Читать интересную книгу Воспоминания корниловца (1914-1934) - Александр Трушнович

И опять степь, снега, ветер и бои, бои…

Перед Харьковом мы ночевали у священника. К нему на несколько часов приехал сын, офицер Алексеевского полка. Обреченная на страшную неизвестность семья тихо плакала. Еще ночь, и придут не знающие милосердия и пощады.

Из Харькова мы уходили последними. До нас, как голоса из другого мира, доносились крики с большевицкого митинга.

Старо-Покровская. Одно из самых страшных воспоминаний моей жизни. Не хочу затруднять читателя описанием этого боя, он описан у большевиков! Наш полк с четырехорудийной батареей не получил от командира полка Скоблина приказа об отступлении и был оставлен на своих позициях, в то время как все другие отошли. Два дня мы держались в отрыве от армии. Ночью справа и слева от нас под тяжестью переправлявшихся красных трещал лед замерзшего Дона. На третье утро, перед рассветом, мы пробились из полного окружения, в котором, кроме латышских частей, участвовало несколько тысяч крестьян-повстанцев. На рассвете вошли в громадные змеевские леса. Сзади доносились крики раненых, добиваемых большевиками. Лесными тропами и по железнодорожной насыпи мы прошли 75 верст с трехчасовым отдыхом и соединились с дивизией только на третий день. Из полка спаслось 56 человек, со знаменем, снятым с древка. Впоследствии многие считали, что Скоблин сознательно утаил от нас приказ об отходе. В это время с ним уже была известная исполнительница романсов Плевицкая — агент большевиков, как потом выяснилось. Игнатий в ярости искал Скоблина и застрелил бы его, но тот куда-то исчез.

Отступаем с боями. Тяжело: большие переходы. Склоны возвышенностей покрыты скользкой ледяной корой. Необходима усиленная осторожность. За нами, кроме латышей, движется конница Буденного. В деревнях ежедневно кто-нибудь отстает. Многие, особенно из нового пополнения, обмораживают ноги.

Пополнение? Но кто же пойдет в безнадежно отступающую армию? И тем не менее, не доходя до Харцызска, мы получили подкрепление: с нами ушло несколько сот харьковских гимназистов. С некоторыми даже их отцы. Что же? Начали с детьми и кончим с детьми? Особенно много этой зеленой молодежи дали мне: я ведь вышел из-под Старо-Покровской с одной офицерской конно-пулеметной командой.

Легко одетые, непривычные к походам, они с трудом переносили тяжести отступления. Мы надеялись, что в Харцызске их оденем как следует. Напрасно надеялись: начальник хозяйственной части успел украсть и распродать все обмундирование.

В Харцызске мы остановились на несколько дней и начали обучать их пулеметному делу. Дети, никогда не державшие в руках даже винтовки, изо всех сил старались постичь эту премудрость. Мы полюбили их как младших братьев. Сердце сжималось при виде этого несчастного молодого поколения. Разве нужна была эта жертва? И кому? Этому отвратительному тылу, который в панике валил перед нами к заграничным ладьям в портах Черного моря? Что ждет их впереди? Нас уже ничем не удивишь, мы себя списали, мы ко всему готовы. А они? Поверили белым идеям, давно преданным. Теперь они участвуют в их похоронах.

Эшелоны со столь необходимым нам военным грузом стоят в открытом поле. Часами идем, а они все стоят с застывшими паровозами. Завтра станут добычей большевиков. Никто не собирается их уничтожать, бессмыслица…

У донских казаков снова переменилось настроение. Они отступали, не оказывая сопротивления, как кубанцы. Но на нижнем Дону до них дошли слухи о расправах и разорениях, чинимых большевиками в занятых станицах. При одном местном контрнаступлении мы вывезли несколько вагонов изувеченных большевиками казачьих трупов и доставили их донцам. После этого донцы стали оказывать отчаянное сопротивление. Кубань же выбыла из строя окончательно.

В армянском селе под Ростовом мы встретили Рождество. Через Нахичевань перешли в Аксай. Здесь переправлялся через Дон на Ольгинскую Мамантов со своими донцами. Конница шла весь вечер. Хотя и отступление, и тяжело на душе, но любо на них смотреть. Люди и кони, слившиеся в одно целое, движутся в однообразном ритме долгого, упорного похода. Все серьезные и угрюмые. Дом и все, что им дорого и близко, остались в руках беспощадного врага.

Я отправил свой обоз через Дон. Мы всю ночь простояли в Аксае. К утру ушли последние донцы. Стало тихо. Мы одни. Совсем недалеко началась стрельба. Наконец выступили и мы, свернули к станице Александровской. Повсюду были видны разъезды наступавших широким фронтом буденовцев. Они уже заняли Ростов. Наш полк переходит по железнодорожной насыпи на замерзший Дон. Мои пулеметы задержались, я их жду.

Мы спустились последними к железнодорожному туннелю. В станицу входят буденовцы. Через пять минут, а то и раньше, они уже будут на насыпи. Навстречу едет мой унтер-офицер. Увидев меня, смутился.

— Куда? — спрашиваю я.

Он бледнеет и молчит. Пожимаю плечами и еду дальше. Выехал на лед Дона. На той стороне штаб полка и Игнатий. Говорю:

— Уходите поскорее, большевики в двухстах шагах! — И по-хорватски Игнатию:

— Чего вы сидите, они ведь уже здесь!

Игнатий усмехнулся, встал и пошел к коню. Поднялись и остальные. А я поехал, чтобы расставить пулеметы на случай попытки большевиков перейти Дон. Не успел я отъехать рысью шагов двести, как за спиной раздалась пулеметно-ружейная стрельба и на насыпи показалась большевицкая кавалерия. В этот момент меня догоняет мой помощник и кричит:

— Игнатий убит!

Поворачиваю коня и пускаю его в карьер, чтобы забрать Игнатия. Вижу подводу, несколько оседланных коней убегают без седоков, а около подводы верховой. Узнаю младшего адъютанта полка. Кричу:

— Капитан, где Франц?

Капитан Р. поднимает винтовку и стреляет в меня. Снова целится и снова стреляет. Расстояние 30–40 шагов. Изо всей силы поворачиваю коня и гоню назад. За спиной раздается третий выстрел. Я настолько ошеломлен, что сначала растерялся. Намереваясь забрать Игнатия, я застегнул кобуру и забросил карабин за плечи, чтобы иметь свободные руки. Через несколько секунд берет верх чувство злобы и мести. Ищу свои пулеметы, чтобы открыть огонь, но они уже отошли. Да и какая польза? Около подводы уже стоит группа неприятельских всадников.

Бывший при Игнатии ординарец рассказал, что пуля из буденовского пулемета попала Игнатию в затылок и вызвала мгновенную смерть. Так окончилась жизнь моего друга Игнатия Игнатьевича Франца родом из Загреба, добровольца сербских войск, добровольца русских войск, первопоходника, семь раз раненного, без правой руки командовавшего полком, честного, храброго, любящего Россию. Ушел из жизни один из хорватов, озаренный великим славянским духом Юрия Крижанича и епископа Штроссмайера. Он боролся и отдал жизнь за свою великую родину, не ограниченную клочком земли вокруг Загреба, а раскинувшуюся от Триглава далеко за Урал…

Лошадь моя шла шагом. Давно не видно всадников и подводы, на которой лежит убитый Игнатий. Наши ушли вперед, их тоже не видно. Из Ростова глухо доносится пушечная стрельба. Окрестность у берегов замерзшего Дона покрылась белым саваном. Снова мы в тех краях, где в 1917 году собирались для спасения России. Без вождей, без веры уходим с русской земли, как французы в 1812-м. Мы тоже, как французы, говорили с русским народом на разных языках; и так же, как они, отступаем… Куда? По-видимому, туда, где говорят по-французски.

А вас, павших, тебя, русская молодежь, лежащая в бесчисленных могилах, кто вас помянет? Пока, кроме нас, — никто. Да и мы не охотники были поминать, хотя только и делали, что поминали. Опять бои. Батайск. Кагальник. Ольгинская. Если потеплеет, удержимся на своих позициях. Донцы дерутся великолепно, под Ольгинской они рубились шашками в пешем строю. Ранен Буденный. Пользы от этого мало, он — фигура декоративная. Красными командуют бывшие царские офицеры.

Мы стали тяжело переносить артиллерийский обстрел: нервы обнажены. Пока они были окутаны верой и духом, их ничто не брало. Теперь же разрыв тяжелого снаряда — как прикосновение к голой ране.

Нас оттянули в Тимашевскую. Ставка хочет, чтобы мы были поближе, так как всем известно, что в Екатеринодаре действует большевицкая подпольная организация, а леса кишат зелеными. Я послал вольноопределяющегося за Зиной в Ессентуки. Через неделю она приехала. Будем вместе переносить тяжести разгрома и отступления. Снова заболели икры и отяжелела голова. Тиф, возвратный. Приступ продолжался семь дней. Следующий будет не так скоро. Успеем выступить и переехать в Екатеринодар. Тиф косит и армию, и население. На Минеральные Воды отходят целые составы с тифозными. О них говорит вся армия. Больных отправляют без присмотра, мертвые остаются по двое суток в вагонах. Хорошо еще, что зима и что вагоны не топятся. Мы видели, как из проходящих эшелонов выгружают мертвых на станции или прямо на линии. В Екатеринодаре говорили, что умерших от тифа бросают в братские могилы и присыпают только снегом. Днем, когда пригреет солнце, некоторые из них оказываются живыми и выползают из могил. Я послал двух офицеров проверить эти страшные слухи. Они оказались правдой. Собираем сведения обо всех творящихся безобразиях, хочу подать докладную записку Главнокомандующему. Все мои офицеры согласны со мною: необходимо что-то предпринимать.