Читать интересную книгу Песочный дом - Андрей Назаров

Скрыв образовательный ценз некоего Пивоварова, Пиводелов обрядил вымысел в одежды домоуправа и на судьбе честолюбивых сокашников, срезанных властью, как букет, очень скоро убедился в надежности избранных одеяний. Он неторопливо перелистывал потертые фолианты и убеждался, что ничто не вырастает из ничего. История человеческого рода была постоянна в иллюзиях, в крови и бессмысленности, и Пиводелов - неуязвимый и бесплотный вымысел - наблюдал ее скорбное течение.

Но жизнь мстит за неучастие, и созерцательный ее ход был нарушен открывшейся однажды страстью к коллекционированию - бессмысленной и властной, как всякая страсть. Послужила ли толчком к собирательству инертность его духовного нигилизма, сложившегося враз и лишь неторопливо изощрявшегося со временем, или просто слепой случай, приведший его в середине двадцатых годов на распродажу фарфора из Строгановского дворца, но чайный сервиз, купленный там на последние деньги, стоял теперь в стеклянном трапециевидном ящике краеугольным камнем уникальной коллекции.

Распаковав сервиз, Пиводелов посматривал на него с некоторой неловкостью, еще не понимая, что вошло в его жизнь, пока едва заметная треугольная выбоинка на молочнике не раскрыла заложенную в нем идею. Выбоинка так тонко обнажала фарфоровую хрупкость, что сладострастная дрожь скользнула по позвонкам Пиводелова и он едва сдержался, чтобы не швырнуть молочник в стену.

Но сдержался и тем положил начало пути. Он распродал исторические фолианты, оставшееся серебро и мебель, имевшую самую ничтожную цену, обложился книгами по истории фарфора и обзавелся знакомствами с комиссионерами. Он обегал сотни домов, где в ожидании Торгсина доживали старинные вещи, и покупал фарфор - за деньги, за картошку, за муку. Когда денег не хватало, Пиводелов умело пожинал коммунальную ниву. В денежных комбинациях он бывал разнообразен, изящен и, при полной свободе исполнения, умел сохранить меру, подобно мастерам росписи в стиле "доу-цай", чья ваза, исполненная в желтой гамме по кобальтовому полю, долго была венцом его коллекции.

Годы неслись в неутолимой жажде приобретательства, и безучастный юноша бесследно исчез в деятельном и хватком домоуправе. Пиводелов сдувал пыль со своих фарфоровых сосудов - бесценных облаток пустоты - и совершенствовал систему засовов.

К тысяча девятьсот двадцать восьмому году было покончено с НЭПом, и Девушка, Отвергшая Пиводелова, попала в "лишенки", то есть утратила счастливое право на освобожденный труд благодаря далеко не пролетарскому происхождению. Этот вполне оригинальный способ борьбы за чистоту класса обрек девушку на голодную смерть, от которой ее спасала артель инвалидов "Красный швей". По негласной договоренности, она вязала для артели носки, и за овес, жмых и пайковый хлеб ею пользовался председатель "Швея" с ловко отстегиваемой ногой. Он издавал крепкий запах профессии - пота, шерсти и кожи, настоянных на спирту, - и бил девушку протезом, чтобы была под ним поживее. Девушка старалась, как могла, и жаловалась на артельщика Пиводелову. В конце концов она родила младенца мужского пола, который был взят от повивальной бабки красным швеем и унесен в неизвестном направлении. Очевидной целью похищения была борьба за классовую чистоту, но, исполнив пролетарский долг, швей напился, как сапожник, плакал и скоро был уволен по доносу, разоблачавшему его внеклассовую связь.

Взбаламученная жизнь все тверже укладывалась в колею, ведущую на северо-восток от столиц, и беспризорный фарфор исчезал. Открылись музеи. Определились и частные конкуренты, превосходившие Пиводелова размахом и весом в обществе. Домоуправ напрягал силы в неравной борьбе и совершенствовался в коммунальном грабеже, чему много способствовали фарфоровые знакомства, но уступал, пока не началась война.

Ею открылись такие возможности, о которых Пиводелов и не подозревал. Дотоле управляемая страсть к собирательству вспыхнула с пожирающей силой. Пиводелов превращал в фарфоры материалы на восстановление Песочного дома из ловко заактированных руин, все дотации, которые мог выбить под хронически аварийное состояние перекрытий, пробелы в штатном расписании, комнаты, квартиры, уголь и внутренние переделки достаточных жильцов.

Черт вылез из кувшина. Махинации Пиводелова потеряли присущую им прежде строгость и меру и напоминали роспись эпохи упадка. Три коллекции, чьи владельцы пострадали от фашистского нашествия, были объединены под знаменами Пиводелова, и только один конкурент держался, вовремя нырнув в интендантские закрома. Борьба между ними шла на выбывание, и каждый подталкивал другого к роковой черте. Кто-то должен был угаснуть за ней первым, и Пиводелов вздрагивал каплей на голенище судьбы.

Но вот интендант - жертва борьбы роковой - пал, и его древние персидские фаянсы заняли место в музеях. Снедающее возбуждение борьбы спало, оставив Пиводелова в царственной прострации, из которой он и был выведен трубным гласом, оповестившим Песочный дом о бесплодии Данаурова.

Забыв стереть преступного "Домопродава", Пиводелов четко, в стиле военного времени, развернулся и направился к старцу. Запахнув выцветший клетчатый шарф, Данауров заерзал и задрожал желтым глазом, безуспешно пытаясь встретить взгляд нелюдимого и твердого в очертаниях домоуправа.

- Обманули, - на всякий случай сообщил старец, оказавшийся предметом высокого внимания. - Обманули, обманули.

Два обугленных резца в пустом рту увидел Пиводелов - тлен греха, Содом и Гоморру.

"Обманули его, - подумал домоуправ, припоминая дворовую версию инцидента, сгубившего Данаурова. - Так, верно, глуп был, распущен сердцем - вот и пережгло враз. И уже не хватило на человека - попугаем живет. А может, и не глуп вовсе. Ведь время-то наше - эпоха - человеком не осилить, а попугаем глядишь, и проскочил. Да, мнет жизнь людишек, выталкивает из образа. Какие уж у него дети!"

Домоуправ резко отвернулся и, уже сложившись в шаг, споткнулся о предательскую мысль: "А у меня?"

- Обманули! - торжествующе заскрипел Данауров.

Пиводелов отчетливо вздрогнул и пошел через двор, присматриваясь к детям на насыпи, как к неизвестным блеклым растениям японского рисунка. Один из них старательно прятал за спиной нож, а другой ответил Пиводелову взглядом, казалось, вобравшим в себя всю жизнь его легкого тельца. Только у ворот Пиводелов преодолел странную притягательность детских глаз, слепо пересек развилку шоссе и двинулся липовой аллеей.

Солнце дробилось о набиравшие силу кроны, и неверные блики плескались по аллее - то надвигаясь, то прыская из-под ног. Они были так неожиданны, так трудны своей сумятицей, что Пиводелов сбивался с шага и вынужден был остановиться, опершись о ствол. У него кружилась голова, и образы, выхватываемые из сумятицы света, были раздражающи, как крап на эмали. То ему чудился кто-то старый, подрагивающий, желтый, похожий на короля треф, закутанного в клетчатый шарф, то бесплодные опыты с Девушкой, Отвергшей Пиводелова, пристроенной им в уборщицы, которая принимала в себя накипь, собиравшуюся в Пиводелове за неделю жизни, с безразличием одутловатого фарфорового сосуда.

Но тут солнце скрылось в тучах, блики погасли, а с ними и видения. Пиводелов оправился, преодолел аллею и ступил в свою квартиру. С порога он бросил канонизированный взгляд вверх, где, оттененная черным экраном, стояла в серо-зеленой гамме вечности жемчужина собрания - ваза из мастерских Лунцюаня, - дар небес, ниспосланный домоуправу в виде песочной бомбы. Потом взгляд его скользнул по голубоватым псевдоклассическим амурам Севра, светозарным глазурям Китая, белым овалам Мейсена, пестрой фарфоровой табуретке с драгоценными мелочами - и утомленный домоуправ устало опустился в кресло.

Он любил заходить домой невзначай, особенно в солнечные дни, когда светились стенки тончайших фарфоров и глазуревые россыпи вспыхивали в сказочной и безмолвной игре. В этом изысканном храме черпал он идеи, вдохновляющие его на житейскую брань, где он один стоял против всех. Легкая деталь японской росписи двенадцатого века, решительно абсурдная, не вписывающаяся в рисунок, но содержащая то таинственное, без чего немыслимо целое, натолкнула его однажды на мысль растянуть брезент над пустым двором Песочного дома. Идея, забавная своей мистической простотой, позволила ему вычерпать все средства, ассигнованные на гражданскую оборону. И ни одна исполкомовская комиссия не заикнулась спросить, зачем он там, этот брезент, и почему требует столько денег.

Забываясь в гаремной дремоте фарфоров, снисходительно думал Пиводелов о матерых хапугах, впавших в расслабляющий патриотизм и упустивших уникальные возможности обогащения, открытые войной, сбившихся с темпа, когда он, свободный от предрассудков, рывком оставил их далеко позади. Мысли эти и теперь заполнили царственный покой домоуправа, но ожидаемого успокоения не принесли.