Читать интересную книгу Огненный крест - Н. Денисов

Моя Россия – это самая красивая женщина в мире, самая нежная, самая любящая мать-страдалица. Нет, не говорите, что моей России нет... Я верю, что моя Россия – это спящая красавица, которая спит уже более семидесяти лет крепким сном. Но я верю, что настанет день, когда придёт Иван-царевич и разбудит её нежным поцелуем. И встанет она еще краше и милей. И широко открытыми свободными руками призовёт и прижмёт к своей груди нас, верных, не утративших в неё веру, детишек. И материнская ласка её охватит нас, и слезы радости и умиления смоют скорбь сиротскую с наших, верующих в неё, лиц. Когда это будет, не знаю. Когда? Не знаю... Но это будет.

Вы не должны со мной соглашаться, дорогие друзья. Я этого не прошу и не ожидаю. Но только не спорьте со мной.

Это моя Россия. Это моя Россия. Это моя Россия!»

«Отчет» мой, или пресс-конференция, о которой несколько последних дней мимоходно вспоминал Георгий Григорьевич, про исходил сегодня глубоко пополудни, в доме моих ровесников Рудневых. Я уже знаком с этой семьей – потомками славного российского героя, командира крейсера «Варяг» Всеволода Федоровича Руднева. Хозяин дома, внук варяжца Георгий Георгиевич, служит крупным инженером в венесуэльской нефтяной компании, много бывает в заграничных командировках, решая представительские дела своей фирмы. Лидия Артуровна, жена и родительница двух детей, тоже дворянских кровей, мать её, кажется, была фрейлиной царского двора, а дочь теперь – президент русского дамского комитета в Каракасе, занимается благотворительной деятельностью, организует православные праздники, встречи с соотечественниками, выставки народного искусства. Дети, сын Всеволод и дочка Ксения – отроки школьного возраста, учатся музыке, помогают отцу Павлу в церковной службе в храме Святого Николая. Словом, говоря советским языком, семья активных общественников.

В доме Рудневых, точнее сказать, обширной квартире в многоэтажной башне (только один балкон лоджия в сорок квадратных метров равен моей трёхкомнатной тюменской «квартирке», как называл её Волков) хранится несколько реликвий, которые удалось вывезти в эмиграцию родителям Георгия и Лидии: дворянские грамоты, семейные старинные сервизы, царские награды, в том числе офицерский Георгиевский крест командира «Варяга», полученный капитаном первого ранга Рудневым после возвращения на родину, когда героев морского боя при Чемульпо чествовала вся Россия. Держал я в руках и золоченое блюдо, которое подарили Рудневу земляки-туляки, встречая его хлебом-солью на вокзале в Туле, когда поезд с матросами и офицерами-варяжцами следовал из Севастополя в Петербург. То есть в венесуэльском доме Рудневых сохранилось «самое дорогое, что удалось взять с собой при бегстве от красных в 18-м году». Реликвии эти не упрятаны в сундуки, а выставлены на обозрение, укреплены и в простенке «красного угла»: можно потрогать, полюбоваться, сфотографировать...

С утра думал я о предстоящем «отчете» в этом доме Рудневых, а в мыслях властвовал не «отчет», а вольно-невольно возникали слова песен варяжских, которые в своем глубинном сибирском селе знал я с детских лет.

Возникали они в памяти. И не могло быть иначе.

Плещут холодные волны,Бьются о берег морской;Носятся чайки над морем,Крики их полны тоской.

Мечутся белые чайки,Что-то встревожило их.Чу! Загремели раскатыВзрывов далёких, глухих.

Там, среди шумного моря,Вьётся Андреевский флаг,Бьётся с неравною силойГордый красавец «Варяг»...

Обширный холл первого этажа в доме Рудневых, с баром и колоннами, такого же типа холл этот и в доме Оли Волковой, поджидал нас чинной и нарядной эмигрантской публикой, заняв шей стулья вокруг стола импровизированного «президиума». Всё это – и изготовившаяся к «поглощению» поэтических строк публика, и прически дам, и галстуки мужчин – свидетельствовало о торжественности встречи, от которой я ощутил поначалу некоторую тревогу и холодок в груди. Да, это не та привычная литературная встреча в каком-нибудь северном рабочем общежитии тюменских буровиков или строителей, где много раз всё испробовано, известно – какие строки надо выдать «на гора», чтоб быть понятым и воспринятым, какую мимоходную шутку отпустить, какую ввернуть байку...

Но я, как уж установилось за дни гостевания с первого моего шага на венесуэльской земле, и здесь был под непременным водительством и опёкой Георгия Григорьевича, а уж он всегда находит разумный выход в любой ситуации.

И мы прошли в этот «президиум» с настольной скатертью, с графином водички и стаканом при нём, где «гость из России» в накануне отстиранных белых штанах и наглаженной бабой Катей светлой рубашке тотчас был представлен чинной публике, встретившей нас вежливыми – «профсоюзного собрания» – аплодисментами.

Волков продолжительно говорил о своей не столь давней поездке в Россию: о Москве говорил, о сибирских встречах в Тобольске и Тюмени, о переменах, которые радуют и «вселяют надежды на возрождение Родины». О том, что теперь советские «не отека кивают, не убегают поспешно, услышав от иностранного туриста вопрос на чистом русском языке», как, мол, было совсем в недавние годы... Говорил, что теперь появилась надежда – передать соотечественникам в России реликвии, знамена полков, сохранившиеся документы, старинные книги, что должны достойно вернуться на Родину, к собратьям кадет – в суворовские и Нахимовские училища, как свидетельство исторического пути русского государства, его героических и трагических времён. И еще о том сказал, что русская эмиграция всегда любила и любит родное Отечество, много лет ждала благих в нем перемен. И сегодня они наступают. О том «свидетельствует и приезд нашего гостя», который понимает чувства и чаяния русских эмигрантов, отражает их в своих стихотворениях и на страницах своей патриотической газеты, с которой успели, мол, познакомиться многие в Каракасе и других городах, где живут русские...

Затем к столу вышла представительная дама и прочитала несколько лирических стихотворений о русской земле. Автор стихов не был назван, потому я склонен был считать их стихами «собственного сочинения». Волков тем временем шептал мне на ухо, что это артистка Наталья Александровна Сива. В прежнее время работала она в театрах Германии, ставила любительские спектакли в Каракасе. А теперь уступила сцену своей дочери – популярной на Латиноамериканском континенте драматической актрисе, что выступает под псевдонимом Алонсо Америка.

Какие звуки!

Погруженный в них, очарованный и все ещё не согласовавший с самим собой перечень стихов, с которыми надо предстать перед эмигрантским народом, я в неком тумане этих звуков прослушал еще пару романсов, не запомнив имен исполнительниц. Затем прозвучала ударная речь редактора кадетского «Бюллетеня» Бориса Евгеньевича Плотникова, из которой, будто горячий осколок, застряли в сознании слова о том, что в Венесуэле живет дочь знаменитого эмигрантского писателя Ивана Лукаша. И дочь хранит не только библиотеку отца, но и неизданные рукописи писателя.

Да, какие звуки!

Дали мне слово. Волнение спадало по мере «движения вперёд». И, кажется, «отчет» мой к завершению своему получился на должном уровне. Вначале я ринулся было выдавать стихи, отражающие, как я посчитал, текущий «политический момент» в далекой России, но вызвал лишь уважительные хлопки при непроницаемых взорах. Странно: «политику» не воспринимают! И тотчас поменял «пластинку» на лирику «сердечных чувств, берез и синего русского неба». И – диво! Как внезапно посветлели и потеплели лица строгих дам и господ при пиджаках и надраенных штиблетах. Как запунцовел румянец на щеках моих еще не «древних», крепеньких сорокалетних ровесниц. И как воспрянул сам я собственной душой, уловив в душах слушателей и слушательниц то, что живы мы и близки одними мироощущениями. Несмотря ни на что, одними!

Из туманов белесыхПоднялись косари.И клубника в прокосахПьёт остатки зари.Рукоплещут осиныВетерку вдалеке,Как крестьянскому сынуУсидеть в холодке?..

А потом:

В этом доме простом и прекрасном,В синих окнах, дрожащих слегка,Как и прежде, под солнышком яснымПроплывают мои облака...

И далее:

Эта девочка снится всегда –В лёгком платье – полёт и парение.Школьный бал, золотые года,Торопливое сердцебиение.Что я делал? Да переживал.По земле я ходил. Не по небу ли?На гармошке играл? Ну, играл!Объяснился в любви ей? Да не было...

Плыли, стелились луга, пустоши, лесостепные перелески моих сибирских палестин. Пахли чабрецом, тмином, богородской травой солончаковые мои приозерные полянки. Кричали чайки наших озер. Июльское солнышко катилось большим остывающим колесом к закату. Звенела уже предвечерняя мошкара. И околица села расцветала ситцевыми платочками деревенских девчонок, загодя изготовившихся встречать из лугов деревенское стадо. Они, девчонки, гомонили, бегали, играли в «пятнашки», задирали нас, мальчишек, носившихся поблизости в своих более важных и мужественных ребячьих играх, забавах... Всем этим и расцветали строки мои. Потом другие – с ностальгическими нотками грусти по Родине, что рождались вот в такой же дали от Русской земли – у берегов Таиланда, Индии или Аргентины...