Читать интересную книгу Остаюсь с тобой - Леонид Гаврилкин

Скачков понимал и не стал перечить, доказывать свое, ждал, пока жена успокоится. Поднялся, собрал разбросанные тетради, положил их стопкой на стол. Воротился в спальню. Жена сидела, листала какую-то книжку.

- Полежала бы... Может, устала? Что ты хочешь - такое нервное напряжение! И это каждый день... Отдохни. Тетради пусть подождут.

- Хотелось же знать...

- Ты сразу слишком много хочешь.

- Боюсь, что ничего не сделаю ни сразу, ни вообще, - вздохнула она. Говорила уже без прежнего надрыва, даже с неожиданной трезвостью. - Помню, в первый день шла в школу как на праздник. Приоделась. А они смотрели на меня как на выскочку. Кто-то даже хихикнул. Теперь я знаю, почему хихикнул. Мол, погоди, скоро облиняешь... Что делать? Учить дальше? Ничего не добьешься выгонят. Бросать?.. Потом не простишь себе...

Скачков знал, больше того, был убежден, что работа в школе - ее судьба. Только там она сможет найти себя. Во всяком случае, она живет школой. И этот взрыв, это отчаяние, это разочарование служили лучшим тому доказательством. Они шли от любви, а вовсе не от ненависти. И также знал, что сейчас жену ничем не успокоишь. Рассказать разве о себе, о том, что ему сейчас тоже не сладко. Тогда ее беда рядом с его бедой перестанет казаться такой безутешной.

- Черт знает что творится, - начал он, пожимая плечами. - Конечно, бывает в жизни и так, что, кажется, нет никакого выхода. Особенно когда замахнешься на что-то большое. Но такое случается лишь тогда, когда хочешь поскорее добиться своего. Одним прыжком. Даже пробуешь прыгнуть с разбега. И кончается все тем, что, расквасив себе нос, сидим потом и плачем. А истина в том, чтобы каждый день упорно делать свое дело. Каждый день. У меня было такое. И не раз. Помню, надо было писать очень ответственную бумагу. Хочешь скорей, спешишь, а получается ерунда. Если же каждый день вдумчиво, по абзацу, глядишь, - то, что надо. Между прочим, у меня тоже тупик. В этом месяце план заваливаем более успешно, чем когда-либо раньше. Некоторые скважины поставили на ремонт, а запчастей нет. А на тех, что действуют, не получили нефти столько, сколько хотели. А на них рассчитывали. Вот так. Наши чудесные мероприятия, одобренные на всех уровнях, оказались ненужной бумажкой. Пока что... Но что-то же и делаем. Разослали во все концы посланцев добывать технику, металл. Многие возвращаются с пустыми руками, но не все. Те трубы, насосы, которые все же удалось вымолить у кого-то, уже в пути. Когда прибудут, кто знает. Генеральный директор звонит каждое утро. Мол, вы мастера только красивые бумажки сочинять, а как до дела, так кишка тонка. Издевается. Кажется, вот-вот скажет, что ты не справляешься с работой. Что делать? Опустить руки? Нет, подумал я. Отступать некуда. Тем более что сюда никто нас не гнал, сами приехали, сами взвалили на себя...

10

Когда вахта уезжала домой на выходные, Алесич даже не вышел из вагончика, притворился, что спит. Лежал на койке, ждал, когда отойдет автобус. Товарищам сказал, что в Зуев не поедет, а если решит съездить к матери, так это совсем в другую сторону. Потом встал, вышел из вагончика и направился в соседний вагончик, где жил мастер. Рослик сидел за маленьким столиком, прижав плечом к уху телефонную трубку, записывал в толстую тетрадь и кричал:

- Идем с опережением графика. Суток на пять. Дизели не глушим и на секунду. Через неделю кончим бурить. Передайте, чтобы не тянули с горючкой. Заявки повезли вахтенным автобусом... Конечно, перерасход... А что же вы хотели? На повышенных скоростях... Ничего, раньше кончим, экономия будет. Вы премии готовьте, а не выговоры, хе-хе... Всего! - Положил трубку на место, поднялся, стоя дописывая что-то в тетради, проворно повернулся всем крепко сбитым телом к дверям, заметил Алесича. - Вы не поехали?

- Как видите.

- Почему?

- Если поеду, боюсь, долго придется вам меня ждать, - усмехнулся Алесич. Его острый нос, казалось, заострился еще больше. - Считайте, Степан Юрьевич, не хочу ехать, хочу работать. Могу хоть сейчас на вахту.

- Не имею права оставлять вас без отдыха. Так что... - Решив, что разговор окончен, Рослик подошел к Алесичу, остановился, ожидая, когда тот посторонится, уступит ему дорогу.

- Вы что, Степан Юрьевич, не понимаете, что с такими деньгами в кармане мне нельзя без дела...

- А-а... - Простодушно глядя на Алесича карими глазами, Рослик посоветовал: - Отошлите жене.

- Нет у меня жены, - буркнул Алесич. - Так что посылайте, начальник, на вахту. Мне лучше будет, чем лежать и дрыхнуть. На зарплату не претендую.

- Хорошо, - согласился Рослик. - Хорошо, идите. Как раз верховой домой просился. Подмените его.

Алесич зашел в раздевалку, переоделся в рабочую спецовку, пошагал на буровую. Верховому там нечего было делать: трубы поднимать не собирались. Алесич уселся на стальных обсадных трубах, которые завезли загодя для укрепления ствола скважины. Новенькие трубы отливали синью.

Алесич сидел, вобрав голову в воротник брезентовой робы, и не сводил глаз с котлопункта. Вот двери столовки отворились. Катя хлопнула ими, закрыла. Размахивая полами халата, как белыми крыльями, подалась в свой вагончик. Замок на двери столовки не повесила, значит, вот-вот вернется назад. И если сейчас не заметила его, то, возвращаясь, обязательно заметит. Нельзя не зацепиться взглядом за одного-единственного человека, сидящего на трубах. Только вот узнает ли его? Все буровики в одинаковых робах. А если и узнает, что из того, все равно ведь не подбежит к нему. Откуда ей знать, что сидит он здесь из-за нее и ради нее?

Если бы кто сказал Алесичу, что в его сердце зреет, нарождается любовь к Кате, он только бы рассмеялся.

После того памятного ночного разговора они ни разу не встречались с глазу на глаз. Даже случайно. Алесич несколько раз приходил на котлопункт пораньше, чтобы хоть словом перекинуться с Катей через окно, но она не показывалась. Оставался позже, надеясь дождаться, когда она выйдет за посудой. Ни разу не вышла. Видно, ждала, когда в столовке никого не останется. А может, не хотела встречаться? Но это пока что его нисколько не смущало. Ему приятно было думать о ней, видеть ее хоть издалека. Для того росточка, что пробивался у него в сердце, большего и не требовалось. И сейчас он считал, что остался на буровой совсем не из-за нее. Он и правда боялся очутиться с деньгами в городе, где что ни улица, то пивной бар. Да и вообще, при чем здесь она? Нечего о ней думать. Когда-то думал так об одной. Чем кончилось?.. Бабы есть бабы. Все одинаковые. Может, давно уже завела себе кого-нибудь здесь, на буровой, поэтому и избегает его. Усекла, что поглядывает на нее не так, как все - женщины это усекают сразу, - вот и воротит лицо, не хочет обнадеживать. Надо бы, конечно, выяснить, так это или не так. Но не пойдешь же допытываться, что у нее на душе. Кстати, не обязательно и допытываться. Можно пойти, поговорить о чем-нибудь постороннем. По ее поведению, по тому, как она будет смотреть на него, можно понять многое. Сейчас же надо и пойти. Зачем откладывать?

Когда Катя снова побежала на кухню, Алесич поднялся, заспешил следом. Легонько постучал в двери. Открыв их, женщина вопросительно посмотрела на непрошеного гостя своими мягкими серыми глазами.

- Извините, - пробормотал Алесич, краснея. - У вас, может быть, есть горячая вода?.. Постирать мне надо...

- Сами вы постираете, - засмеялась Катя и приказала: - Несите, что у вас там. Я как раз собираюсь свои халаты стирать, так заодно.

Алесич воротился, заскочил в свой вагончик. Что же ей отнести? Робу? Нет. Робы возят стирать в город. Трусы, майку? Неудобно. Чужая же фактически женщина. Достал из-под койки чемоданчик, открыл его. Там лежали шляпа, галстук, рубашка. Еще совсем чистые. Одевал только раз, когда ходил в контору к Скачкову. Вынул, покомкал, вытер ею запыленные голенища резиновых сапог.

- Вот рубашка, - подал ей сверток. - Чистая вообще-то, но где-то прислонился...

- И все? - словно разочаровалась женщина.

По металлической лестнице Алесич легко поднялся в люльку. Никогда еще он не чувствовал себя таким ловким и сильным. Ему казалось, что кто-то внимательно следит за ним. Хотелось быть лучше под тем взглядом. Оглянулся вокруг, замер в удивлении. Будто впервые увидел свою землю с такой высоты. Не однажды пролетал над ней на самолете. Летал еще на двукрылых, которые высоко не поднимались. Земля была как на ладони. Доводилось летать и высоко, видеть землю под ковром белых облаков. Видел землю каждый день и отсюда, из этой люльки. Видел ночью, побитую дрожащими каплями ночных огней, видел утром в туманах, видел днем при солнечном сиянии. Всякую видел. Но никогда она не была такой красивой, как сейчас. Перелески отливали багрецом. Далекие сосняки, особенно на западе, едва угадывались в туманной мгле. Сверкали на солнце, как полированные, ленты асфальтовых дорог. Поля отдыхали в ожидании зимы. Сквозь оголенные сады и палисадники за шоссе смотрели стеклами окон кирпичные домики под голубым шифером. Вокруг было так прозрачно, воздух был так чист и дышалось так свободно, что у Алесича слезы навернулись на глаза... От радости, что живет на такой земле. Сюда бы сейчас сына... Какое восхищение загорелось бы в его глазенках, будь он здесь. Выше третьего этажа он, кажется, и не поднимался. А что увидишь с того этажа в городе? Стены, крыши? Может быть, написать ему письмо, пусть приедет, для него здесь все будет интересно?..