Читать интересную книгу Записки майора Томпсона - Пьер Данинос

— Черт возьми! Уже полдень, вы не видели мою хозяюшку?

Мы отправились ее разыскивать. И я уже было подумал, что полковник извлечет свою супругу из какого-нибудь очередного чехла, как вдруг добрая половина мадам Тюрло выставилась из стенного шкафа. В синей блузе и в косынке она убирала в специальный предохраняющий от моли мешок свой костюм, отделанный каракулем.

— Последний каприз мадам, — сказал полковник. — Здесь она его, конечно, не носит, надевает лишь в исключительных случаях… В таком костюме щеголять только в Париже.

Мадам Тюрло попросила меня извинить ее: в таком виде она не могла выйти к гостю… Она сейчас переоденется к обеду. Мой приезд, I was sorry[150], явно всех переполошил. И действительно, Тюрло, владельцы большого дома, собирались пообедать на кухне, но из-за меня решились расчехлить столовую и знаменитую, полную призраков гостиную, куда они никогда не отваживаются вступить одни.

— В вашу честь мы откроем бутылку доброго винца, мой дорогой майор, — сказал полковник, который обычно пьет дешевое красное вино, хотя у него неплохой погребок.

* * *

Вероятно, рискованно судить о стране по ее внешнему виду, особенно если она нередко натягивает на себя чехол, к тому же я почти убежден, что не все французы питают такое пристрастие к чехлам, как семейство Тюрло, но, даже если не ссылаться на Тюрло, надо будет признать, что и мсье Топен и мсье Шарнеле, не успев купить новый автомобиль, тут же натягивают на сиденья чехлы, которые они снимут лишь в тот день, когда решат его продать (в очень хорошем состоянии), с тем чтобы, если только будет возможно, использовать эти чехлы для новой машины.

Я склонен полагать в конечном счете, что чехол — символ бережливости и даже самоограничения французов. У этих людей, у которых так развито чувство собственности, что они умудряются даже иметь «собственных бедняков»[151] и которых, может быть, жизнь балует больше других народов, самоограничения превратились в настоящий культ, и чехлы на сиденьях автомобилей — одно из самых распространенных его проявлений. Я могу привести в пример одного миллиардера, который своей репутацией обязан в основном тому, что он всегда обедал за грубо сколоченным столом, что дети его учились в бесплатной школе муниципалитета, что ездил он лишь в вагонах 3-го класса, что за всю жизнь сам не выбросил ни одной веревочки и говорил служащим, которые просили у него прибавки: «Не понимаю, как это вы умудряетесь столько тратить».

В стране изобилия настоящие солидные состояния рядятся в смиренные одежды и только те, кто не имеет капитала, тратят не считая[152].

Глава XVI

Страна чудес

Чудо, как и виноградная лоза, — одна из основных культур Франции.

Все французы, независимо от того, позитивисты они, рационалисты или же вольтерьянцы, свято верят в чудеса. И тогда, когда враг стоит уже у самых ворот Парижа, и тогда, когда до окончания матча в Коломбе против англичан остается лишь одна минута, они полностью полагаются на волю провидения, которое, следует признать, нередко бывало к ним благосклонно.

С первых же дней своего существования Франция, как и остальные ее латинские сестры, находится на особом положении: она притягивает чудеса, подобно тому как другие страны притягивают к себе дождевые облака. И не просто притягивает! Она умеет приспособить их к требованиям времени: чудо поспешило ей на помощь пешком в образе святой Женевьевы, прискакало на коне в образе Жанны д'Арк, подъехало на такси в битве на Марне. Может быть, завтра оно явится к ней движимое атомной энергией.

Бывает, что и в другой стране какой-нибудь государственный деятель воскликнет: «Только чудо могло бы спасти нас!» И становится ясно, что положение безнадежное. Во Франции такая фраза означает, что все еще впереди. Французы загораются, когда сгущаются тучи, и становятся дисциплинированными, когда кругом царит полнейшая неразбериха. Доступное их мало трогает, недоступное влечет к себе. В стране, славящейся легкостью, трудности вдохновляют. Они та почва, на которой расцветают французское хитроумие и находчивость.

Чудеса неотступно следуют за французом в течение всей его жизни, подобно тому как они сопутствуют Франции на протяжении всей ее истории. Первое, что французы, с пеленок вооруженные знаниями, сообщают своим детям, — это то, что нашли своего ребеночка в капустке. (Здесь сказывается и гурманство французов и любовь к ласковым словечкам.) Родители делают все, что в их силах, чтобы дети их стали чудо-детьми, и дети, воспитанные дипломированными старыми девами, во всем потакающими им дядюшками и дедушками-философами, всегда «поразительно развиты для своего возраста» и высказывают суждения, достойные восьмидесятилетних, которые ужаснули бы родителей-англичан, но приводят в восхищение родителей-французов, млеющих от счастья оттого, что могут на людях листать своих отпрысков, словно сборники острот и афоризмов. Да и сами дети, открыто или тайком, наблюдают за существующим в стране культом чуда. Они узнают не только историю Жанны д'Арк, но и то, что сам Создатель указал французам естественные границы их государства, тогда как другим народам пришлось самим позаботиться о себе[153]; вместе с Тентенами и Спирусами — любимыми героями детских журналов и другими юными принцами царства «находчивости и деловитости» они чудом отыскивают дорогу в девственных лесах, спасают от неминуемой смерти путешественников (англичан) и привозят во Францию вместе с секретом яда кураре благодарственные письма Скотланд-ярда.

Сдобренное плодоносным илом среднего образования, хитроумие школьника все возрастает и в конце концов позволяет ему сотворить то чудо, на которое способны все французы. Чудо Метлы: под бдительным оком старшины, который делает вид, что ничего не замечает, он, не прикоснувшись к метле, спокойно ждет, пока ветер выполнит его наряд — подметет двор казармы. Таковы его маленькие мирные победы. Француз до последних дней своей жизни сохранит память об этом «чуде» и поведает о нем сыну, сказав в заключение: «Да ты и сам увидишь, когда тебя призовут в армию!»

Не только лицей и казарма, но и высшая школа стремятся отточить и усовершенствовать хитроумие своих воспитанников, которые выскакивают оттуда одним прыжком, словно из волшебной шкатулки… они все «схватывают на лету»… «схватывают на лету» то, в чем другим бывает не так-то легко разобраться. Случается, что они покидают Францию. Француз может строить метро в Каракасе или готовить лакомые блюда из лягушек в Аделаиде. Вместе с ним сама Гасконь обосновывается в Цинциннати, а Политехническая школа — в Кабуле. Но при первой же возможности он вернется в Барселонет или же в Брив, так как, если на свете немало стран, где можно заработать себе на жизнь, тратить заработанное в конечном счете лучше всего во Франции.

* * *

Страна чудес, чудо-людей, чудо-одежды, царство нюансов и утонченности, я покидаю тебя…

Я улетаю в Бенгалию, куда меня настойчиво зовет мой старый друг полковник Безил Крэнборн, который, прежде чем отправиться в Сингапур, к месту нового своего назначения, предлагает мне в последний раз поохотиться вместе с ним на тигров. Но этот мой отъезд так не похож на прежние. Теперь меня сопровождает добрая сотня лиц, невидимых постороннему глазу. Полковник Крэнборн и наш хозяин магараджа Бхагалпура, конечно, не заметят их присутствия, но, когда они будут рассказывать мне о тиграх-людоедах, лицо Мартины встанет передо мной и в мыслях своих я буду с ней, я буду в Париже. Но не только сердцем буду я тосковать по Франции.

Несколько месяцев назад как-то ночью в Индии я почувствовал, что и желудок мой тоскует по этой стране: я спал тогда в палатке в знойных джунглях Ассама, где постоянно дуют муссоны, и вдруг в моих сновидениях явилась мне мамаша Гренуйе: «Что вы тут поделываете, майор?» Подбоченившись, она стояла на берегу тихих вод, которым не знакомы ни муссоны, ни тайфуны, и спрашивала меня: «Не хотите ли вы отведать сейчас моей форели в сметане?»

В ту ночь я понял, что я уже не тот, каким был прежде.

Ничего не поделаешь, у сикхов и у зулусов, в Рангуне и в Занзибаре я вспоминаю Вандомскую площадь и замок Азэ-ле-Ридо. И когда я возвращаюсь из Индии или Калахари и самолет, пролетев над бесконечными песками и каменистым плато, где земля и небо словно объявили войну друг другу, приближается к петляющей Сене и я сижу под собой этот маленький, благословенный небом шестиугольник, где все создано для человека, все отвечает его желаниям, где все ласкает его взор, возбуждает аппетит и радует сердце, я знаю, что я возвращаюсь в Страну Чудес.

Страна, не имеющая себе подобных, страна, где фермы, церкви, замки так удивительно вписались в пейзаж, словно они были созданы одновременно с ним.