Читать интересную книгу Демоны в Ватикане - Александр Рудазов

– Ну-ка, ну-ка… – ехидно полуприкрыл глаза дю Шевуа.

– Иоанн Креститель, – поднял палец я. – Иоанн Креститель крестил Христа. Верно?

– Неоспоримо.

– Но как он мог его крестить, если само слово «крещение» произошло от слова «крест»?! – торжествующе воскликнул я. – Они что, заранее знали, что Иисус будет распят на кресте?!

Воцарилось молчание. На меня удивленно уставились все присутствующие – даже робко съежившийся в уголке пан Зовесима. Брови кардинала медленно поползли вверх, и он медленно спросил:

– Демон… ты что, рехнулся?

– Патрон, ты и правда сдурел, – жалостливо заговорил Рабан. – Это же только в русском языке слова «крещение» и «крест» – однокоренные. А в других – ничего подобного. На той же латыни крест – «crux», крещение – «baptisma», а креститель – «baptista». Никаких общих корней. И в еврейском языке тоже никакой связи между «крестом» и «крещением» нету.

Мне стало нехорошо. Вот ведь как опозорился. Дальше ехать некуда.

Чтобы как-то объясниться, я принялся мямлить, что в моем родном языке эти слова действительно родственны, одно произошло от другого, и я, будучи по жизни тормозом, в очередной раз протупил…

Кардинал дю Шевуа снисходительно вздохнул и отвернулся. По-моему, я его уже вконец достал. А вот гоблин Цеймурд неожиданно проявил нешуточный интерес.

– Да, перевод – это всегда проблема, – понимающе кивнул он. – И чем текст сложнее, чем больше в нем смыслов, тем труднее его переводить. В каждом языке свои слова, свои выражения, которые в других языках могут просто отсутствовать. Слишком буквальный перевод влечет за собой потерю смысла…

– Почему потерю смысла? – не понял я. – Перевести каждое слово, и все…

– Ох, если бы… – хихикнул гоблин. – А как же фольклор, диалект, жаргон, идиомы, метафоры, цитаты, фразеологические обороты, да шутки в конце концов? Их никогда нельзя переводить буквально! Возьми английское «give me some sugar»… как это переводится?

– «Доставь мне удовольствие», – чуть помедлив, ответил я. Из-за магии вавилонской рыбки я даже не сразу сообразил, что Цеймурд вдруг перешел на английский – для меня все это звучит родным русским.

– Верно, но это вольный перевод! – еще шире оскалился Цеймурд. – Вольный, исходя из смысла фразы! А если перевести буквально, как есть, то получится «дай мне немного сахару»! Потому что это метафора, вещь в себе, которую нельзя, ни в коем случае нельзя переводить как есть – получится бессмыслица! Не то чтобы совсем бессмыслица, конечно, но совсем не то, что имелось в виду изначально. Слово, фразу нельзя переводить отдельно, нельзя отрываться от контекста!

Я напряг мозг, вновь проговаривая в уме английское выражение. Да, и в самом деле, буквальный смысл фразы совсем другой – а я его не увидел из-за вавилонской рыбки.

Хотя иногда я, наоборот, вижу как раз буквальный смысл, не различая переносного. Из-за чего и попадаю впросак, не понимая какого-нибудь выражения. Чертова магия – хрен поймешь, как она работает…

– А особенно сложно переводить тексты художественные, – грустно покачал головой Цеймурд, вспоминая что-то свое. – Часто там приходится не столько переводить, сколько писать все заново, опираясь на оригинал. И если бы ты знал, какие противоречивые требования нам при этом предъявляют! Одни говорят, что нужно в первую очередь передать смысл – а для этого текст требуется адаптировать под носителей другого языка. Другие требуют, чтобы перевод был совершенно дословным – даже ценой потери части смысла. В иностранном тексте всегда таятся ловушки – как бы хорошо ты ни знал чужую культуру, ты все-таки к ней не принадлежишь и часть смысла поневоле упустишь. Особенно если текст сложен для понимания. А возьми поэзию! Поэзия же вообще практически непереводима! Можно дать буквальный перевод, перевести стихи прозой… но они перестанут быть стихами. Можно перевести смысл, сочинить стихи заново на другом языке… но это будут уже совершенно другие стихи. К тому же почти всегда – и отдаленно не сравнимые с оригиналом. Переводчик же не обязан быть еще и поэтом! В любом случае красота оригинала потеряется.

– Интересно, как же тогда было с Библией?.. – пробормотал я.

– А вот здесь много о чем можно сказать и рассказать! – заблестели глаза Цеймурда. – Слышал ли ты, например, о Септуагинте, пан демон?

– Нет, не слышал. Это что?

– Как же, как же! Это старая история, с которой, собственно, и пошла нынешняя Библия. Первоначально ведь она писалась на еврейском, и все тексты были только на еврейском. Но в третьем веке до года Господа в городе Александрии произошла такая вещь. К царю Птолемею Филадельфу явился хранитель библиотеки и пожаловался, что евреи, живущие в Египте, в спорах с греческими философами то и дело ссылаются на свое Писание, Тору, написанную чуть ли не рукой самого Бога. Однако проверить их слова чрезвычайно сложно – ибо перевода на греческий у Торы нет.

– И что царь?

– Царь обратился за помощью к иудейскому первосвященнику Элеазару. А тот послал к нему семьдесят двух ученых книжников, сведущих в греческом языке и хорошо знающих Тору. Царь решил проверить, в самом ли деле эти тексты такие уж святые, и совершил следующее – поселил каждого из книжников в отдельной келье, запретив им выходить, пока не будет окончен перевод. Все семьдесят два толковника работали самостоятельно, не общаясь друг с другом…

Цеймурд сделал драматическую паузу. Я немного подождал, а потом нетерпеливо воскликнул:

– Ну и?..

– Уже на семидесятый день работы перевод Пятикнижия был закончен! – торжественно провозгласил гоблин. – На семидесятый! Все семьдесят два переводчика закончили одновременно! И когда их работы были проверены, оказалось, что они совпадают слово в слово, точка в точку!

– И как такое возможно?! – поразился я.

– Чудо, разумеется. Божественное чудо.

– Да уж… Там ведь объем такой, что управиться всего за семьдесят дней – уже само по себе чудо…

– Это так, – согласился Цеймурд. – Святой Иероним трудился над Вульгатой целых пятнадцать лет…

– Вульгата? Это что?

– Это латинский перевод Библии, – устало произнес гоблин. – В самом деле, пан демон, ты не знаешь того, что знают даже малые дети. Где же хваленое всезнание демонов, о котором столько говорится в сказках?

– В сказках и осталось, – мрачно буркнул я.

Цеймурд криво усмехнулся.

– Святой Иероним Стридонтский – он покровительствует в том числе и нам… – задумчиво произнес он.

– Гоблинам?

– Нет, переводчикам. Толмачам. Это было главным делом всей его жизни. Он был не из наших, он был человек, но он мог бы сделать честь и моему народу. Он был одним из немногих богословов того времени, кто считал нужным и даже необходимым основательно изучать еврейский язык – чтобы читать и толковать Библию в подлиннике. Святой Иероним свободно говорил на латыни, греческом, еврейском и арамейском языках. Он одним из первых сформулировал основные принципы и требования хорошего перевода. Точно передавать букву оригинала, однако помнить при этом, что дух все же важнее буквы. «Апостолы и евангелисты при переводе древних писаний искали смысла, а не слов», – так он говорил. Он был прав, как мне кажется. Хотя даже он не сумел полностью избежать ошибок. Например, слова Иисуса – «Легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому попасть в Царствие Божие»…

– А что здесь не так?

– Согласись, что звучит это несколько странновато. Ну какая связь между верблюдом и игольным ушком, скажи на милость? Почему именно верблюд, и зачем он вдруг туда полезет?

– Ну и зачем же он туда полезет? – заинтересовался я.

– У некоторых из нас есть подозрение, что здесь произошло небольшое недоразумение. В греческом языке слова «верблюд» и «канат» пишутся и звучат почти одинаково – «kamelos» и «kamilos». И в арамейском языке слова «верблюд» и «канат» одинаковы – «гамла». Вполне возможно, что святой Иероним допустил ошибку, вместо «легче канат протянуть через игольное ушко» написав то, что написал. Впрочем, на смысл самого изречения это не влияет.

– А ты знаешь двадцать два языка, верно? – вспомнил я.

– Двадцать три.

– Охренеть. Трудно было столько выучить?

– Не очень, – пожал плечами Цеймурд. – Учить новые языки – это все равно что спариваться. Первый раз дается трудно, зато каждый следующий – все легче и легче. К тому же лингвистические способности гоблинов высоки весьма. Мы на лету схватываем новые наречия. Лично мне вполне достаточно месяца или двух, чтобы овладеть чужим языком в совершенстве. Поэтому мы и успеваем уже к зрелому возрасту познать много весьма.

– Охренеть, – снова сказал я. – А сколько тебе лет, кстати?

– Тридцать два. Я уже немолод.

– Да ладно, тридцать два – это не так уж много…

– Для человека – не так уж много. Но гоблины живут меньше.

– Насколько?

– Насколько… – вздохнул Цеймурд. – Меньше, чем люди. Они, конечно, тоже живут совсем недолго – лет пятьдесят-шестьдесят… изредка немного дольше. Если сравнивать с эльфами, гномами, цвергами, троллями, ограми… все они живут дольше людей. Но мы, гоблины, живем еще меньше. Раза этак в полтора меньше. Пятидесятилетний гоблин – это древний старик, до такого возраста доживают очень редко. Лишь считанные единицы доживают до пятидесяти пяти. И я слышал об одном-единственном гоблине, который перешагнул шестидесятилетний рубеж. По нашим меркам – настоящий Мафусаил. Легче встретить столетнего человека, чем шестидесятилетнего гоблина.