— Хочешь еще потанцевать?
— Нет, я вся упарилась, — ответила Лилла. — Давай посидим здесь несколько минут.
Они нашли лавку в самом конце амбара, возле деревянных стойл. Слышно было, как за их спинами мягко переминались с ноги на ногу животные, и все вокруг казалось знакомым и милым сердцу. Беседы вокруг велись исключительно об урожае и о погоде — знакомые реальности повседневной жизни, но почему-то сейчас они показались Конну непонятными, будто все разом заговорили на чужом языке. Только сидящая рядом Лилла дышала плотью и реальностью. Он взял ее за руку, а второй рукой обхватил за талию. Она склонила голову на его плечо, и он ощутил запах полевых цветов, вплетенных в волосы вместе с красными лентами из грубой материи. Волосы у ней были черными, беспорядочными локонами падавшими на румяные щеки. Она прижалась к нему, такая пухлая и податливая, что руки его сами потянулись к ее грудям. Лилла не протестовала, только тихонько вздохнула, когда он наклонился, чтобы ее поцеловать, и повернула к нему лицо.
Он пошептал ей на ухо, и она, согласившись, пошла в темноту на другом краю амбара. Частью игры было не попасться на глаза молодым людям, которые стерегли зернохранилище. Погруженный в одуряющий аромат свежего сена вперемешку с медовым запахом клевера, Конн крепко ее обнял и начал целовать, все жарче и жарче. Что-то еще ей шепнул, и они пошли дальше в темноту. Там они встали, тесно прижавшись друг к другу, и он прижался лицом к ее груди, а руки начали незрячее сражение с многочисленными шнурками, как вдруг кто-то окликнул его по имени:
— Конн, ты здесь?
Это был голос Маркоса. Раздраженно обернувшись, Конн увидал старика с фонарем в руке. Тот направил свет прямо в лицо девушки.
— А-а, Лилла. Тебя зовет мать, девочка.
Лилла негодующе огляделась, отсюда было видно ее мать, маленькую женщину, одетую в длинное платье, о чем-то болтавшую с подругами. Но у Маркоса был такой хмурый вид, что она предпочла не спорить с ним. С неохотой высвободившись из объятий Конна, девушка быстро подправила шнуровку на груди.
Конн сказал:
— Не уходи, Лилла. Мы еще потанцуем.
— Ничего подобного, у тебя есть дела, молодой господин, — просто произнес Маркос, но с такой твердостью, что Конн не решился перечить. Он угрюмо поплелся за Маркосом прочь из амбара и, когда они вышли на улицу, спросил:
— К чему все это?
— Посмотри — небо темное, и перед рассветом будет дождь, — произнес Маркос.
— И только ради этого ты нам помешал? Здесь ты перегибаешь палку, приемный отец.
— Думаю — нет. Что может быть важнее для землевладельца, чем погода? — сказал Маркос. — А кроме того — моя забота быть уверенным, что ты помнишь, кто ты, мастер Конн. Ты ведь не будешь отрицать, что через четверть часа овладел бы этой девчонкой на сеновале?
— А если и так, какое твое дело? Я не кастрат, поэтому если ты думаешь…
— Я хочу, чтобы ты обходился подобающе с теми, кого берешь, — сказал Маркос. — Нет ничего плохого в том, чтобы с кем-то потанцевать, но что касается большего… помни, ты Хамерфел, ты не можешь жениться на этой девушке или хотя бы признать ее ребенка, если она забеременеет.
— Я что, должен всю жизнь прожить без женщин только потому, что у моей семьи такая несчастная судьба? — спросил Конн.
— Нет, сынок. Как только Хамерфел вновь станет твоим, можешь волочиться за любыми принцессами во всей Сотне Царств, — ответил Маркос, — но не позволяй какой-нибудь деревенской девке поймать тебя в свои сети сейчас. Ты можешь найти себе пару получше, чем дочь пастуха, а девушка заслуживает с твоей стороны более приличного отношения, — добавил он. — Я ничего, кроме хорошего, никогда о Лилле не слышал. Твоя семья всегда честно относилась к женщинам. Твой отец, да сберегут боги его память, всегда был душой своего владения. Ты же не хочешь, чтобы о тебе говорили, как о молодом распутнике, который только и может, что путаться с женщинами по темным углам.
Конн повесил голову, понимая, что сказанное Маркосом — правда, но он все еще злился, что ему помешали. На душе у него скребли кошки.
— Ты говоришь прямо как христофоро[13], — сердито произнес он.
Маркос лишь пожал плечами.
— Ты мог сделать только хуже. Если следовать их вере, то, по крайней мере, никогда ни о чем не будешь сожалеть.
— Но и радоваться тоже, — пробормотал Конн. — Ты опозорил меня, Маркос, вытащив с танцев словно непослушного мальчишку, которому пора домой — спать.
— Нет, — ответил Маркос. — Хочешь верь, хочешь нет, мальчик, но, наоборот, я хранил тебя от бесчестия. Посмотри туда… — Он показал на пляшущих фермеров. Конн проследил взглядом за Лиллой, не преминувшей принять участие в танце. — Думай головой, сынок, — по-доброму пожурил его Маркос. — Любая мать в деревне знает, кто ты. А тебе не приходит в голову, что каждая из них была бы рада заполучить тебя в зятья, воспользовавшись дочерью как приманкой?
— Как скверно ты думаешь о женщинах! — с отвращением воскликнул Конн. — Неужели ты действительно считаешь их такими корыстными? Ты никогда мне раньше этого не говорил…
— Да где уж нам, — произнес Маркос утрированным деревенским говорком. — До той ночи все считали тебя моим сыном. Теперь они знают, кто ты такой на самом деле — герцог Хамерфел…
— И с этим титулом да сиклем серебром в кармане я могу позволить себе купить кружку сидра, — сказал Конн. — Пока что мне от этого мало пользы…
— Дождись своего времени, юноша, когда-то в Хамерфеле была целая армия, и далеко не все ее воины перековали мечи на орала, — сказал Маркос. — Когда настанет время, они все соберутся вновь, и произойдет это довольно скоро. Только имей терпение.
Они не спеша брели по деревенской улице, пока не подошли к маленькому домику, где проживали. Подошел старик хозяин — согбенный однорукий ветеран, проведший на службе большую часть жизни, — и принял у Маркоса с Конном плащи.
— Ужинать будете, господа?
— Нет, Руфус. Мы поели на празднике, — ответил Маркос. — Иди спать, дружище. Сегодня вечером ничего делать не надо.
— Тоже мне, чего придумали, — проворчал старый Руфус. — В прежнее время мы всегда следили за дорогой, на случай, если Сторн решит захватить хамерфелский урожай, а теперь в горах лишь зайцы по кустам возятся.
— Ладно-ладно, — сказал Маркос и, подойдя к ведру с водой, зачерпнул ковшом попить. — К рассвету, я думаю, будет дождь, хорошо бы не сильный, пока зерно не засыпали в хранилища.
Он нагнулся, чтобы расстегнуть ботинки, и произнес, не глядя на приемного сына:
— Извини, что так резко одернул тебя, но мне кажется, что настало время кое-что сделать. Мне бы следовало поговорить с тобой раньше. Но пока ты был пацаном, это было не к спеху. Хотя, если честно…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});