Помянул он также недоброкачественные продукты, которыми нас кормили, — непригодные даже для собаки, и без конца распространялся о том, что неблагоразумно доверять дальше судно человеку с таким невоздержанным характером, как у старшего помощника. К тому же, имея на борту столько больных, на что могли мы надеяться, занявшись ловлей китов? Да о чем там толковать! Будь что будет, а судно должно стать на якорь.
И вот, так как Затычка не только был прекрасным моряком, «сазаном» кубрика и одним из старших по возрасту, но, кроме того, глубоко проникся чувствами, встречавшими горячий отклик у остальных, его немедленно уполномочили выступить в качестве оратора, лишь только консул сочтет нужным к нам обратиться.
Этот выбор был сделан вопреки советам доктора и моим; впрочем, все заверили нас, что будут вести себя спокойно и выслушают Уилсона до конца, прежде чем предпримут какие-нибудь решительные шаги.
Нам недолго пришлось ждать, так как очень скоро Уилсон появился из входного люка, держа в руках потускневший железный ящик с судовыми документами, а Джермин тотчас же крикнул, чтобы весь экипаж собрался на шканцах.
Глава 21
Что предпринял консул
Распоряжение было немедленно выполнено, и матросы выстроились перед консулом.
Ну и странное же это было сборище: уроженцы многих стран, довольно причудливо одетые, но живописные даже в лохмотьях. Мой приятель долговязый доктор также присутствовал; возможно, для того чтобы привлечь симпатии консула к попавшему в беду джентльмену, он уделил своей внешности больше забот, чем обычно, и среди матросов казался журавлем, унесенным в море и очутившимся в обществе буревестников.
Самый замечательный вид имел, однако, несчастный Каболка. Так как он был сухопутным растяпой, то его морское обмундирование уже давно конфисковали, и ему приходилось теперь ходить в чем попало. В качестве верхней части туалета ему служил поношенный фрак (или «куртка с хвостами»), который он получил, будучи юнгой, от капитана Гая; эту отнюдь не подходящую для моряка одежду он продолжал упорно носить, хотя ее по двадцать раз на день срывали у него с плеч.
Около Уилсона стоял старший помощник с непокрытой головой; седые волосы падали кольцами на его бронзовый от загара лоб, а проницательные глаза пристально всматривались в лица моряков, словно читая их мысли. Из-под накинутой куртки виднелись круглая шея, волосатая грудь и короткая сильная рука, усеянная синяками и разукрашенная многочисленными эмблемами, нарисованными китайской тушью.
Среди зловещего молчания консул медленно разворачивал судовые документы, очевидно стараясь произвести впечатление своим чересчур величественным видом.
— Мистер Джермин, сделайте перекличку, — и он протянул список команды.
Отозвались все, кроме двух матросов, покоившихся на дне океана, и беглецов.
Мы предполагали, что теперь консул вытащит «раунд-робин» и что-нибудь скажет о нем. Ничего подобного. Среди бумаг, лежавших в железном ящике, находилась как будто бы и наша петиция; но если она там и была, к ней отнеслись слишком презрительно, чтобы удостоить какими-нибудь комментариями. Некоторые из присутствующих, совершенно справедливо считавшие ее незаурядным литературным произведением, ждали от нее всяческих чудес, и поэтому их очень задело такое пренебрежение.
— Ну, ребята, — заговорил снова Уилсон после небольшой паузы, — хотя на вид вы все вполне здоровы, мне сказали, что среди вас имеются больные. Так вот, мистер Джермин, вызовите тех, кто числится у вас в списке больных, и пусть они перейдут на другую сторону палубы — я хочу на них посмотреть.
— Так — продолжал он, когда мы все перешли к другому борту. — Значит, вы больные, а? Прекрасно. Вас сейчас осмотрят. Отправляйтесь по одному в каюту к доктору Джонсону, который доложит мне о вашем состоянии. Тех, кого он признает умирающими, я отправлю на берег; остальные будут снабжены всем необходимым и останутся на борту.
После такого заявления мы в страхе уставились друг на друга, стараясь выяснить, кто из нас похож на умирающего; иные готовы были скорее остаться на судне и считаться здоровыми, чем отправляться на берег и быть похороненными. Впрочем, некоторые из нас ясно понимали, к чему клонил Уилсон, и соответственно вели себя. Лично я намеревался принять такой вид, будто нахожусь на самом краю смерти, надеясь таким образом добиться высадки на берег и избавиться от «Джулии» без дальнейших неприятностей.
Задавшись этой целью, я решил, пока не выяснится моя судьба, не принимать участия в назревших событиях. Что касается доктора, то он все время разыгрывал хворого, и теперь по многозначительному взгляду, брошенному на меня, я понял, что ему стало гораздо хуже.
Когда с больными было временно покончено, и один из них отправился вниз на освидетельствование, консул обернулся к остальным и сказал им следующее:
— Ребята, я хочу задать вам несколько вопросов. Пусть один из вас отвечает да или нет, а остальные молчат. Ну так вот: имеете ли вы что-нибудь против старшего помощника, мистера Джермина? — Он переводил испытующий взгляд с одного матроса на другого и, наконец, уставился в глаза купору, на которого были обращены все взоры.
— Так что, сэр, — нерешительно начал Затычка, — мы ничего не имеем против мистера Джермина как моряка, но…
— Никаких но! — прервал его консул. — Отвечайте, да или нет — имеете ли вы что-нибудь против мистера Джермина?
— Я и хотел сказать, сэр; мистер Джермин очень хороший человек, но с другой стороны…
Тут старший помощник бросил на Затычку убийственный взгляд; Затычка что-то пробормотал, вперил взор в настил палубы и умолк.
Купор, всегда державшийся самоуверенно и похвалявшийся своим бесстрашием, теперь явно струсил.
— Итак, с этим делом все ясно, — поспешно воскликнул Уилсон. — Я вижу, вы против него ничего не имеете.
Несколько человек, казалось, готовы были на это многое возразить, но, обескураженные поведением купора, сдержались, и консул продолжал:
— У вас на судне хватает еды? Пусть отвечает тот, кто говорил раньше.
— Что до этого, я не знаю, — произнес Затычка, имевший очень смущенный вид; он попытался было скрыться за других, но его снова вытолкнули вперед. — Солонина, к примеру, могла бы быть повкусней.
— Я не об этом спрашиваю, — заорал консул, очень быстро смелея. — Отвечай на мои вопросы, как я их задаю, а не то я найду способ расправиться с тобой.
На этот раз он зашел слишком далеко. Возмущение, в которое привела матросов трусость купора, теперь прорвалось. Один из них — молодой американец, известный у нас под именем Салем,[49] — растолкав других, выскочил вперед, ударил Затычку так, что тот кубарем отлетел под ноги консулу, и, размахивая в воздухе выхваченным из-за пояса ножом, выпалил.