Читать интересную книгу Ложь - Петр Краснов

– Heil Hitler!

– Heil Hitler!.. – в пять голосов отозвались из серо-зеленой кареты барона.

Секендорф и Клаус зашагали по широкой улице к скверу, у входа в который горла в ярких солнечных лучах огромная буква «U», – «Untergrund» – подземная дорога.

Курт Бургермейстер подал свой маленький, изящный «Адлер» Лиз. Он всегда, отвозил Лизу после ночных пирушек.

«Вот… вот оно», – думала Лиза, ловким, гибким движением красивого, молодого тела забираясь под низкую крышу на мягкое, глубокое сидение подле руля. – «Вот, сейчас все и решится… И, может быть, мне завтра вовсе не нужно будет ехать в Париж, или, если и ехать, то на самое короткое время»…

Бурно колотилось ее сердце. Легкое, поношенное пальто шелковой подкладкой холодило обнаженную спину. Маленькие ножки в простых башмачках уперлись в переднюю планку. Лиза, в сознании своей молодости и красоты, не ощущала разницы между своим бедным, потертым костюмом и элегантной, очень дорогой одеждой Курта, хозяином усевшегося на шоферское место, и по-хозяйски большою рукой в свежей кожаной перчатке трогавшего винтики и выключатели прекрасной машины.

Машина мягко зашумела и понеслась по сырому, темному асфальту улицы. Курт молча правил.

Может быть, нужно было самой заговорить об этом? Самом главном, что решало ее судьбу, ее жизнь?… Лиза молчала. Гордость мешала ей сказать то, что неистовым криком кричало ее насмерть раненое сердце.

Улица сменяла улицу… Сейчас пересекут, объехав сад с безобразной постройкой станции надземной дороги, площадь, и будет тихий, темный, старый дом ее тетки…

– Курт, – тихо сказала Лиза, – тебе не было скучно у барона?.. Ты здоров?.. Ты был так задумчив… Ты вполне хорошо себя чувствуешь?..

– О!.. Да!.. Я выпил немного лишнего… Но это проясняет мозги… Когда вы с бароном пели, я думал, что, если на один миллиметр передвинуть тот волосок, о котором, помнишь, я говорил тебе на море, и если придать крылу изгиб по формуле… Вот именно, та формула, все дни не выходившая у меня, встала теперь, как живая, – можно будет устроить такой аэроплан, который будет подниматься с места, без разбега, и который будет мягко, парящим движением, опускаться на любую точку земной поверхности… Ты понимаешь, Лиза, какая это будет новая победа авиации!.. Победа немецкого гения!.. Ты понимаешь, тогда не нужно будет ни аэродромов, ни посадочных площадок. Ты это понимаешь, Лизе?..

– Да. Я понимаю.

Вдруг сразу все натянутое, напряженное в ней, дающее силу, энергию, гибкость ее телу, ослабело и опустилось. Жалкой, бедной, беспомощной и ненужной увидела себя Лиза. Всем существом ощутила и растоптанные башмаки, и бедность бального, полного претензии, платья…

– Курт, зачем ты отвозишь меня? Я могла бы прекрасно доехать до дома на Унтергрунде…

Курт точно не слышал ее слов:

– Я все думаю, если только я не ошибся опять, я окажу громадную услугу Германии. Такого изобретения не было здесь со времен Лилиенталя[34]…

– Да…

Автомобиль быстро приближался к дому тетки Лизы.

– Курт… Скажи… Ты иногда все-таки думаешь обо мне? Завтра я уеду. Может быть, навсегда…

– Мой разум, мое сердце, все мое я принадлежит Родине… Германии… Я богат этим, и ничего другого мне не надо…

Лиза поняла. Ей больше ничего не нужно было. Скорее, скорее бы доехать, не показать ему своих слез, которые вот-вот брызнут из ее глаз… Но… плакать и рыдать здесь, подле Курта, в низкой, душной кабинке его автомобиля?.. Ни за что!..

Машина круто, под косым углом, свернула в тихую, узкую улицу и остановилась у спящего дома.

Курт вылез из кабины и помог выйти Лизе. Обыкновенно, он останавливал мотор и, в тишине утра, входил в сумрак спящего дома на лестницу. Там они не зажигали огня, и Лиза истаивала в сильных руках Курта, под его жгучими, ищущими губ, поцелуями. Огневые струи бежали тогда по телу. Тихие вздохи перемежались отрывистыми ненужными словами. В эти краткие миги закреплялось все то, что было недосказанным во время длинного вечера, или большой прогулки, на людях…

Лиза подошла к двери. Курт залез в машину Мягко застучал мотор. Будто и там билось чье-то нетерпеливое сердце.

– Прощай, Курт… Завтра я уезжаю в Париж…

– До свидания, Лизе. Счастливого пути!..

Курт вылез наполовину из кабины и помахал рукою. Что-то не ладилось в моторе, и Курт все копался в каких-то винтах, регулируя ход.

Лиза медленно открыла тяжелую дверь, вошла и остановилась на темном фоне лестницы. Ее пальто сползло с ее плеч, показывая обнаженную спину в пленительном повороте. Несказанно красива была Лиза с повернутой к Курту головой:

– Курт!..

– Что, милая?..

Курт все возился в кабине.

– Курт!!.

Он посмотрел на Лизу и нерешительно стал вылезать из машины. Мотор продолжал тихо шуметь.

От этого шума, казалось Лизе, можно было с ума сойти…

– Ш-шля-п-па!.. – по-русски сказала Лиза, и уже не в силах была сдерживать себя, – залилась слезами.

Курт бросился к ней с протянутыми руками, чтобы обнять ее:

– Лиза, что это?..

– Поздно… Zu spät!.. – злобно крикнула Лиза, и, перед самым носом Курта захлопнув дверь, не зажигая огня, с громкими рыданиями, бросилась бежать вверх по лестнице…

Часть вторая

I

Узкая улица, с чахлыми садами, на окраине Парижа. Странной постройки дом. Точно две большие белые коробки поставили одну под углом к другой и связали нелепым стеклянным переходом.

Домики двухэтажные с плоской крышей. Вход со двора, сбоку. За открытою дверью застекленная галерея, за нею сад. Направо и налево узкие, деревянные лестницы во вторые этажи…

Егор Иванович засуетился, заволновался, пошел впереди Лизы по лестнице, не сразу мог открыть узкую дверь, без таблички, без имени:

– Вот, как тебе, Лиза, понравится?.. Я еще тут не жил. Раньше-то я в 15-м аррондисмане[35], в рабочем квартале, в отеле комнатушку снимал, крохотную… Так в том отеле тебе неудобно было бы… Там всякие постояльцы бывают… Нехорошо… А мне что же?… Мне, право, ничего и не надо, только бы ночку переспать… Ну, а тут ты уже все устроишь по-своему, по-девичьему, – свое гнездышко совьешь… Кое-что я купил для тебя… Конечно, это не берлинские хоромы тети Маши… Тут нам это не по карману… Но место, посмотри, какое хорошее… Тихое место… И ремонт мне один терский казак седлал… Комнатку твою свежими обоями оклеили, полы покрасили… Вышло, как будто, и не дурно…

Входная дверь была тонкая, дощатая; ударь в нее хорошенько ногой, всю в щепки можно разбить.

За нею была узкая прихожая, в одно небольшое окно во двор.

– Это будет моя комната, – сказал Акантов.

У стены – низкая и узкая походная постель, накрытая жидким и старым суконным одеялом. Над постелью, на веревках, – полка с книгами. В противоположной стене – глубокая ниша и в ней небольшая газовая плита, стол и табуретка. Кое-какая кухонная, новая, не бывшая ни разу в употреблении, посуда на полке и на столе…

– Тут тебе будет кухонька… Кое-что я купил; если чего не хватает, со временем прикупишь. Я дома-то раньше не столовался… Но, кажется, все, что надо, купил для тебя…

За прихожей – несколько большая комната, упиравшаяся в широкое до полу окно. Эта комната и составляла то, что называлось квартирой. Акантов обставил ее, как мог. Все это были вещи, купленные на блошином рынке. Подержанная, подозрительная дешевка. Егору Ивановичу, за шестнадцать лет рабочей полунищенской жизни, по грязным отелям, вся эта мебелишка казалась не так уж плохой.

Лиза тихо вздохнула.

Она ожидала, что будет бедно. Она знала, что, хотя в Берлине ее отца и называли General и Excellenz, на деле-то он был фабричным рабочим, Парижским пролетарием, – значит, – и обстановка должна была быть соответствующей. Но такой бедности Лиза все-таки не ожидала…

Комната была очень мала. На полу лежал – гордость Егора Ивановича – очень старый, очень потертый, выцветший, но настоящий марокканский ковер. У стены было «сомье», разворачивавшееся на ночь в постель, у окна – старое кресло, показавшееся Лизе подозрительно грязным. Рядом с дверью из прихожей была еще узкая дверь. Там была уборная, с белой эмалированной сидячей ванной, с блестящими кранами холодной и горячей воды.

– Конечно, – не дворец, но все очень чистое… Дом новый… Тут еще и не жили…

– Ах, милый, милый папа! – обнимая отца, сказала Лиза. – Ну, конечно, все прекрасно… Все так трогательно прекрасно. И мы тут с тобою отлично заживем. Тебе легче будет со мною…

Шофер, привезший их со станции, в прошлом – офицер, втащил сундук Лизин и порт-плед Акантова:

– Вот, ваше превосходительство, кажется, и все ваше имущество…

– Спасибо вам, Николай Семенович… Да что же, вы сами-то, я помог бы вам…

За ним в комнату вошла толстая, неопрятная женщина.

– Это наша консьержка, – успел сказать Акантов дочери. – Прошу любить и жаловать…

Консьержка протянула Акантову грязноватый листок бумаги и сказала: