Читать интересную книгу Учитель фехтования - Артуро Перес-Риверте

Прошло несколько дней. Газеты, изрядно обглоданные цензурой, осторожно, между строк сообщали политические новости. Поговаривали, что Наполеон III любезно разрешил Хуану Приму съездить на воды в Виши. Встревоженное близостью заговорщика, правительство Гонсалеса Браво использовало любую возможность, чтобы выказать французскому императору свое беспокойство. Асам граф Реусский, сидя в Лондоне на чемоданах, проводил одно собрание за другим, изобретая всё новые способы, чтобы убедить кое-кого раскошелиться на благо общего дела. Революция, не имеющая должной экономической поддержки, неизбежно превратилась бы в нелепую потасовку, и герой событий в Кастильехос, наученный опытом прошлых поражений, не собирался рисковать впустую.

В Мадриде Гонсалес Браво неустанно повторял слова, произнесенные им в день принятия полномочий в конгрессе:

– Мы правительство, противостоящее революции; страна нам доверяет, и заговорщики останутся ни с чем. Не я возглавляю Совет министров, но тень самого генерала Нарваэса!

Однако мрачная тень Всадника из Лохи была мятежникам нипочем. Зная об их приближении, генералы, которые некогда без зазрения совести резали простой народ, ныне толпами переходили на сторону революции или по крайней мере собирались примкнуть к ней, когда она будет победно завершена. На своем курорте в Лекейтио, вдали от мадридской суеты Изабелла II чувствовала себя все более неуверенно. Последней ее надеждой и опорой был генерал Песуэла, граф Честский <Хуан де ла Песуэла, граф Честский (1809 – 1906) – испанский военный и политик.

>. Любовно поглаживая рукоять генеральской сабли, он то и дело заверял королеву в своей верности:

– Если надо умереть, защищая королевский двор, мы умрем. В этом долг истинного солдата.

Ссылаясь на эти напыщенные фразы, правительственная пресса старалась успокоить народ, вовсю трубя о возрастающем королевском престиже. В моду вошел пущенный кем-то куплет:

Питать себя надеждой -

Для всякого отрада,

Вот так ослы на поле

Травинки щиплют стадом.

А в жизни дона Хайме тем временем произошло печальное событие: он лишился ученицы. Адела де Отеро больше не приходила на его занятия. Ее частенько видели то там, то здесь неизменно в сопровождении маркиза: то они не спеша прогуливались в Ретиро, то ехали в шарабане по Прадо, то их встречали в театре Россини, то в ложе Сарсуэлы. Жестикулируя веерами и осторожно подталкивая друг друга локтями, мадридские аристократы восторженно перешептывались: кто же эта таинственная незнакомка, так умело взявшая в оборот Луиса де Аялу? Однако никто не мог сказать толком, откуда взялась эта дама; ничего не было известно ни о ее семье, ни о связях, ни о друзьях, за исключением уже упомянутого маркиза. Как минимум пару недель самые досужие столичные сплетницы, сгорая от любопытства, наводили справки и строили предположения, но в конце концов и они признали себя побежденными. О незнакомке было известно лишь одно: эта молодая женщина недавно приехала из-за границы, и, вероятно, именно по этой причине некоторые особенности ее поведения шли вразрез с принятыми в свете правилами.

Глухие отголоски этих пересудов в один прекрасный день достигли ушей дона Хайме, встретившего их с должным мужеством. Учитель фехтования продолжал ежедневно посещать дом Луиса де Аялы. Руководствуясь природным благоразумием и так-том, он ни разу не полюбопытствовал, как поживает его бывшая ученица; маркиз тоже не упоминал ее имени. Лишь однажды, когда они, как обычно, попивали херес после удачного поединка, маркиз опустил руку ему на плечо и, смущенно улыбнувшись, произнес:

– Своим счастьем я обязан вам, маэстро.

Дон Хайме холодно выслушал его слова, и на этом разговор закончился. Несколько дней спустя маэстро получил чек, подписанный Аделой де Отеро, – это была плата за несколько последних уроков. К нему прилагалось небольшое письмо:

К сожалению, у меня нет времени, чтобы продолжать наши чудесные занятия фехтованием. Благодарю Вас за оказанную мне честь; о Вас, маэстро, у меня навсегда сохранятся незабываемые воспоминания.

С величайшим почтением,

Адела де Отеро.

Дон Хайме перечитал письмо несколько раз и, нахмурившись, погрузился в раздумья. Потом положил письмо на стол и, взяв карандаш, набросал какие-то цифры. Изучив их, он взял чистый лист бумаги и обмакнул перо в чернила.

Дорогая сеньора!

С удивлением обнаружил, что в присланном Вами чеке упомянуты девять занятий, что соответствует месячному курсу обучения, тогда как в действительности я имел честь провести с Вами за истекший месяц всего три. Таким образом, Вы заплатили лишние 360 реалов, которые я возвращаю Вам, прилагая оплаченный чек.

Примите мои наилучшие пожелания,

Хайме Астарлоа, учитель фехтования.

Он поставил подпись и с внезапным раздражением швырнул перо на стол. Капли чернил забрызгали письмо, написанное Аделой де Отеро. Он помахал им в воздухе, чтобы капли просохли, и принялся разглядывать ее нервный размашистый почерк: буквы были удлиненными и острыми, как кинжалы. Он подумал, как поступить с письмом – уничтожить его или сохранить, – и остановился на последнем. Когда боль утихнет, этот клочок бумаги превратится в памятный сувенир, и дон Хайме включит его в обширный архив своих ностальгических воспоминаний.

***

В тот вечер тертулия в кафе «Прогресо» закончилась несколько раньше обычного: Агапито Карселес был чрезвычайно озабочен статьей, которую к исходу дня он должен был сдать в «Жиль Блас», а Карреньо уверял, что у него срочное собрание в ложе «Сан Мигель». Дон Лукас вскоре ушел, жалуясь на простуду, и Хайме Астарлоа остался вдвоем с Марселино Ромеро, учителем музыки. Они решили прогуляться: дневная жара спала, задул легкий вечерний ветерок. Они спустились по улице Сан-Херонимо; повстречав знакомых, одного возле ресторана Ларди, другого у ворот Атенея, дон Хайме снял цилиндр. Ромеро, задумчивый и печальный, как обычно, шел, глядя на носки своих башмаков, и размышлял о чем-то своем. Вокруг шеи у него был повязан мятый бант; кое-как нахлобученная шляпа небрежно сидела на затылке. Воротничок рубашки явно был несвежим.

Под деревьями на бульваре Прадо было людно. Сидя на кованых железных скамейках, солдаты и горничные заигрывали друг с другом, нежась в лучах мягкого вечернего солнца. Элегантно одетые господа в обществе дам или друзей степенно прогуливались у фонтанов Кибелы и Нептуна, возбужденно размахивали тростью, что-то бурно обсуждали и подносили руку к цилиндру всякий раз, когда замечали приближение какой-нибудь знатной дамы или просто интересной женщины. Мимо них вдоль по центральной аллее, посыпанной песком, красноватым от лучей закатного солнца, в открытых экипажах проплывали разноцветные шляпы и зонтики. Румяный полковник инженерных войск с увешанной орденами грудью, шелковой перевязью и саблей невозмутимо покуривал сигару, тихо беседуя со своим адъютантом, серьезного вида молодым капитаном с кроличьим лицом. Тот в ответ на его слова одобрительно кивал; было очевидно, что речь шла о политике. Вслед за ними, отставая на несколько шагов, шла жена полковника, туго затянутая в обшитое оборками и бантами платье, едва не лопавшееся под напором ее обильных телес; служанка в чепце и переднике пасла целое стадо детишек, девочек – в кружевах и мальчиков – в черных гольфах. На площади Четырех Фонтанов щеголеватые молодые люди с напомаженными и расчесанными на пробор волосами покручивали нафабренные усы, бросая откровенные взгляды на девушку, которая под строгим наблюдением няни читала томик Кампоамора <Рамон де Кампоамор-и-Кампосорио (1817 – 1901) – испанский поэт, философ и политик.>, не подозревая, что ее миниатюрные стройные ножки с очаровательными лодыжками, обтянутыми белыми чулками, привлекают чей-то нескромный взгляд.

Приятели неторопливо прогуливались, наслаждаясь вожделенной прохладой; вышедшая из моды строгая элегантность маэстро забавно контрастировала с неряшливой внешностью музыканта. Ромеро покосился на продавца вафель, державшего на перевязи большую коробку с вафлями и преследуемого по пятам целой ватагой мальчишек, и повернулся к своему спутнику с умоляющим видом.

– Вы не одолжите мне немного денег, дон Хайме? Тот посмотрел на него дружелюбно и чуть насмешливо.

– Неужто, друг мой, вы вафель захотели?

Учитель музыки покраснел. Его ученицы разъехались на каникулы, и он сидел без гроша. В летние месяцы он обычно жил скромными займами у своих великодушных друзей.

Дон Хайме потянулся к карману жилета.

– Сколько вам нужно?

– Двадцати реалов было бы вполне достаточно. Маэстро вынул серебряный дуро и положил его на ладонь, протянутую смущенным музыкантом. Ромеро поспешно пробормотал извинение: