— Быстрее за ним, — кричала девушка, пробираясь среди сугробов по следу, который оставили огромные лапы волкодава на пушистом снегу. — Де Рец никогда прежде не оставлял меня подобным образом. Он может навлечь на себя обвинение в злом поступке или совершить его.
Мы, свистя и крича, бежали за собакой до тех пор, пока, запыхавшиеся, не остановились под сумрачными кронами небольшой рощицы, растущей по склону за домом старого Пита. Там в сгущающейся темноте мы окончательно потеряли его следы. Здесь я уже был готов повернуть обратно, потому что громадный волк, казалось, сделал эту рощицу и сад ниже ее своим любимым и часто посещаемым местом. Но Фелиция опередила меня.
— Эта тропа выведет нас к коттеджу мосье де Сен-Лаупа, не так ли? — спросила она. — Тогда давайте возвратимся туда, откуда мы пришли. Похоже, мне и без того придется ходить по ней слишком часто, чтобы начинать это уже сегодня.
— Фелиция, — воскликнул я, — вы хотите сказать, что выйдете замуж за этого жирного отвратительного человечка с распутным взглядом и рыкающим похохатыванием! Да он сожрет вас, откармливая себя вашей красотой! Эти жирные руки… — и все мое ревнивое воображение ударило мне в голову.
— Пожалуйста, замолчите, Роберт, — прервала меня Фелиция. — Мы не будем упорствовать в своей пристрастности. Помимо всего, мосье де Сен-Лауп удостоил меня чести, сделав официальное предложение о браке. Так смотрит на это наш дядя. Мосье де Сен-Лауп не только не принимает во внимание недостаток в моих жилах благородной крови и отсутствие у меня приданого — за исключением двух бедных слуг, нескольких предметов из старинного серебра и скромных драгоценностей, у меня нет ничего, что бы я могла принести своему мужу — но и предлагает выплатить мне сумму в 25 тысяч долларов, которые могут быть вложены в дело, какое дядя сочтет наиболее выгодным.
— И на которые наш добрый дядюшка сразу же приобретет для вас партнерство в делах «Баркли и Баркли», — презрительно усмехнулся я, — продавая вас французу точно так, как если бы он сделал это на аукционе где-нибудь в Балтиморе или Чарльстоуне. Но зато он положит конец неприятностям в своих финансовых делах.
— О, будьте беспристрастны к дяде, — запротестовала девушка. — Постарайтесь взглянуть на вещи его глазами: когда его дела находятся в угрожающем состоянии, мои оказываются гарантированными от каких-либо неприятностей. Но это означает благополучие и его торговых и финансовых дел. Кто может порицать человека за такой образ мыслей? Только не я. Что дядя должен подумать обо мне, откажись я от этого брака? Как я смогу после такого отказа есть его хлеб и спать под крышей его дома?
— Фелиция, — я попытался прервать девушку, но она не слушала меня.
— Нет, — говорила она торопливо слабым голосом. — Но одну вещь я сделаю, я должна ее сделать. Когда мосье де Сен-Лауп вернется, я скажу ему, что не люблю его, но если он тем не менее хочет жениться на мне — а я полагаю, что он хочет, потому что то, что я слышала о французских браках…
— Фелиция, — воскликнул я снова, — вы не сделаете этого. По крайней мере, вы немного подождете. У меня есть шанс, хороший шанс стать богатым, ведь каждый день сейчас… — И я торопливо рассказал девушке всю историю о деньгах, завещанных мне старым Питом, об исчезнувшем завещании и пропавшем пальто, как поведал мне об этом эсквайр Киллиан, и о том, что с тех пор произошло.
— Но, Роберт, — произнесла Фелиция со слабой грустной улыбкой, когда я сделал паузу в своем повествовании, больше похожем на мольбу, — разве вы не видите? Я собиралась сказать вам то же самое.
— Что вы меня не любите? Я не смею надеяться, что вы испытываете ко мне это чувство. Но вы полюбите. А если этого с вами так никогда и не случится, то все равно необходимая сумма из моих денег пойдет дяде Баркли на спасение его дела. Я так же, как и вы, в долгу перед ним. Надеюсь, вы не допускаете мысли, что тем самым я собираюсь выкупить вас у него?
— Ах, Роберт, я знаю, что вы испытываете ко мне очень добрые и теплые чувства, — начала она тоскливо, положив свою руку на рукав моего пальто. И вдруг взгляд ее глаз, которые она подняла к моему лицу, изменился. Они расширились от ужаса, и маленькая рощица огласилась ее пронзительным воплем.
— Смотрите, Роберт! Те самые глаза! Ее стройное тело так стремительно рванулось ко мне, что я покачнулся, и покачнулся довольно основательно. Длинные челюсти клацнули за моей спиной и сомкнулись на моем плече. И меня бросило в снег. Я упал лицом вниз. Ужасное зловоние ударило мне в нос; туша и тяжелые лапы зверя придавили меня к земле; в моих ушах стоял страшный хруст разорванных мышц и сухожилий, который поврежденные нервы моего плеча не могли полностью передать в мой мозг.
— Бегите, — замычал я, когда мельком увидел ее ноги, глубоко погруженные в снег, — бегите за помощью.
Я высвободил свою левую руку из-под себя — правая была парализована болью бешеной атаки — и вцепился в сплошь покрытую спутанной шерстью морду волка, стараясь нащупать глаза зверя. Это был почти безнадежный, но, как рассказывали мне старые охотники, мой единственный шанс. Вдруг что-то со свистом пронеслось рядом с моим ухом и ударило по голове беспощадного зверя, а затем удар стал следовать за ударом. Это Фелиция подхватила мою налитую свинцом трость и стала изо всех своих сил наносить ею удары по громадной волчьей голове.
— Не надо! Беги! — ухитрился крикнуть я. Если эта тварь оставит меня, искалеченного и беспомощного, и кинется на нее, мы погибнем вдвоем. Я почувствовал, что лапы зверя потеряли прежнюю силу, а его тяжелая туша сползла с моих плеч. Я вскочил на ноги, нащупывая свой складной нож. Но зверь исчез…
О том, что произошло после, я имею лишь смутное воспоминание нескольких первых минут. Что было потом, я совсем не помню. Я припоминаю, как, спотыкаясь, выходил из леса, бережно поддерживаемый Фелицией и опираясь здоровой рукой на ее плечи. Я вспоминаю, как горячая кровь вытекала из моей раны, как она стекала мне на грудь и струилась по бедру. Я тяжело споткнулся и, упав на землю, почувствовал, что никогда больше не смогу подняться и навсегда останусь здесь, на этом месте, где и окончится моя жизнь. Голова моя лежала на коленях у Фелиции, покрывавшей поцелуями мое мокрое от ее слез лицо. Я помню, что меня вдруг посетила мысль, что все происходящее, должно быть, сон. И внезапное появление мосье де Сен-Лаупа, человека, который если все еще и не находился в Нью-Йорке, то уж, во всяком случае, ни при каких обстоятельствах не мог оказаться здесь, рядом с нами, потому что почтовобагажный шлюп должен был приплыть лишь завтра, только убеждало меня в этом…