А пора бы! Пап, тебе уже седьмой десяток, мы все давно взрослые.
— Пойдем в кабинет, а то что в коридоре стоять.
Отхожу в сторону, чтобы дать ему пройти. Медленно, словно боится оступиться, он заходит в свой кабинет, в котором провел чуть ли не половину жизни.
— Когда собираешься вернуться к работе? — Аккуратно закрываю за нами дверь. — Видела на столе твои свежие записи.
— После Нового года, маме не говори. Ей не нужно пока ничего знать. И так очень волнуется, переживает за меня и за малышку. И за Эмму.
Он горестно качнул головой. Я знала, что он винит себя, что не доглядел за Эммой, что никогда не уделял ей столько времени, сколько мне. Мы это с ним обсуждали, и не раз. Хотя я считаю, что в двадцать лет голова уже должна быть своя на плечах и за тебя уже никто не отвечает, кроме тебя самой.
— Уверен, что уже в январе? Пап, если речь идет о деньгах…
Он поднял вверх ладонь, и я замолчала.
— Дело не в деньгах, точнее не только в них. Я все верну тебе. Ты не должна тянуть на себе все наши беды. Я хочу поговорить с тобой о другом.
— О чем же? — спрашиваю, понимая, что на текущий момент разговор про деньги закончен.
— О ком. О Любе. Моей внучке и твоей племяннице.
Папа чуть прикрыл глаза и осторожно откинул голову назад. Видно, что ему все же трудно говорить долго.
— Я слушаю тебя.
— Мы с Лизой не молодеем. Сейчас с твоей помощью мы еще справляемся. Люба — чудесный ребенок, очень тонкий и ранимый. И у нее нет родителей.
Взгляд отца тяжелый, цепкий. Значит, разговор будет сложный.
— Чего ты хочешь, пап?
— Эмма не сможет ей стать нормальной матерью. За два года она ни разу не приехала, не посмотрела на своего ребенка.
— Она может измениться, пап. Не ставь на ней крест.
— Сколько ждать прикажешь? Год? Пять лет? Двадцать?
Он замолчал, я тоже не торопилась отвечать. Все ясно как день. Я ждала этого разговора уже больше года, но все равно оказалась к нему не готова.
— Ты хочешь, чтобы я официально оформила на нее документы и забрала ее от вас?
Я бы солгала, если бы сказала, что не думала об этом. Конечно же, думала. Время идет, ребенок взрослеет, и я не верю, что мама через три — пять лет сможет справляться с Любой.
— Я хочу, чтобы ты подумала об этом. Просить тебя я не имею никакого права. Но ребенку нужна мать.
Я встала с кресла и медленно подошла к стеллажам с книгами, провела тыльной стороной ладони по старинным корешкам. Меня всегда успокаивала их шершавая мягкость.
— А отец?
Папа досадливо отмахнулся.
— Ты же знаешь, что этот мерзавец не сможет ей дать ничего путного. Ребенка нужно держать подальше от него. Подумай над моими словами.
Я усмехнулась. Ну вот этого можно было и не говорить.
— Мне нужно время.
— А я не тороплю тебя. Понимаю, что у тебя своя жизнь и будут обязательно свои дети. Но я бы не заикнулся об этом, если бы не видел вас вместе. Между вами есть эмпатия.
— Я подумаю, пап. Обещаю. И скажу тебе через два месяца, когда наконец буду свободна.
Глава 26 Майя
Ночь спим вместе — я и Люба. Так происходит каждый раз, когда я приезжаю к родителям. Конечно, попыталась ее уложить в детской, но скорее для проформы. Малышка тут же стала тянуть ко мне ручки, едва оказалась в своей кроватке.
Прижимаю к себе сонное теплое тельце, ты уже почти спишь, да, ребенок? Люба первый год спала очень плохо — плач и крики не прекращались каждую ночь. Мы все с ума сходили, не зная, как помочь. Педиатры пожимали плечами, выписывали какие-то настои и говорили, что само пройдет. Так почти и произошло год назад, когда я осталась у родителей на три недели: Любочка засыпала у меня на руках и практически перестала просыпаться по ночам. Та ночь, когда мы случайно уснули вместе, оказалась самой спокойной для всей семьи.
Я слышу ее тихое посапывание, она, как котенок, доверчиво свернулась у меня под боком и спит. А мне не до сна. Интуиция подсказывает, что следующие два месяца будут самыми сложными в моем деле, но и результат позволит, наконец, всем нам спокойно выдохнуть. Напрягает лишь то, что рыжий Бес категорически отказывается встраиваться в систему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Всматриваюсь в ночную темноту. За эти два года, которые перевернули мою жизнь с ног на голову, у меня не было никаких отношений. Как-то совсем не до мужчин стало, да и мой образ жизни не способствовал романтике. Секс для здоровья я никогда не практиковала. А может, зря и нужно быть чуть циничнее и эгоистичнее? Тогда не было бы такой реакции на бесстыжего. Голову потеряла настолько, что сама на него чуть не набросилась.
Ладно, к черту мерзавца. А телу пока придется немного потерпеть.
Прикрываю глаза в надежде наконец уснуть — вечер оказался насыщенным. Мама радостно порхала по квартире, напоминала себя прежнюю, малышка Люба все время крутилась под ногами, забирая все мое внимание. Все замечательно — счастливые довольные люди, если не знать про Эмму и те дела, которые она натворила.
Под подушкой тихо вибрирует телефон. Время уже за полночь. Может, Алиска обо мне вспомнила?
Рыжий. Бес.
Тебе тоже не спится?
Вскакиваю с кровати, чтобы не разбудить ребенка, и отхожу подальше к окну.
На экране мобильного открывается картинка. Вот же гад! Рука тянется нажать «удалить», да так и замирает в воздухе. А потом указательный палец аккуратно касается экрана, чтобы увеличить фотку, а потом еще и еще… Почти утыкаюсь носом в экран. Зато теперь я точно знаю, как ты выглядишь сразу после душа. Во всех деталях. И не сказать, что это знание дарит мне покой. Теперь уснуть будет еще сложнее.
Мобильный снова вибрирует в руке.
«Сладких снов, Майя».
Гаденыш!
Утро проходит в какой-то приятной, но совершенно бессмысленной домашней суете — у меня такое редко бывает, поэтому просто наслаждаюсь, стараясь запомнить каждый момент. Любочка от меня не отходит, отказалась категорически идти на утреннюю прогулку с бабушкой. Зато я через полчаса вся измазана яркими пальчиковыми красками, уставшая и довольная. Ребенок увлеченно водит ладошкой по перепачканному ватману, а я тихо замираю рядом.
Худенькое личико непривычно сосредоточено, ей явно нравится то, что она делает. И это еще одна наша с ней победа. Ради таких моментов и стоит жить, понимать, что все не напрасно.
Я все делаю правильно.
— Когда снова приедешь? — спрашивает мама, когда я тихонько притворяю дверь детской. — Любочка опять плакать будет.
Надежда и одновременно укор в ее взгляде. К стыду своему, я думаю, что мама с радостью поменяла бы нас с Эммой сейчас местами.
— Я ей сказала, что должна уехать, мам. Если она меня поняла, то плакать не будет, когда проснется. А вернусь я… не знаю. Максимум в конце октября я буду с вами.
Голубые глаза радостно заблестели.
— Ты переедешь к нам, Майя?
— Вряд ли, мам. Да и папа не позволит. Ты же знаешь его принципы лучше меня. Дети должны жить своей жизнью, а родители — своей. И болезнь его не изменила.
Мама нервно крутит тоненький золотой браслет на запястье, который папа подарил ей на двадцатилетие. Никогда его не снимает.
— Вернешься в Москву? Папа мне не говорит, зачем ты вдруг решила торговать женским бельем. Надеюсь, там нет ничего противозаконного.
Все-таки в интуиции маме не откажешь в какие-то моменты.
— Пока не решила, где буду жить. Береги себя, ладно? Я всегда рядом.
Обнимаю маму и мысленно благодарю папу, что он ничего ей не рассказал. Единственный человек, которому я могу полностью довериться.
— И ты тоже, Майя. И если Эмма все-таки объявится и тебе позвонит…
— Я сразу сообщу тебе, мама. — Киваю, хотя прекрасно знаю, что этого никогда не случится.
Она облегченно улыбается, а мне даже немного грустно: ты ни меня не знаешь, ни Эмму, мам.
— Папа задремал, но наверняка захочет с тобой попрощаться.
— Пойду загляну к нему.
Он и правда спит, под боком лежат «Группы и алгебры Ли» Никола Бурбаки. Улыбаясь, перекладываю книгу на стол. Что ж, значит, точно скоро вернется в университет. Все, что нужно, мы с ним сказали друг другу вчера.