Читать интересную книгу Сборник статей - Адин Штайнзальц

Двести лет тому назад один хороший еврей сформулировал это так: «Вначале мы получили свет на горе Синай, затем источником света для нас был Храм, потом какое-то время мы существовали в темноте, а сейчас мы начинаем жить при свете Мошиаха».

Женщина: Я противница феминизма и я считаю, как говорит традиция, что роль женщины — это Шхина в Храме семьи. Когда я читала книгу Рава «Библейские образы», когда я читала про Изабель, это жажда власти и контроля все делать своими силами как бы в угоду мужу и детям, я увидела в этом как бы параллель. Что феминизм и дух Изабель это одно и тоже, дух одного, как мне кажется, подогревается духом другого. Каково ваше отношение к феминизму? Как с ним бороться?

Рав Штейнзальц: Есть, по меньшей мере, две разновидности феминизма. Одна разновидность — это утверждение, что все то, что могут делать мужчины, могут и должны делать женщины. Вторая разновидность феминизма — это все то, что делают мужчины женщины делают еще лучше. Что именно вы имеете в виду?

На одном из моих уроков в Америке присутствовали две главные американские феминистки, лидерши, и они сидели, слушали. Слушали внимательно, записывали и вполне достойно учились на этих уроках. Из этого я делаю вывод о том, что даже феминистки не безнадежны, если они могут терпеть такого шовиниста как я.

Мужчина: Рав сказал, что Г-сподь влиял на Фараона. Было ли такое же влияние, на Гитлера, и какое можно дать теоретическое объяснение катастрофе?

Рав Штейнзальц: Иудаизм, так или иначе, влиял на весь мир. Как на хороших людей, которые жили в этом мире, так и на плохих, таких как, например, как Мао Дзе Дун и Гитлер. У меня нет уверенности, что Мао Дзе Дун уничтожил меньше людей, чем Гитлер. Думаю, что больше. Так что влияние оно естественно существовало и существует.

Идея, будучи высказанной, начинает жить самостоятельной жизнью. Есть люди, которые берут идею и делают с ее помощью идеологию. Идея — она может быть действенна в любом случае. Например, идея избранного народа, несомненно, была принята и творчески переработана нацистами. Теперь, то что они с этой идеей сделали, и как они ее деформировали, никоим образом не дискредитирует наш подход к этому вопросу, но несомненно является его отдаленным следствием.

Теперь относительно второго вопроса. Я сейчас постараюсь ответить честно и коротко, почему отвечать на него я не собираюсь. Однажды я посвятил этой теме двухчасовую лекцию, сейчас я попытаюсь вам это объяснить за три минуты. Мы находимся слишком близко от этого события — катастрофа, для того чтобы иметь возможность, так или иначе, дать теологический или философский анализ произошедшего. Нет никакого права рассуждать и разглагольствовать на темы, которые столь болезненны лично, для такого количества еще живущих людей. Абстрагируясь от личных чувств, эмоций и боли и пытаясь объективировать теологические и философские идеи как таковые, я вполне допускаю, что здесь сидят люди, у которых есть личные воспоминания о катастрофе.

Но даже я, который не пережил это лично в своей жизни, но мои бабушки и дедушки, дяди, тети и племянники, большое количество родственников были уничтожены нацистами. Я считаю, что для меня сейчас как для человека, который потерял стольких близких в этой войне, делать вид что, я способен на спокойный, объективный, беспристрастный анализ, просто бесчеловечно. Есть талмудическое правило, сформулированное так: запрещено утешать человека, когда покойник лежит перед ним. По отношению к катастрофе эти тела слишком близко от нас лежат, для того, чтобы мы смогли себе позволить играть в объективность и эмоции.

Рав Гиссер: Мы вам очень благодарны за все заданные вопросы. Спасибо за внимание.

Трагические актёры или самобытная нация

Наш национальный характер многогранен, и в этом одна из причин, почему большинство других народов не понимает нас. Они всегда видят только одну сторону, одну грань и думают, что это все. Их поражает, разочаровывает или, по меньшей мере, просто удивляет, когда им вдруг становится ясно, что в нашем характере есть и другие стороны. И тем не менее существуют две основные силы, которые воздействуют на нас и имеют наибольшее значение для понимания нашей сущности. Одна четко выраженная сила — это наша поразительная способность видоизменяться, приспосабливаться, становиться похожими на людей, среди которых мы живем. Я бы сказал, что это в какой-то степени верно, даже когда мы говорим о чисто внешней, биологической стороне нашего облика. Можно наблюдать, что происходит с евреями, которые переселяются из одной страны в другую. Изменения заметны уже при сравнении людей второго или третьего поколения. Например, если мы сопоставим современного еврея из России или Польши с его родственниками во Франции или особенно в Америке, чьи родители эмигрировали в начале века, то различия даже в физическом облике весьма впечатляющи.

Но это лишь одна и не самая существенная сторона дела. Подлинная способность к приспособлению проявляется гораздо глубже, и она связана с нашей способностью впитывать окружающую культуру. Чтобы лучше понять это, попробуем обратиться к явлению очень сходному, которое принято именовать левантизмом. Человек левантийского типа тоже очень легко и быстро способен изменяться, схватывать новые языки, перенимать манеру одеваться и вести себя. Но это всего лишь мимикрия, она не затрагивает внутреннюю сущность.

Наша адаптация совершенно иная, это внутреннее преображение. С языком чужого народа к нам приходит глубокое понимание его духа, его чаяний, его образа жизни и мыслей. Мы не просто обезьянничаем, а становимся частью этого народа. Более того, спустя некоторое, часто очень недолгое время мы оказываемся в состоянии понять этот народ лучше, чем он сам понимает себя.

Этот феномен вовсе не означает, что евреев так уж любят в странах, где они прижились и стали частью окружающей культуры. Нет, это вызывает обиду и возмущение. У других народов складывается ощущение, что евреи не только порабощают их экономически, но и похищают их душу. Мы становимся национальными поэтами, драматургами, художниками других народов а через некоторое время даже их мозгом и устами. Мы становимся большими англичанами, чем сами англичане, большими немцами, чем сами немцы, большими русскими, чем сами русские. На эту тему есть много историй, звучащих как анекдоты, но на самом деле мы уподобляемся тому актеру, который не только играет роль, но и сам становится на сцене тем человеком, чью роль он исполняет. Если талантливый актер играет на сцене роль какого-то человека, то создаваемый образ в известном смысле правдивее, чем характер этого человека, ибо актер отыскивает его самые типичные детали и наиболее яркие индивидуальные особенности… И если евреи пытаются играть роль, то не как заурядные лицедеи и жалкие комедианты, а так, как играют великие трагические актеры. Подражая народам, среди которых они живут, они изображают, скорее, тип народа, нежели просто отдельных его представителей. Возникает вопрос: как евреям это удается? Огромное давление, оказываемое на наш народ, изначально народ маленький и слабый, всегда означало одно: что мы должны либо адаптироваться, либо умереть. И те, кто не сумел приспособиться, действительно умирали. Те же, кто обладал талантом в каждом новом месте уподобляться этому месту, точнее, живущему здесь народу, — те выжили. В этом состоит одна из могущественных черт нашего национального «грима». Но вот другая, не менее важная, сторона. У нас в душе постоянно звучит властный зов. То, чего он требует от нас, есть нечто совершенно противоположное приспособлению и изменению. Этот зов — стремление к самопознанию. Иными словами, в нас есть какое-то ядро, какие-то трудно объяснимые элементы нашего существования, от которых мы не можем избавиться. На протяжении многих поколений еврейской истории не раз бывало, что мы пытались это сделать. Иногда после того, как одно, два или три поколения, казалось бы, уже приспособились и ассимилировались, из сохранившихся ростков вдруг снова вырастал древний ствол, как будто и не было никакой ассимиляции. Это как раз то свойство, которое прежде всего замечают в евреях другие народы с самого начала нашей истории, а именно, что мы — самый упрямый народ в мире, который невозможно покорить, народ, который можно погрузить в воду, но нельзя утопить, который можно разорвать на куски, но эти куски, благодаря заключенной в них внутренней силе, вновь соединятся в единое жизнеспособное целое.

Как будто налицо очевидное противоречие. Но если вглядеться в проблему пристальнее, мы увидим, что эти два свойства нашего народа противоречивы только внешне. Просто способность к приспособлению означала бы, что мы должны были бы раствориться в других народах. Лет через сто мы исчезли бы, уподобившись другим народам. И те из нас, кто действительно хотел этого, стали-таки частью других народов, если не сами, то в своих потомках. Но выжили — не как индивидуумы, а как нация только те, кто обладал особым свойством, придававшим особый смысл нашей способности приспосабливаться и изменяться. Это свойство заключается в том, что в такой же мере, в какой мы изменяемся, мы