— Шпагу достань, — прошептал ратник уголком рта. — Да не дергай. Медленно. И руку опусти. Если начнется, руби по ногам и голову пригибай, а я по верхнему уровню пойду.
Ромка поежился и медленно потянул из ножен, скрученных сыростью, чудом сохранившуюся шпагу.
— Что, так прямо и рубить? Взаправду?
— А ты как хотел? — обозлился Мирослав. — Понарошку?!
Туземцы зашевелились, расступились, и в созданный ими круг вошел приземистый мужчинка, живот которого размером и выпуклостью мог соперничать с квасным бочонком. Облысевшую голову толстяка прикрывало от солнца одно облезлое перо, на лице не было живого места, отовсюду торчали кости и щепки, кожа вокруг них лоснилась, будто смазанная лампадным маслом. Сопя и покряхтывая, он снял с плеча деревянную колоду, обтянутую грубо выделанной кожей, присел на землю, по-обезьяньи обхватил полено заскорузлыми ступнями с длинными грязными ногтями и достал из-за спины две толстые палочки, на которых были нанизаны черепа. Ромка моргнул, не поверив своим глазам! Да, черепа. Судя по форме, человеческие, а по размеру — детские?! Он аж поперхнулся и чуть не выронил оружие.
Не обращая ни на кого внимания, толстяк нежно погладил барабан по боку, отполированному множеством ладоней, и начал постукивать по нему своими ужасными палочками. Сначала совсем тихонько, потом все убыстряя и убыстряя ритм до скорости, с которой дятел долбит прогнивший ствол, выискивая толстых личинок.
Повинуясь ритму, аборигены стали вздрагивать всем телом, сначала почти незаметно, потом все сильнее и сильнее. Скоро стало казаться, что их бьет падучая. Ромка и Мирослав замерли, не в силах произнести ни слова. Они не могли оторвать взгляд от этого варварского обряда.
— Дядька Мирослав, чего это они? — спросил Ромка вполголоса. — Головами скорбны?
— Молятся, — уголками губ произнес Мирослав, озаренный внезапным пониманием. — Я что-то похожее в лесах за сарацинскими землями видал.
— А вы и у сарацинов были?! — повысил голос Ромка.
— Тихо ты, не сбивай. Люди не любят, когда им мешают обряд чинить.
Ромка замолчал и даже прикрыл ладонью рот. Аборигены меж тем довели себя до экстаза. Роняя с губ клочья пены и разбрызгивая капли пота, они подпрыгивали, высоко задирая колени, вскрикивали, некоторые падали и пытались грызть землю. Один вцепился зубами в свою палицу, оставляя на ней потеки крови из разорванных губ и десен. Толстый барабанщик закатил глаза и так самозабвенно колотил в свой барабан, что все его жирное тело ходило ходуном, как подтаявший холодец из бычьих хвостов. Воздух вырывался из могучего живота с пыхтением, перекрывающим рокот барабана и звон амулетов.
— Дядька Мирослав, а может, рванем? — не выдержал юноша. — Они уж в беспамятстве вроде.
Мирослав кивнул, внимательно огладывая туземцев и выбирая парочку пожиже, чтоб можно было раскидать их как котят и скрыться чаще.
Дикий танец внезапно прервался. Барабан стих, и толстяк бессильно уронил руки. Не размыкая круга, туземцы повалились в траву на колени и замерли, словно перед иконой.
— Сейчас есть нас будут? — шепотом спросил Ромка.
— Сплюнь, — коротко ответил Мирослав.
Индейцы начали медленно подниматься на ноги, не распрямляя при этом почтительно изогнутых спин и постоянно кланяясь, доставая до земли кончиками пальцев. «Прямо как у государя на приеме», — подумал Ромка. Но при этом они продолжали следить за каждым движением путников, не опуская копий и дубинок.
— Они нас что, за важных людей принимают? — прошептал юноша.
— Бери выше — за богов, — мрачно ответил Мирослав. — Смотри, как стелятся. Матросы на корабле о том рассказывали. Гадость! — крякнул воин, не любивший раболепства.
Ромка молча кивнул, хотя особой гадости в происходящем и не видел. Несколько легконогих индейцев сорвались с мест и, не потревожив ни одной ветки, исчезли в зарослях.
— Может, если они нас богами считают, произнесем что-нибудь торжественное да пойдем своей дорогой? Жаль, пищаль потеряли, а то грохнули бы им на прощание, как Зевс греческий.
— Не выйдет. Пока они нам все почести не воздадут, не отпустят.
— А нам-то что? Мы ведь боги, — уже не таясь, в голос, спросил Ромка.
— Э нет, если ты их почести отклонишь, значит, не бог. Для них, во всяком случае.
— Как так? Раз я бог, значит, могу что хочу делать.
— Но ты ж не бог? — спросил Мирослав.
— Нет, — грустно согласился Ромка.
— А почему?
Юноша в ответ только пожал плечами.
— Потому! — наставительно произнес Мирослав, продолжая приглядывать за окружающими их аборигенами. — Ты знаешь, что не бог. Они думают, что ты бог, потому и кланяются, но если ты их разочаруешь… — Он выразительно качнул острием копья. — Поэтому стой и принимай все их знаки внимания, будто так и должно. Понял?!
Последние слова Мирослав произнес с такой злостью, что Ромка поежился. Затем, помня о словах наставника, он быстро вернулся в прежнее положение, подбоченился и выпятил подбородок. Мирослав сделал то же самое и даже немного опустил наконечник копья.
Послышался треск, и на поляну выскочили те туземцы, которые ходили в лес. Они несли что-то вроде небольшой, наскоро связанной лестницы. К двум длинным веткам был привязан десяток перекладин из ветвей потоньше.
— Лестница какая-то, — недоумевал Ромка. — А чего так ступеньки часто? Да и лезть-то по ней куда?
Аборигены подтащили сооружение поближе к ногам путников и замерли в почтительном поклоне.
— Дядька Мирослав, чего это они?
— Лезь, — злобно прошипел тот. — Усаживайся. — И подтолкнул юношу плечом.
Чуть не порезав колени о собственную шпагу, тот бухнулся прямо на жесткие перекладины. Мирослав, не опуская копья, медленно опустился рядом. Его бугрящиеся мышцами ноги напоминали взведенные рычаги катапульт. Он в любой момент готов был вскочить и броситься в бой.
Ромка пожал плечами. Ему не случалось прежде играть роль бога или даже полубога, и все это начинало нравиться.
Туземцы подняли носилки за длинные ручки и медленно, стараясь не качать и не задевать головами пассажиров за низко висящие ветви, двинулись по едва заметной тропинке. Толстяк занял место в самом конце процессии, неся на потном плече барабан и кряхтя так, что испуганные птицы срывались с ветвей. Временами туземцы начинали петь какие-то заунывные песни и раскачиваться в такт мелодии.
Путники ехали молча. Ромка умудрился задремать, прикорнув на литом плече Мирослава, который погрузился в раздумья. Индейцы несли их в город или деревню, это понятно. Но вот зачем? Может, хотят съесть на африканский манер?