все эти компоненты карандаша воедино по цене, которую готовы заплатить потребители.
Последствия всего этого для концепции социальной справедливости зависят не только от желательности целей этой концепции, но и от целесообразности использования определенных видов институтов, с помощью которых эти цели могут быть достигнуты. Недостаточно сказать, как говорил профессор Ролз, что "общество" должно "устроиться" так, чтобы добиться определенных результатов - каким-то образом. Выбор институциональных механизмов имеет значение не только с точки зрения экономической эффективности, но и в еще большей степени ради сохранения свободы миллионов людей принимать собственные решения о своей жизни так, как они считают нужным, а не для того, чтобы суррогатные лица, принимающие решения, предвосхищали их решения во имя благородно звучащих слов, таких как "социальная справедливость".
Удобной расплывчатости обращения к "обществу" как к лицу, принимающему решения для "упорядочивания" результатов - как в концепции социальной справедливости Роулза - предшествовали столь же расплывчатые ссылки философа прогрессивной эпохи Джона Дьюи на "социальный контроль", призванный заменить "хаотические" и узко "индивидуалистические" решения в рыночной экономике. До этого, еще в XVIII веке, существовала расплывчатая "общая воля" Руссо для принятия решений во имя "общего блага".
Очень разные концепции процессов принятия решений отражают очень разные представления о распределении знаний о последствиях. Вполне понятно, что люди с очень разными представлениями о знании и его распределении приходят к очень разным выводам о том, какие виды институтов приводят к лучшим или худшим результатам для людей.
Противоположные взгляды
Хотя Ф.А. Хайек был знаковым человеком в развитии понимания решающей роли распределения знаний в определении того, какие виды политики и институтов могут привести к тем или иным результатам, до него были другие люди, чей анализ имел аналогичные последствия, а после него - в частности, Милтон Фридман - кто применил анализ Хайека в своих собственных работах.
Противоположное представление о знании и его распределении также имеет очень долгую историю, и за ним стоят противоположные выводы - а именно, что значимые знания сосредоточены у интеллектуально более развитых людей. Вопрос о том, что представляет собой знание, рассматривался в двухтомном трактате Уильяма Годвина 1793 года под названием "Исследование политической справедливости".
Концепция знания Годвина во многом напоминала ту, что распространена в современных трудах о социальной справедливости. Действительно, слово "политический" в названии его книги использовалось в общепринятом в то время смысле, относясь к политии или правительственной структуре общества. В аналогичном смысле это слово использовалось в то время в выражении "политическая экономия", означающем то, что мы сегодня называем "экономикой" - экономический анализ общества или государства, в отличие от экономического анализа решений в доме, бизнесе или другом индивидуальном учреждении в обществе или государстве.
Для Годвина четко сформулированный разум был источником знания и понимания. Таким образом, "справедливые взгляды на общество" в умах "либерально образованных и размышляющих членов" общества позволят им быть "для народа проводниками и наставниками". Здесь предположение о превосходстве знаний и понимания не привело к тому, что интеллектуальная элита стала играть роль суррогатных лиц, принимающих решения, как часть правительства, а стала влиять на общественность, которая, в свою очередь, должна была влиять на правительство.
Аналогичная роль интеллектуальной элиты появилась позднее в работах Джона Стюарта Милля в XIX веке. Хотя Милль считал, что население в целом обладает большими знаниями, чем правительство, он также видел, что население нуждается в руководстве элиты интеллектуалов. Как он сказал в книге "О свободе", демократия может подняться над посредственностью только там, где "суверенное множество позволило себе руководствоваться (что в лучшие времена они всегда делали) советами и влиянием более высоко одаренного и обученного одного или немногих".
Милль изображал эту интеллектуальную элиту - "лучших и мудрейших", "мыслящие умы","наиболее культивированные интеллекты в стране", "тех, кто опередил общество в мыслях и чувствах" - как "соль земли; без них человеческая жизнь превратилась бы в застойный бассейн"." Он призвал университеты "посылать в общество череду умов, не являющихся порождением своей эпохи, но способных быть ее улучшителями и восстановителями".
По иронии судьбы, это предположение о незаменимости интеллектуалов для человеческого прогресса утверждалось в то время и в том месте - в Британии XIX века, - где при жизни самого Милля происходила промышленная революция, которая изменит весь уклад жизни во многих странах мира. Более того, эту промышленную революцию возглавляли люди с практическим опытом работы в промышленности, а не с интеллектуальным или научным образованием. Даже среди американцев такие революционные промышленные гиганты, как Томас Эдисон и Генри Форд, имели очень мало формального образования, а первый самолет, оторвавшийся от земли с человеком на борту, был изобретен двумя веломеханиками - братьями Райт, - которые так и не закончили среднюю школу.
Тем не менее, видение Джона Стюарта Милля о незаменимой роли интеллектуалов в человеческом прогрессе разделяли многие интеллектуалы на протяжении веков. Среди них были интеллектуалы, возглавлявшие крестовые походы за экономическое равенство, основанные, как это ни парадоксально, на предположениях о собственном превосходстве. В XVIII веке Руссо говорил, что считает "наилучшим и наиболее естественным положением для мудрейших управлять множеством". Вариации на эту тему были характерны для таких движений против экономического неравенства, как марксизм, фабианский социализм, прогрессивизм и активизм социальной справедливости.
Руссо, несмотря на то что он подчеркивал, что общество руководствуется "общей волей", оставлял интерпретацию этой воли на усмотрение элиты. Он сравнивал народные массы с "глупым, пузатым инвалидом". Другие левые XVIII века, такие как Уильям Годвин и маркиз де Кондорсе, выражали подобное презрение к массам. В XIX веке Карл Маркс сказал: "Рабочий класс либо революционен, либо он ничто". Другими словами, миллионы сограждан имели значение только в том случае, если они воплощали марксистское видение.
Пионер фабианского социализма Джордж Бернард Шоу относил рабочий класс к числу "отвратительных" людей, которые "не имеют права на жизнь". Он добавлял: "Я бы впал в отчаяние, если бы не знал, что все они когда-нибудь умрут и что на земле нет никакой необходимости заменять их такими же людьми, как они сами".
В наше время выдающийся ученый-юрист профессор Оксфордского университета Рональд Дворкин заявил, что "более равное общество - лучшее общество, даже если его граждане предпочитают неравенство". Французская феминистка Симона де Бовуар также говорила: "Ни одна женщина не должна иметь права сидеть дома и воспитывать своих детей. Общество должно быть совершенно другим. У женщин не должно быть такого выбора, именно потому, что если такой выбор будет, то слишком много женщин его сделают". В том же духе высказывался активист движения за права потребителей Ральф Нейдер: "Потребитель должен быть иногда защищен от своей собственной неосмотрительности и тщеславия".
Мы уже видели, как подобные взгляды приводили генетических детерминистов в