42
Марина
Сашка пришёл меньше чем через полтора часа. С красными от холода ушами, какими-то безумными глазами и трясущимися руками. Посмотрел на меня диким взглядом, улыбнулся зевающей Вике, вышедшей ему навстречу, и приподнял вверх коробку с тортом.
— Смотри, что я тебе принёс, Викуль! — произнёс нарочито весёлым голосом. — Хотя не только тебе — всем нам. Тортик!
— Да? — наша девочка, впервые за последние дни сегодня обнаружившая у себя аппетит, посмотрела на коробку с интересом. — А какой?
— Ой, я не помню. Вкусный, наверное. После ужина съедим.
Сашка повесил куртку, поставил торт в холодильник и отправился в ванную мыть руки. Я, краем глаза наблюдая, как он споласкивает лицо, осторожно подошла к его куртке и зачем-то обнюхала…
Почти тут же почувствовала себя беспросветной идиоткой. Потому что даже если от одежды пахнет духами — это ничего не доказывает. Один раз моё пальто, провисев в гардеробной театра во время спектакля, так пропиталось духами какой-то женщины, что я потом неделю его носить не могла — ждала, пока выветрится.
Сашкина куртка не пахла ничем, кроме табачного дыма. Значит, опять курил. Ну хоть не пил, и то хорошо.
— Мам, что ты делаешь? — раздался рядом любопытный голосок Вики — я аж подпрыгнула. Хорошо, что свой вопрос она задала шёпотом, — есть шанс, что Сашка ничего не заметит. Почему-то мне не хотелось, чтобы он знал, как я обнюхивала его куртку.
— Просто смотрела, не испачкался ли наш папа, — ответила, отходя от вешалок. И улыбнулась Вике, чувствуя, как из-за неловкости чуть печёт щёки. — Показалось, что испачкался.
Конечно, дочь не понимала, насколько метафорично это всё прозвучало. Мама проверяла, не испачкался ли папа… И теперь всегда будет проверять, раз один раз уже обнаружила грязь.
Как перестать это делать? И возможно ли это вообще?
Вышедший из ванной Сашка окатил меня понимающим взглядом, как водой с головы до ног, — и я поспешила поинтересоваться:
— Ты же будешь… ужинать?
— Угу, — кивнул он и отправился вместе с Викой в детскую.
Дальнейший вечер прошёл почти идеально — как в прошлые времена. Хотя я всё равно чувствовала, что Сашка отчего-то напряжён, и поневоле начала думать — а может, мои опасения не напрасны? И он на самом деле сделал то, чем пригрозил мне, уходя из дома, — то есть нашёл себе бабу и трахнул её по-быстрому где-нибудь в уголке? А теперь вот сожалеет.
Мне почему-то стало смешно настолько, что я едва не поперхнулась тортом. Он оказался очень вкусным, с фруктами и взбитыми сливками, я только такие и люблю. Девчонки любые могут есть — главное, чтобы сладкие были, — а я только фруктовые или чизкейки. Остальные для меня слишком тяжёлые.
— Что такое? — забеспокоился Сашка, заметив, что я дрожу и покашливаю. — Подавилась? Постучать по спине?
Я помотала головой и запила торт чаем.
Да… забавно, что я теперь точно знаю — Сашка может сожалеть. В этом у меня отчего-то нет никаких сомнений. А ведь это можно считать неким маркером предательства — если вдруг когда-нибудь Сашка вновь загуляет, он сразу же начнёт жалеть и выдаст себя.
Будет ли мне от этого легче? Скорее да, чем нет.
Я теперь точно знаю: когда твой близкий человек не чувствует раскаяния из-за того, что обидел тебя, — это убивает.
43
Марина
Наверное, если бы я поведала кому-нибудь подробности последних лет своего существования, мне было бы невозможно объяснить, как так получилось, что мы с Сашкой спали в одной постели, но тем не менее умудрялись почти не контактировать друг с другом. Кровать большая, два разных одеяла, две подушки, и как итог — мы во время сна находились на противоположных сторонах постели, и даже без меча, положенного посередине.
За четыре года наши физические контакты можно было посчитать по пальцам, и большинство из них случалось после того, как я выпивала. Только под воздействием алкоголя я становилась более сговорчивой и позволяла Сашке коснуться себя. Без вина или шампанского мне не удавалось расслабиться, всё время в голове крутилась мысль, со сколькими бабами он спал. Она приходила и при наличии опьянения, но была менее сковывающей, однако больше злила — из-за чего я стремилась причинить Сашке боль, кусала его и царапалась. Потом было неловко, но в то же время я чувствовала необъяснимое злое удовлетворение, наблюдая за тем, как он смазывает царапины йодом.
Оказывается, если ты не можешь задеть душу человека, то стремишься сделать больно телу. Пусть подобным образом, немного и безвредно, — но сделать.
Так было до недавнего времени — до моей измены. Теперь я знала, что Сашкина душа тоже оказалась задета. Все эти месяцы я замечала, что муж страдает, и чувствовала уже не злорадное удовольствие по этому поводу — совсем нет.
Я ощущала, как моя собственная злость, из-за которой я и связалась с Антоном, потихоньку уменьшается. Увы, но свято место пусто не бывает, и на место злости приходили другие чувства. Так бывает, если выдавливать прыщи — один выходит, но инфекция распространяется дальше, и рядом вскакивает ещё несколько.
Растерянность, непонимание, дезориентация в собственных желаниях… И как вишенка на торте — осознание, что я теряю себя. Да, я добилась того, чего хотела все эти годы, — сделала Сашке больно. Но при этом я словно отдала дьяволу частичку собственной души.
Я думала об этом, пока муж за моей спиной ложился спать. Застыла, глядя в тёмный провал окна, за которым яркой точкой светился фонарь, и пыталась понять, что же делать дальше. Подождать до летних каникул — и развод? Так ведь правильно, да? Раз уж мы с Сашкой за четыре года так и не смогли найти путь друг к другу.
— Марин, — кашлянул вдруг муж, ложась рядом. Точнее, не рядом — просто в одну постель, на своё привычное место. И не пытаясь до меня дотронуться. — Спишь?
Мне хотелось промолчать. Я совершенно не желала выслушивать признания в его грехах. Ну наверняка ведь сейчас скажет, что вновь изменил и очень жалеет. И чтобы я не обижалась, потому что это не считается — в состоянии аффекта ведь было сделано.
Да, я хотела промолчать. Но почему-то не смогла.
— Не сплю.
— Знаешь, — вздохнул Сашка, переворачиваясь на бок, лицом ко мне. Точнее, лицом к моему затылку. — Я только сегодня понял кое-что. И то не сам, а потому что меня жизнь мордой в грязь ткнула. В общем… я вдруг осознал, что так и не извинился перед тобой нормально.
Что?..
Я ослышалась?
— Да, — продолжал Сашка глухо и как-то очень грустно. — Я извинялся формально — потому что надо было извиниться. Но это было неискренне. Я не чувствовал своей вины. Ты знаешь почему. Теперь чувствую, поэтому хочу попросить прощения по-настоящему. Марин, прости меня. Не хочу говорить что-то в своё оправдание. Просто знай — я теперь всё понимаю и больше не считаю себя правым.
Я чуть не брякнула: «А ты считал, что прав?» — но силой сжала челюсти.
Не надо, Марин. Ни к чему колоть его сейчас.
— Дело не только в этом твоём Антоне. Я сегодня осознал, как отвратительно выглядел со стороны. А знаешь, что самое ужасное? Что как бы я ни жалел, как бы ни старался вести себя иначе — всё равно вокруг были, есть и будут люди, которые всё отлично помнят. И только расслабишься — как они выскочат из-за угла и расскажут тебе, каким ты был козлом.
— Ты бывшую пассию встретил, что ли? — не выдержала я.
— Почти. Неважно. Но это, знаешь, довольно необычное ощущение — когда осознаёшь, что с собой из прошлого не хотел бы даже на один толчок садиться. Вроде бы это тоже ты, но вспоминать не хочется. Да… Прости меня, Мариш. Ты хороший человек, по-настоящему добрый и благородный — в отличие от меня. Не терзай свою душу злостью на меня.
Я молчала, не зная, что ответить. На глаза наворачивались слёзы, в груди защемило — я почти не могла дышать, не то что говорить.