– Вы меня убедили, – сказал Эдвард, – что действительно чувствуете всю красоту пейзажа, в чем только что откровенно признались. Но, в ответ, ваша сестра должна разрешить мне чувствовать так, как я только что признался. Я любуюсь природой. Но не с точки зрения художника. Мне не нравятся скрюченные, изогнутые и больные деревья, мне больше по душе прямые и цветущие. Мне не нравятся разрушенные и заброшенные коттеджи. Мне не нравятся крапива, чертополох или цветущий вереск. Большее удовольствие мне доставляют тучные воловьи стада, а не сторожевые башни, а отряды счастливых жителей богатых деревень мне приятней, чем самые благородные разбойники в мире.
Марианна посмотрела с интересом на Эдварда и с сочувствием на сестру. Элинор только засмеялась.
Тема была исчерпана, и Марианна молчала до тех пор, пока не обратила внимание на перстень гостя. Она сидела рядом с Эдвардом, и когда миссис Дэшвуд передавала ему чай, он протянул руку прямо перед ней, и Марианна заметила на ней перстень с тонкой прядью волос в оправе.
– Я раньше не замечала, чтобы вы носили такое кольцо, – воскликнула она, – Это волосы Фанни? Я помню ее обещание дать вам локон. Но мне помниться, что ее локоны были темнее.
Марианна сказала это безо всякого намека. Но Эдвард мгновенно покраснел. Бросив минутный взгляд на Элинор, он покраснел еще больше и сказал:
– Да. Это волосы моей сестры. В кольце они всегда смотрятся с другим оттенком, вы же знаете.
Элинор поймала его взгляд, и постаралась ничем не выдать своих чувств. То, что это ее собственный локон, она чувствовала и не сомневалась, что Марианна сразу узнала в оправе светлую прядь своей сестры. Разница состояла в том, что Марианна считала, что это добровольный подарок Элинор, а сама Элинор – что этот локон был как-то украден или тайно взят. Но вот когда? Она не могла припомнить. Получив такую новую задачу, она постаралась не придавать всему этому значения, продолжала говорить о другом и решила обязательно посмотреть при первой же возможности этот волос, заранее решив, что это точно ее цвет волос.
Замешательство Эдварда продолжалось недолго, но закончилось длительной задумчивостью. Марианна сожалела о вырвавшемся у нее не совсем уместном вопросе, ответ на который ей казался очевидным. Чего нельзя было сказать об Элинор.
Днем в летний домик пожаловала чета Миддлтон с тещей, которые благодаря ее общительности одними из первых прослышали о приезде джентльмена в коттедж, и зашли проведать гостя. Сэр Джон, собравшись с мыслями, определил, что фамилия Феррарс начинается с буквы «ЭФ», что уже давало повод для добродушных насмешек над Элинор. И только краткость их знакомства удержала сэра Джона от его пикантных шуточек. Посмотрев на Маргарет, она попыталась понять, что от нее уже успели выведать об Эдварде незваные гости. Сэр Джон часто приходил в гости без приглашения, но сам никогда не уходил пока не приглашал девиц Дэшвуд пообедать вместе на следующий день или попить чай сегодня же вечером.
Но, в связи с сегодняшними событиями, для большего развлечения их гостя сэр Джон пригласил всех и на то, и на другое.
– Вы обязаны выпить с нами чаю сегодня же вечером, – сказал он, – так как мы сегодня совершенно одни. А завтра, обязаны, пообедать с нами, так как завтра у нас будет шумная компания!
Миссис Дженнингс решила добавить несколько слов от себя к этому приглашению:
– Эдвард, а вы любите танцевать? Завтра будут танцы, и, я думаю, Марианна составит вам компанию?
– Танцевать? Как?! – воскликнула Марианна, – Этого не может быть! Кто, кто будет танцевать?
– Как кто? Вы сами, все Кэрри и Вайтэкеры. Можете быть уверены. Или вы думаете, что никто не будет танцевать, потому что персона, которую не будем называть, уехала?
– Я бы желал от всей души, – сказал сэр Джон, – чтоб Уиллингби завтра был среди нас.
Эти слова и пунцовый румянец Марианны заинтересовали Эдварда:
– А кто, этот Уиллингби? – спрос он тихо у миссис Дэшвуд, рядом с которой сидел.
Она только вздохнула в ответ. Поведение Марианны говорило больше. Эдвард понял достаточно не только по намекам других, но и по выражению лица Марианны, которое он уже видел раньше. Когда гости удалились, он сразу же подошел к Марианне и спросил ее:
– У меня появилось подозрение. Могу я рассказать о нем?
– Что вы имеете в виду?
– Должен ли я рассказать вам, что именно?
– Естественно.
– Тогда я, кажется, знаю, что мистер Уиллингби меткий стрелок….
Марианна была настолько удивлена и смущена, что заулыбалась в ответ:
– Да, как вы можете говорить такое? Время придет… я надеюсь… и вы его полюбите.
– Я не сомневаюсь, – заметил он, удивившись странной связи между Марианной и неким Уиллингби, и не стал больше касаться этой темы.
Эдвард гостил у Дэшвудов неделю. Миссис Дэшвуд уговаривала его задержаться еще, но он был так занят своими делами, что не мог оставаться дольше. Он собрался в дорогу как раз тогда, когда его друзья успели к нему привязаться, да и сам он не хотел уезжать. Он мрачнел при одной мысли об отъезде, говорил, что в Норланде он страдает от безделья, а в Лондоне у него нет друзей. Но выбрать одно из двух зол: Норланд или Лондон он был всё-таки обязан, хотя его истинное счастье – быть с ними… Эдвард благодарил их за гостеприимство и доброту, но, несмотря на все просьбы, и его собственные желания, собирался в дорогу.
Элинор объясняла эту двойственность поведения трудным характером его матери, о котором она знала не понаслышке. Тем не менее, этот скверный нрав миссис Феррарс был главной удачей Элинор, так как на нее можно было списать все, чтобы обелить ее сына и с удовлетворением объясняла всем его разочаровывающее общее состояние души рабским повиновением своей родительнице. Хотя, все это было очень больно, но Элинор не нужно было выдумывать всевозможных оправданий Эдварду, какие ее мать всё время искала для Уиллингби. Его жажда душевности, открытости, и последовательности – была самой большой противоположностью его независимости в противовес мнения и решений миссис Феррарс. Он не торопился под крыло своей матери. Элинор представила себе, как она, должно быть, будет рада, когда все эти проблемы исчезнут, миссис Феррарс будет отстранена от власти, и ее сын будет свободен по пути к своему счастью. От этих желаний она перешла к размышлениям о поведении Эдварда и о том, как каждый его взгляд или жест доказывали его расположение к ней… Да, и этот, явный знак любви, который он носит вокруг своего пальца…
– Я думаю, Эдвард, – сказала миссис Дэшвуд, когда они завтракали в день отъезда, – вы были бы счастливым человеком, если бы освоили какую-нибудь профессию или нашли себе дело по душе. Конечно, это может не понравиться вашим друзьям. Так как у вас будет меньше времени для них, но зато у вас была бы одна хорошая черта – вы точно знали, куда ехать, покидая друзей.