— Истинная правда, — ответила старушка. — Уж если духи утащат кого на Асмирерский холм, тот человек ровно ничего не помнит…
— Вот я про то и говорю, — сказал кузнец. — Целую ночь Пер Саннум бился со своей лошадью, а сделать ничего не мог. Стала — и стоит. Хоть плачь! Наконец спешился он и отправился к Ингебрету — тот прямо на Асмирерском холме дом себе выстроил. «Будь другом, — просит Пер, — возьми горящую головешку и брось в лошадь».
А сам опять на спину ей вскочил.
Ингебрет рад стараться — размахнулся посильнее да и запустил головней в лошадь. Понеслась она как бешеная. Пер едва в седле удержался… А в город прискакала — упала и сразу издохла. Вот что духи могут сделать… Это мне сам Ингебрет рассказывал, — закончил кузнец.
— Помню, помню, и я слышала про это, — сказала Берта Туппенхаук. — Да по правде говоря, не поверила. Неужто Пер Саннум был так глуп, что не сообразил, как от духов избавиться!
— Наверно, Пер должен был посмотреть через узду? Да, бабушка Берта? — спросил один из мальчиков, хитро подмигивая брату.
— Разумеется, — ответила старая Берта. — Тогда он и увидел бы, кто держит его лошадь. А духи не любят показываться людям на глаза — сразу бы разбежались.
— А вот я слышал, — вмешался один из работников, — что Пер Саннум просто загнал свою лошадь. Да и не кормил её. Вот она и сдохла.
Но такое простое и понятное объяснение никому не понравилось, поэтому не удивительно, что никто не обратил на него внимания.
— Говорят, духи любят ещё на мельницах жить, — сказал другой работник. — У нас в округе мельник один был, так у него мельница каждый год горела — и всегда в один и тот же день. И вот случилось, что однажды, как раз накануне этого самого дня, у мельника работал портной — шил ему и его жене новое платье.
— Неужто и в этом году духи мне мельницу спалят, — сокрушается мельник.
А портной ему и говорит:
— Дай мне ключ и позволь переночевать на мельнице. Я этих духов мигом разгоню.
Мельник и рад. Дал портному ключ, и отправился тот на мельницу, — она только-только отстроена была.
Начертил портной на полу круг, а сам сел в середине. Теперь хоть сам чёрт приходи — ему нечего бояться! За круг никакая нечистая сила не переступит.
И что же вы думаете? В полночь дверь вдруг распахнулась и на мельницу ворвалась целая туча чёрных кошек. Поставили они на очаг большой котёл и развели под ним огонь. Скоро в котле что-то заклокотало, закипело, а на мельнице запахло горячей смолой.
«Ах, вот оно что! — подумал портной. — Вот они что затеяли!» И верно. Видит он, одна кошка уже протянула лапу, чтобы опрокинуть котёл с кипящей смолой.
Тут портной возьми да скажи:
— Берегись, кошка, обожжёшься!
— Портной говорит: «Берегись, кошка, обожжёшься! — закричала кошка другим кошкам, и все они бросились скакать около портного.
А через круг ни одна не смеет перескочить. Попрыгали они, попрыгали, и опять та — первая — кошка стала к котлу подбираться, опять норовит его опрокинуть.
— Берегись, кошка, обожжёшься! — сказал портной.
— Портной говорит: «Берегись, кошка, обожжёшься!» — закричала кошка другим кошкам.
И снова все они принялись плясать, и скакать, и визжать. Мелькают они перед портным, крутятся всё быстрее и быстрее, так что у портного всё перед глазами поплыло. И видит он, словно в тумане, что одна кошка так и ловчит цапнуть его когтями, так и суёт лапу через очерченный круг. Ну, тут уж портной не стал больше ждать. Вытащил из кармана свои портновские ножницы да и отхватил кошке лапу.
![]()
Завизжала она диким голосом, и другие кошки завизжали, завыли, закричали. Потом бросились в дверь и — как не бывало их. А портной спокойно улёгся в своем кругу и проспал до полудня. Выспался хорошенько и вернулся в дом мельника.
Тот не знает, как его благодарить.
— Спасибо тебе, — говорит, — уж такое спасибо! Спас ты мне нынче мельницу!
А мельничиха молчит, лежит на лавке, — лицо белое как мел, одеялом до подбородка укрылась, точно её трясет озноб.
Стал портной с ними прощаться. Мельник его обнимает, чуть не целует, а мельничиха протянула ему левую руку, а правую ещё глубже под одеяло спрятала… Вот какие дела бывают…
— Значит, мельничиха сама и была ведьмой? — спросил один из мальчиков.
— Выходит, что так…
В это время открылась дверь, что вела из кухни в сени, и вошла скотница Стина с ведром молока.
— Уж не знаю, хозяйка, как мне быть, — сказала она. — Коровам сено нужно, а конюхи не дают даже охапки взять с сеновала.
— Да неужто ты не знаешь, что надо сделать, — сказал старший мальчик звонким весёлым голосом. — Свари кисель из кислого молока и поставь в стойло, в четверг вечером, под ясли. Придёт домовой, поест твоего киселя и поможет тебе унести сено так, что ни один конюх не увидит. Верно, бабушка Берта?
Старая Берта с самым серьёзным видом кивнула головой, а скотница, тоже не догадываясь, что над ней посмеиваются, сказала:
— Да, хорошо, если бы у нас в доме был домовой! Только здесь я ни разу его не видела. Не то что в Нессе, когда я служила у капитана.
— Ах, расскажи, расскажи, как это было, — стали просить её дети.
— Ну, слушайте. Было это воскресным вечером. Кучер наш торопился к своей невесте и попросил меня накормить лошадей. Я и согласилась. Дала овса сначала двум рабочим лошадям, а потом подошла к Гнедко — так звали коня, на котором наш капитан верхом ездил. Вот тут-то он и свалился мне на руки.
— Кто? Гнедко? — засмеялись кругом.
— Да не Гнедко! Домовой! Вот кто! Я потом сказала кучеру, что Гнедко некормленый остался, а кучер и говорит: «Ну, про Гнедко не беспокойся. За ним сам домовой ходит — и кормит его и поит». Домовые, если им еду выставлять и обходиться с ними ласково, очень услужливые. Это уж известно.
— А какой он был из себя, этот домовой? — спросила хозяйка.
Но скотница только плечами пожала.
— Ну, где там рассмотреть его! В конюшне темно. Да и вечер был вроде сегодняшнего. Я только и приметила — два глаза как уголья горят и сам весь шерстью оброс.
— Так это кошка была! — дружно закричали мальчики.
— Как бы не так! Кошка! — презрительно сказала скотница.
— А по-моему, люди много всякого вздора несут, — важно сказал кузнец. — Видеть-то не видели ничего, а говорят… Неужто всему верить…
Сам-то кузнец верил всему, что бы ни говорили. Но сейчас он был оскорблён до глубины души тем, что его — лучшего рассказчика во всей округе — то и дело перебивали и не давали ему открыть рта.
— Вот, к слову сказать, в Эльштате, — начал было кузнец, — так там все своими глазами видели русалку. Не то что наша Стина…
— Христиан, расскажи-ка, что было в Эльштате, — стали просить и дети и взрослые.
Кузнец только этого и ждал.
— Вот что там было. Справляли однажды там свадьбу. А пекли и жарили для свадебного пира в соседнем селе, потому что в Эльштате ни у кого и печки такой нет, что бы на всех гостей наготовить.
Вечером посылают хозяева своего слугу за питьем-яствами. Поехал он. Нагрузил полные сани всякой снедью и вдруг слышит, над самым его ухом кто-то говорит:
— Скажи в Эльштате Дельде, что Дильд сгорел.
Слуга давай нахлёстывать лошадь. Сани несутся так, что ветер свистит, а чей-то голос опять говорит, да настойчиво так:
— Скажи Дельде, что Дильд сгорел!
И опять:
— Скажи Дельде, что Дильд сгорел!
Вернулся слуга домой ни жив ни мертв от страха.
Хозяин ему говорит:
— Что-то очень уж скоро ты приехал. Чёрт тебя вёз, что ли? Или, может, ты ещё не ездил?
— Нет, уже съездил, — говорит слуга. — Только, по правде сказать, едва не загнал я лошадь. Всю дорогу кто-то мне в самое ухо твердил: «Скажи в Эльштате Дельде, что Дильд сгорел».
Да не успел он это произнести, как вдруг раздался страшный крик:
— Ах, это дитя моё сгорело!
И кто-то невидимый стал метаться по комнате.
