с силами, заговорил:
– Мистер Уорэксолл, я расскажу вам одну небольшую историю, но больше я ничего говорить не стану… ни слова. И вопросов потом не задавайте. Во времена моего прадеда… это было… девяносто два года назад… два человека сказали: «Граф умер, и бояться его нечего. Пошли-ка ночью в лес и поохотимся вволю». Этот лес на холме за Рёбеком. Так вот, а те, кто их слышали, сказали им: «Нет, не ходите – еще встретитесь с теми, с кем встречаться не следует. Они должны отдыхать, а не бродить по лесу». А мужчины эти засмеялись. Лесников тогда не было, потому что никто там и не охотился. Семья в усадьбе в то время не жила. И эти люди могли делать, что им хочется.
Ну, вот, и пошли они ночью в лес. А мой прадед сидел здесь, в этой комнате. Было лето, ночь стояла светлая. Окно на улицу было открыто, и ему был виден лес, да и слышать он все мог.
Вот сидел он там, и с ним еще двое или трое, и все они слушали. Сначала они совсем ничего не слышали, потом кто-то – вы знаете, как это далеко, – кто-то закричал, причем так, словно душу из него вынимали. Сидящие в комнате вцепились друг в друга и сидели так три четверти часа. Потом они еще кого-то услыхали, совсем близко – в трех локтях. Он громко смеялся, и это были не те двое; на самом деле смеялся вообще не человек. А дальше они услышали, как где-то с грохотом хлопнула дверь.
Как только рассвело, они пошли к священнику. И сказали они ему: «Святой отец, наденьте ваше облачение с плоеным воротником и пойдемте хоронить Андерса Бьёрнсена и Ханса Торбьёрна».
Вы, конечно, понимаете, они были уверены, что эти двое умерли. И пошли они в лес – прадед мой никогда не мог этого забыть. Он говорил, что они сами были как мертвые.
И священник тоже был совсем бледный. Он сказал им: «Ночью я слышал, как кто-то кричал, а потом кто-то смеялся. Если я не смогу этого позабыть, то не буду спать никогда».
Так вот, пошли они в лес и нашли этих людей на опушке. Ханс Торбьёрн стоял, прислонившись спиной к дереву, и все время отталкивал кого-то… отталкивал того, кого не было. Итак, он был живым. И они увели его и увезли в дом в Нючёпинге, там он умер, не дожив до зимы, только все отталкивал кого-то. Андерс Бьёрнсен тоже был там, только мертвый. А я должен вам сказать, что этот Андерс Бьёрнсен был очень красивым, но теперь у него не было лица – оно было содрано до костей. Вам понятно? Прадед мой никогда не мог этого позабыть. И положили они его на носилки, которые взяли с собой, и закрыли лицо покрывалом. Священник шел рядом. И стали они петь для мертвого псалмы так хорошо, как только могли. И только спели они первый стих, как один из них упал – тот, что нес носилки впереди, – остальные оглянулись и увидели, что покрывало съехало и глаза Андерса Бьёрнсена глядят вверх, потому что прикрыть их было уже нечем. И этого они вынести не смогли. И тогда священник прикрыл его покрывалом и послал за лопатой, и они похоронили его прямо на этом месте.
На следующий день, как пишет мистер Уорэксолл, после завтрака за ним зашел дьякон и повел его в церковь и в склеп. Мистер Уорэксолл заметил, что ключ от склепа висит на гвозде рядом с кафедрой, и тут же сообразил, что, так как церковь всегда открыта, ему не составит труда посетить памятник старины вторично самому, если, конечно, найдет там что-либо интересное.
Склеп показался ему внушительным. Памятники – главным образом семнадцатого и восемнадцатого веков – можно было назвать величественными, если не напыщенными: эпитафий и геральдики было в изобилии. В самом центре под куполообразной крышей размещались три медных саркофага, покрытые чудесно выгравированным орнаментом. На крышке двух, как это принято в Дании и Швеции, возвышались большие металлические кресты.
На третьем, принадлежавшем, как выяснилось, графу Магнусу, вместо креста был выгравирован портрет, а по краям тянутся орнамент и различные изображения. Первое представляло собой поле боя: пушку, изрыгающую дым; обнесенный стеной город и войска копейщиков. На второй картинке была изображена казнь. А на третьей среди деревьев на полной скорости несся человек с горящими волосами и простертыми вперед руками. Его преследовало нечто. Хотел ли художник изобразить в данном случае мужчину, только ему это плохо удалось, или же он специально придал ему черты чудовища, понять было трудно. Если судить по мастерству, с каким были выполнены остальные гравировки, мистер Уорэксолл склонился к последней мысли. Фигура была несоразмерно низкого роста, а большая ее часть была завернута в одеяние с капюшоном, волочившееся по земле. Единственное, что торчало из этого покрытия, совершенно не напоминало руки.
Мистер Уорэксолл сравнивает это с щупальцем ската и продолжает: «Увидев это, я сказал самому себе: „Очевидно, передо мной какая-то аллегория – злой дух преследует чью-то душу, – возможно, это история о графе Магнусе и его таинственном вестнике.
Посмотрим, как выглядит егерь: несомненно, это демон, трубящий в рог“». Но, как выяснилось, егерь ничего сенсационного собой не представлял – всего лишь подобие человека в плаще, стоящего на бугре; он опирался на палку и наблюдал с интересом за охотой, которую гравер постарался изобразить в присущей ему манере.
Мистер Уорэксолл отметил массивные, прекрасной работы, стальные замки – в количестве трех штук, – держащие под стражей саркофаг. Один из них отвалился и лежал на полу. Потом, не желая более задерживать дьякона и терять свое собственное время, мистер Уорэксолл пошел в имение.
«Любопытно, – пишет он, – как можно быть поглощенным собственными мыслями – ничего не замечаешь вокруг. Сегодня вечером я снова совершенно не соображал, куда я иду (а хотел зайти в склеп и скопировать эпитафии), как вдруг, придя в себя, я обнаружил (как и прежде), что сворачиваю в церковный двор, причем напевая что-то вроде „Вы проснулись, Магнус-граф? Или спите, Магнус-граф?“ и какие-то еще слова, которые не могу вспомнить. И по всей видимости, столь нелепо я вел себя уже давно».
Ключ от мавзолея он нашел там, где и ожидал, и списал почти все, что хотел. В мавзолее он оставался, пока не стало смеркаться.
«Я, должно быть, ошибался, – пишет он, – упоминая ранее, что на земле лежит всего один замок от саркофага графа – там