Читать интересную книгу Кровавый остров - Рик Янси

– Я не голоден.

– А должен быть голоден. Отчего бы тебе не положить портплед? Я прикажу принести тебе еды. Можешь есть здесь, у камина. Думаю, попозже покажу тебе библиотеку.

– Не хочу ничего читать.

– Ты прав. Слишком хорошая погода, чтобы сидеть взаперти. Может, попозже в парк, ja? Или мы могли бы…

– Зачем доктор взял с собой Аркрайта?

– Зачем? Ну, по очевидным причинам. Аркрайт молод, очень силен и весьма неглуп, – он сменил тему. – Но хватит, тебе нужно поесть. Тебя как голодом морили, Уилл.

– Я не голоден, – повторил я. – Я не хочу ни есть, ни читать, ни идти в парк, ни что бы то ни было еще. Почему вы позволили ему уехать без меня?

– Никто не «позволяет» ничего Пеллинору Уортропу, Уилл. Это твой наставник «позволяет» другим – или нет.

– Вы могли бы не пустить с ним мистера Аркрайта.

– Но я хотел, чтобы он поехал. Я не мог отпустить Пеллинора одного.

Хуже этого он сказать ничего не мог – и знал это.

– Я сейчас уйду, – кротко произнес он, – но ожидаю к обеду увидеть тебя внизу. Велю Франсуа приготовить тебе что-нибудь особенное, très magnifique[37]!

Фон Хельрунг вышел из комнаты. Я уронил портплед на пол, лег на кровать лицом вниз и изо всех сил пожелал умереть.

Однако вскоре мой шок сменился стыдом («Аркрайт молод, очень силен и весьма неглуп»), стыд – непониманием («Не недооценивайте его, фон Хельрунг. Один Уильям Джеймс Генри, как по мне, стоит дюжины Пьеров Леброков»), а непонимание переплавилось в добела раскаленный уголь ненависти. Уползти крадучись, без единого слова объяснения, даже без прощания – и неважно, доброго или наоборот! Храбрейший человек из всех, что я когда-либо знал, – трус! Да как он смел, после всего, что мы перенесли вместе, а я не раз спасал ему жизнь? «Ты – все, ради чего я остаюсь человеком». О да, воистину так, доктор Уортроп, пока только вы не найдете, ради кого оставаться человеком вместо меня! Это оглушило меня; это потрясло меня до глубины души. Не имело никакого значения, что он обещал за мной вернуться. Он бросил меня; вот что имело значение.

Слишком много времени успело пройти. Я пробыл с ним слишком долго. Он приковал меня к себе на два года – пылинку, попавшую в поле гравитации Юпитера. Я не знал даже, как выглядит мир, если смотреть на него не глазами Уортропа. Теперь Уортропа со мной не было, и я ослеп.

– Посмотрим, как мистеру Аркрайту это понравится, – сказал я себе с горьким удовлетворением. – «Пошевеливайтесь, мистер Аркрайт! Пошевеливайтесь!» Посмотрим, как ему понравится, чтобы его высмеивали и бранили и издевались над ним и приказывали ему то да се, как кули[38]. Кушайте досыта, мистер Аркрайт, да смотрите не подавитесь!

Я отказывался есть и не мог спать. Все попытки фон Хельрунга лаской выманить меня из комнаты провалились. Я сидел в кресле у камина и дулся, как Ахилл[39] в шатре, а война жизни продолжала бушевать без меня. Вечером третьего дня фон Хельрунг прошаркал в комнату с подносом, на котором красовались кружка горячего шоколада, булочки и шахматная доска.

– Славно поиграем в шахматы, ja? Только не говори, что Пеллинор тебя не научил. Я его лучше знаю.

Он и правда меня научил. Игра в шахматы была одним из любимых развлечений монстролога. И, как многие достигшие совершенства в этой игре, он, казалось, никогда не уставал унижать противника – сиречь меня – до последнего. В первый год нашего совместного обитания он не один час потратил впустую, пытаясь обучить меня тонкостям стратегии, атаки, контратаки и защиты. Я никогда у него не выигрывал, ни разу. Уортроп мог бы проявить великодушие и проиграть одну или две партии, чтобы укрепить во мне уверенность в собственных силах, однако доктор никогда не интересовался укреплением во мне чего бы то ни было, кроме желудка. К тому же возможность разбить одиннадцатилетнего мальчика в шесть ходов – в игре, в которую он играл дольше, чем мальчик вообще жил на свете – поднимала Уортропу дух, как хорошее вино за ужином.

– Мне что-то не хочется.

Фон Хельрунг расставлял фигуры. Набор был выточен из нефрита, фигуры – вырезаны в форме драконов. Драконьи король и ферзь носили на головах короны, слоны-драконы сжимали в когтях пастушьи посохи.

– О, нет-нет-нет. Мы сыграем. Я поучу тебя так, как учил Пеллинора. И даже лучше, так что, когда он вернется, ты сможешь его победить, – он счастливо напевал что-то себе под нос.

Я швырнул доску в стену. Фон Хельрунг тихонько вскрикнул и чуть не зарыдал, поднимая с пола драконьего короля, лишившегося короны; она отломилась, когда фигурка ударилась об пол.

– Доктор фон Хельрунг… Простите…

– Нет-нет, – сказал он, – ничего страшного. Всего-то подарок от моей милой жены, пусть земля ей будет пухом, – он шмыгнул носом. Не зная, как его утешить, убитый своим ребячеством, я неловко положил руку ему на плечо.

– Я тоже волнуюсь, Уилл, – признался он. – Его ждут темные дни, полные опасностей. Помни об этом, когда жалость к себе грозит захлестнуть тебя с головой и потопить.

– Я знаю, – ответил я. – Вот почему я должен был быть с ним. Я нужен ему не затем, чтобы стряпать или убирать, или читать под диктовку, или смотреть за лошадью, или еще что-нибудь такое. Это может любой, доктор фон Хельрунг. Я нужен для темных мест.

Утром седьмого дня из Лондона пришла телеграмма:

«ПРИБЫЛ В ПОРЯДКЕ ТЧК НАПИШУ ТЧК ПКУ ТЧК»

– Четыре слова? – простонал фон Хельрунг. – И это все?

– Телеграмма из-за границы стоит по доллару за слово, – объяснил я ему, – а доктор очень скуп.

Фон Хельрунг, который и близко не был ни так богат, ни так прижимист, как мой наставник, ответил так:

«СООБЩИТЕ НЕМЕДЛЯ ЛЮБЫХ НАХОДКАХ ТЧК

ВСТРЕТИЛИСЬ ЛИ ВЫ УОКЕРОМ ВПРС

БЕСПОКОЙСТВОМ ЖДЕМ ВАШЕГО ОТВЕТА ТЧК»

Ответ шел долго – очень, очень долго.

За две недели мое состояние никак не изменилось, и фон Хельрунг вызвал взглянуть на меня своего личного терапевта – доктора Джона Сьюарда. Целый час меня пихали и тыкали, выстукивали и щипали. Меня не лихорадило, легкие и сердце прослушивались прекрасно, глаза были ясные.

– Ну, весит он недостаточно, но для своего возраста он и невысок, – сообщил фон Хельрунгу Сьюард. – Еще ему не помешало бы посетить хорошего дантиста: я у козла видывал зубы чище.

– Я беспокоюсь, Джон. Он мало ел, с тех пор как приехал, а спал еще меньше.

– Не спится, м-м? Ну что ж, приготовлю снадобье, которое этому поможет, – он уставился на мою левую руку. – Что случилось с твоим пальцем?

– Доктор Пеллинор Уортроп оттяпал его мясницким ножом, – ответил я.

– В самом деле? И зачем бы ему это делать?

– Риск был неприемлем.

– Гангрена?

– Пуидресер.

Сьюард непонимающе поглядел на фон Хельрунга, который нервно рассмеялся и описал рукой вялый круг.

– Ох, дети такие дети, ja? Такое бурное воображение!

– Он его отрубил и положил в банку, – сказал я, в то время как фон Хельрунг, стоявший чуть позади Сьюарда, яростно затряс головой.

– Вот как? И почему он это сделал? – спросил Сьюард.

– Он хочет его изучить.

– А пока палец был на руке, он его изучить не мог?

– Мой отец был крестьянином, – громко провозгласил фон Хельрунг. – И, бывало, заболевшая корова ложилась ничком, и ни лаской, ни хитростью ее было не поднять. «Ничего не поделаешь, Абрам, – говорил мне тогда отец. – Когда животное вот так сдается, это значит, что оно утратило волю к жизни».

– Так вот что с тобой? – спросил меня Сьюард. – Ты утратил волю к жизни?

– Я здесь живу, хотя не хочу тут быть. Это считается?

– Возможно, у него меланхолия, – предположил юный доктор. – Депрессия. Это объяснило бы потерю аппетита и бессонницу. Он повернулся ко мне. – Бывают ли у тебя мысли о самоубийстве?

– Нет. Об убийстве – бывают иногда.

– Правда?

– Неправда, – вмешался фон Хельрунг. – Nein!

– И не только мысли.

– Не только мысли…

– Я убивал людей. Например, человека по имени Джон Чанлер. Он был лучшим другом доктора.

– Да что ты говоришь!

– Не думаю, что это правда! – рявкнул фон Хельрунг. – У него кошмарные сны, просто ужасные. Ах, какие кошмары! Он говорит про сны. Разве не так, Уилл?

Я опустил глаза и промолчал.

– Ну, не вижу ничего, что было бы не так с его телом, Абрам. Возможно, обратиться следует к психиатру.

– Признаться, есть у меня на примете видный специалист.

«Видный специалист» прибыл в особняк на Пятой авеню на следующий же день – в дверь негромко постучали, и затем фон Хельрунг сунул в комнату свою седую гриву, сообщив кому-то через плечо:

– Gut[40], он одет.

Затем я услышал женский голос:

– Ну, я на это надеюсь! Ты ведь предупредил его, что я приеду, правильно?

Монстролог слегка отступил, и в комнату ворвался вихрь в лавандового цвета одеждах, модном берете и с зонтиком в тон.

– Итак, перед нами Уильям Джеймс Генри, – проговорила она с самым культурным произношением, свойственным Восточному берегу[41]. – Как поживаешь?