздохнул собеседник брата. — Кому надо?
— Мне надо! Да как ты не понимаешь⁈ — истерично крикнул Сашка, а потом назвал человека по имени: — Гордей, это личное! Да и вообще, вы обещали мне! Вы-то в Сингапур вернётесь, а мне ещё здесь…
— Сперва передай нам чертежи, — перебил Гордей. — А потом займёмся личным делами и обещаниями.
— Ксю-ю-ю-юша! — снова позвал брат, проигнорировав слова триады. — Ксюх, выходи! — и тут вдруг: — Ай!
Послышался звук удара, а за ним возня и крики Сашки.
— Где чертежи? — абсолютно спокойным тоном спросил Гордей.
— Там! Там!
— Где «там»?
— Отпустите, я покажу!
Да только никто Сашку не отпустил; вместо этого он взвыл ещё громче.
— Повторяю вопрос: где чертежи?
— В сейфе! В сейфе!
— А где сейф?
Тут маленький дух поманил Ксюшу за собой. Мол, вылезай из убежища и посмотри. Шаманка сейчас была не в силах думать самостоятельно, а потому послушалась своего маленького светящегося помощника.
Вылезла из ниши, осторожно приотворила дверку антресоли и выглянула в щёлочку. Картина, которая предстала перед ней, на всю жизнь запечатлелась в памяти. Во всех мало-мальских деталях.
Вся её семья в крови и на полу, скрученный Сашка, которому лысый человек бил ногой прямо по лицу и триады. Много-много людей, которые были одеты совершенно по-разному, но всё равно имели между собой что-то общее помимо узких глаз.
Татуировку с изображением сколопендры…
* * *
— … поэтому я и поехала в Сингапур.
Хм-м…
Свежо предание, да верится с трудом. Что-то мне шаманка явно не договаривает. С её слов ведь получается как? Получается, что её отец был талантливым артефактором и бароном в первом поколении. Изобрёл что-то такое, за что всю его семью под корень вырезали бандюки из Сингапура.
В чём странность?
Да в том, блин. С одной стороны, Шестакова говорит, что была очень маленькая и вообще ничего не помнит, а, с другой стороны, маленькая и ничего-не-помнящая девочка запомнила слово «Сингапур», которое обычный русский человек в своей повседневной речи не произносит примерно никогда. Это надо либо кроссворд разгадывать, либо в города играть, чтобы ляпнуть его вслух.
Вторая странность — это мотивация Шестаковой. А когда с мотивацией беда, тогда… э-э-э… с мотивацией беда. И этим всё сказано.
Поясню.
Наш разговор ведь вообще, с чего начался? С того, что я спросил, откуда у неё шевелящаяся татуха, и тут её прорвало на весь этот рассказ. Ну… почти сразу.
— Заю мне набили в Сингапуре, — сперва сказала она, что ожидаемо привело к моему нехилому, так сказать, удивлению. — Такие татуировки делают только местные мастера, это у них секрет такой. Никому не рассказывают, ни с кем не делятся. А делают их… их обычно делают триады. Это мафия такая.
— Во как, — ответил я. — А на кой-хрен ты попёрлась в Сингапур? Как ты вообще туда попала?
И только лишь после этого вопроса последовал рассказ про семью.
— Так… погоди, — сказал я. — И ты поехала в Сингапур, чтобы что? Чтобы мстить?
— Ну да.
— Одна?
— Ну да.
— В четырнадцать лет?
— Ну да, Василий Иванович! — Шестакова обиженно шмыгнула носом. — Сначала язык выучила, потом денег немножечко… э-э-э… скопила, — тут шаманка неловко улыбнулась.
— Потом хоть вернула то, что «скопила»?
— С процентами вернула, Василий Иванович! — замотала головой Шестакова. — Правду говорю! Честное слово!
— Так… выучила язык, нашла деньги и-и-и-и…
— И поехала. А вы бы на моём месте не поехали?
— Я бы…
Ну, конечно же, я бы поехал. Поехал и размотал узкоглазых. Но как бы это пафосно не прозвучало, я — это я. А подросток Ксюша — это подросток Ксюша.
— И что? — уточнил я. — Отомстила?
— Не-а, — вздохнула шаманка. — Не нашла.
— Понятненько…
Тут мы оба замолчали и уставились на Москву. Вечерело. Внизу шумел вечный машинопоток, и толпами ходили люди. Загудел теплоходик, проплывающий мимо по реке. Разом вспыхнули уличные фонари, да и всё вокруг постепенно зажигалось огнями. Вывески, вывески, вывески, не счесть их.
Я думался.
— А почему вы вообще спросили? — вдруг первой прервала молчание Шестакова. — Про татуировки?
— Ах, это, — я попытался сделать максимально скучающий вид. — Увидел одну такую у наших сингапурских друзей… ну, тех самых, что приехали инвестировать в Удалёнку. Вот и удивился. Про тебя сразу же вспомнил.
— М-м-м-м, — Ксюха поддержала мою игру в скуку. — Понятно, — и как бы между делом решила спросить: — А что за татуировка?
— Не помню, — сказал я, не глядя на Шестакову. — То ли змея какая-то, то ли ящерица. То ли насекомое…
Ага!
Краем глаза я спалил, как кадет Шама дёрнулась при слове «насекомое». С тем между нами снова воцарилось молчание, и я подождал, не захочет ли Ксения Константиновна поведать мне что-то ещё. Но… не захотела.
— А что эта татуировка умеет? — спросил я тогда. — Для чего она вообще?
— Да-а-а, — махнула рукой Шестакова. — Так, фигня. Никаких усилений, просто спецэффект. Татуировка подстраивается под магический дар носителя, только и всего. Ну вот, например, мой Зая. Если бы