Читать интересную книгу Обретение крыльев - Сью Кидд

– Крошка Вилли-Винки, – повторила я без запинки.

Эта странная интерлюдия на веранде принесла мне не исцеление, но что-то очень близкое к нему и не имела ничего общего со своеобразным массажем языка Нины. Дело было в дыхании, расслаблении и воображаемой воде.

С тех пор, едва начав заикаться, я закрывала глаза, глубоко дышала и представляла себе водопад из ванны. Видела, как вода льется и льется, и, открыв глаза, начинала легко говорить, иногда часами.

* * *

В ноябре мне исполнилось девятнадцать, о чем лишний раз не говорилось, если не считать материнских напоминаний за завтраком о моем наиболее благоприятном для замужества возрасте. Шла подготовка к зимнему сезону, каждую неделю устраивались примерки, и, по сути, только в это время я общалась с Подарочком. Она дни напролет шила в комнате Шарлотты или – в теплые дни – под дубом. Все эти месяцы между нами стояло происшествие с ванной, хотя Подарочку, похоже, было совсем не стыдно. Скорей наоборот, она, наверное, ощущала себя человеком, поднявшимся до высот. Во время примерок моих новых платьев Подарочек пела. Я стояла на возвышении, медленно поворачивалась и размышляла над смыслом ее песен, чтобы не разговаривать. И меня это устраивало.

Однажды в январе отец и мои старшие братья собрались в библиотеке. Дверь осталась открытой, и я из коридора видела, как отец потирает руки у огня – ночью пришли первые зимние заморозки, и Томфри разжег камины, – а Томас, Джон и Фредерик жестикулируют и вьются около него, словно мотыльки в свете лампы. Фредерик, недавно закончивший Йель и вслед за Томасом начавший адвокатскую практику, ударил кулаком по ладони:

– Как они посмели? Как только посмели?

– Мы организуем защиту, – сказал Томас. – Не волнуйтесь, отец, нас не одолеют – я вам обещаю.

«Кто-то причинил отцу зло?» Я приблизилась, но мало что поняла из их дискуссии. Они говорили о каком-то произволе, не называя его. Клялись защитить, но от чего? Через раскрытую дверь я увидела, как они подошли к письменному столу и склонились над какой-то бумагой. Тыкали пальцами в строчки документа и переговаривались важными голосами. Я наблюдала за ними, и во мне просыпалось жадное стремление занять свое место в мире, принять участие в деятельности братьев. Сколько лет прошло с тех пор, как я выбросила серебряную пуговицу?

Вдруг рассердившись, я отошла от двери. Мне было жаль отца. Ему причинили зло, и ради него сыновья были готовы свернуть горы, в то время как их жены, мать и сестры не имели никаких прав, даже в отношении собственных детей. Мы не могли голосовать, давать показания в суде или составить завещание – поскольку не владели ничем, что можно было бы передать по наследству. Почему мужчины клана Гримке не собираются вместе, чтобы защитить наши права?

* * *

Мой гнев утих, но я оставалась в неведении в течение всей недели. Дни тянулись бесконечно. Мама не выходила из комнаты, страдая от мигрени, а Томас отказывался отвечать на вопросы, говорил, что это дело отца, а не его. Новости я узнала на салонном концерте, устроенном на плантации к северо-западу от города.

Мы с Мэри приехали на плантацию в вечерних сумерках. Наш экипаж встретила стайка павлинов, разгуливающих по парку с единственной целью – украшать. В свете уходящего дня их перья красиво отливали голубым, однако попытки птиц взлететь показались мне достойными жалости.

Концерт уже начался. Берк вскочил со своего места и тепло приветствовал меня. Он выглядел потрясающе в длинном светло-вишневом жилете и шелковом костюме.

– Я волновался, что вы не придете, – прошептал он и быстро повел меня к свободному стулу рядом с собой.

Пока я снимала жакет изумрудного цвета, замечательно сшитый Подарочком, он положил мне на колени письмо. Я подняла брови, словно спрашивая, распечатать ли письмо сейчас, когда мисс Пароди соперничает с клавесином за внимание зрителей, или…

– Потом, – прошептал он.

Разумеется, письмо меня заинтриговало, я с нетерпением дожидалась окончания вечера. Миссис Дрейтон, теща Томаса, сыграла на арфе заключительную пьесу, и мы направились в столовую, где был накрыт стол с десертом – русской шарлоткой, коллекцией французских вин, бренди и мадерой. Несмотря на волнение, я не притронулась ни к чему. Берк осушил рюмку бренди и стал подталкивать меня к входной двери.

– Куда мы идем? – спросила я, не вполне уверенная в пристойности такого поведения.

– Давайте прогуляемся.

Мы вышли на крыльцо, под веерообразное окно, и устремили взоры на небо. Оно было фиолетово-водянистым. Над вершинами деревьев поднималась луна. Я, однако, могла думать лишь о письме. Вынув его из сумочки, я оторвала печать.

Моя дорогая и любимая,

молю даровать мне счастье стать вашим самым преданным женихом.

Сердце мое принадлежит вам.

Жду ответа,

Берк.

Немного сбитая с толку, я прочитала письмо раз, потом другой. Словно послание, которое он передал мне раньше, заменили на это, не имеющее ко мне отношения. Казалось, мое смущение забавляет его.

– Ваши родители захотят, чтобы вы посоветовались с ними, прежде чем ответить.

– Принимаю ваше предложение, – улыбнулась я.

Меня переполняли смешанные чувства ликования и облегчения. Я выйду замуж! Я не стану такой, как тетушка Амелия Джейн.

Тем не менее Берк прав. Мама пришла бы в ужас, ответь я без ее согласия, но я не сомневалась в родителях. Не показывая своего неодобрения, они ухватятся за чудесное предложение Берка Уильямса, как за лекарство от страшной болезни.

Я взяла его под руку, и мы пошли вдоль дороги. Я слегка дрожала. Неожиданно он свернул с тропинки и повел меня к рощице камелий. Мы исчезли в тени огромных цветущих кустов, и он вдруг поцеловал меня в губы. Я отшатнулась:

– …Зачем… зачем… Вы меня удивляете.

– Любовь моя, мы теперь обручены, и такие вольности позволительны.

Притянув к себе, он снова меня поцеловал. Потом провел пальцами по краю моего декольте, поглаживая кожу. Я не капитулировала полностью, но много чего позволила Берку Уильямсу во время этого маленького приключения в роще камелий. Когда окончательно пришла в себя, освободившись из его объятий, он попросил меня не считать его пылкость большим грехом. Что я и пообещала. Поправила платье, заправила под помятый капор выбившиеся пряди волос.

«Такие вольности теперь позволительны».

Мы возвращались к дому по тропинке, усеянной павлиньим пометом и галькой, что посверкивала в лунном свете. Ведь этот брак будет на всю жизнь, так ведь? Правда, Берк говорил о долгой помолвке… Год, он сказал.

У крыльца мы услышали ржание лошади, а потом из парадной двери вышел мужчина и зажег трубку. Это был мистер Дрейтон, тесть Томаса.

– Сара? – удивился он. – Это вы?

Он перевел взгляд на Берка, потом – снова на меня. У моего плеча виновато болтался локон.

– Где вы были? – В голосе мистера Дрейтона звучали упрек и тревога. – С вами все хорошо?

– …Я… Мы помолвлены.

Мои родители были еще в неведении, а я объявила новость мистеру Дрейтону, которого едва знала, в надежде оправдать картину, нарисованную его воображением.

– Мы немного прогулялись по свежему воздуху, – сказал Берк. Похоже, он пытался сгладить остроту ситуации.

Мистер Дрейтон не был дураком. Он взглянул на меня, невзрачную Сару, которая – растрепанная, с пылающими щеками – возвращалась с «прогулки по свежему воздуху» с поразительно красивым мужчиной.

– Что ж, примите мои поздравления. Ваше счастье должно стать желанной передышкой для семьи в то время, когда на вашего отца обрушились неприятности.

Оказывается, неприятности отца – общеизвестный факт?

– Судью Гримке постигло несчастье? – спросил Берк.

– Сара вам не рассказывала?

– …Я была слишком расстроена и не могла говорить об этом, – сказала я. – …Прошу вас, сэр, проинформируйте мистера Уильямса от моего лица.

Мистер Дрейтон затянулся трубкой и выпустил в темноту терпкий дым:

– К сожалению, враги судьи добиваются вывода его из суда. Ему предъявляют серьезные обвинения.

Я судорожно вздохнула. Невозможно представить большего унижения для отца.

– Какого рода обвинения? – спросил ошеломленный Берк.

– Говорят, в своих судебных решениях он стал предвзятым и чересчур строгим. – Мистер Дрейтон замялся. – Обвиняют его в некомпетентности. Ах, все это политика.

Мистер Дрейтон взмахнул рукой, и я увидела, как разгорелись угольки в его трубке.

* * *

Любая радость со стороны родных, на которую я могла надеяться в связи с моей помолвкой, любое наказание за принятие предложения без разрешения, которого можно было опасаться, – все это померкло на фоне судебного разбирательства над отцом. Реакция матери на мое сообщение была незамысловатой, словно речь шла об образце вышивки.