Читать интересную книгу Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители - Василий Песков

Но часто жертвами становятся и сами люди. Рука, протянутая между прутьев в клетку медведя, может быть схвачена зверем. Страус в Кейптаунском зоопарке клюнул назойливого туриста в глаз. Другой страус склевывал пуговицы с пиджаков и платьев у женщин. Есть у меня снимок: кенгуру нокаутировал назойливого фотографа так, что бедняга рухнул на землю, а его камера отлетела как волейбольный мяч.

Куда опаснее был случай в Чикагском зоопарке. Одна из матерей проглядела момент, когда трехлетний ее карапуз улизнул и с проворностью обезьяны одолел бамбуковую ограду, возведенную возле бетонного рва, где ходили гориллы. На гребне изгороди малыш не удержался и с высоты восемь метров упал на бетонные декорации скал. «О господи, ребенок среди горилл!» — закричала одна из женщин.

Толпа пришла в ужас, мгновенно вспомнив «Кинг-Конга», фильм с обезьянами-монстрами. Мать мальчишки, потеряв сознанье, упала. А что же внизу у горилл? Мать-обезьяна в это время искала блох в шерсти своего годовалого отпрыска. Она первая среди горилл увидела неподвижно лежавшего мальчика и, не оставляя своего малыша, устремилась к упавшему. Она подняла его на руки и стала покачивать. Еще пять горилл немедленно пожелали узнать о случившемся. Но мать-горилла показала всем, что будет защищать малыша… Пяти минут служителям зоопарка было довольно, чтобы выручить мальчика из беды. А горилла по кличке Бинти сразу стала мировой знаменитостью.

Бывают и трагические исходы. Моего друга дрессировщика Георгия Георгиевича Шубина сильно покусал волк Лобан, привлеченный подавшей тревожный голос волчицей. На этой же зообазе ранее медведь убил работницу, многие годы заходившую в клетку с кормом.

В шведском зоопарке, обсуждая порчу львами нашей машины, служитель рассказал, что годом раньше лев на этом же месте растерзал легкомысленного туриста, вышедшего из машины «погладить зверя». А недавно в Московском зоопарке погибла работница, затоптанная чем-то испуганным слоном.

И в заключение — история с моей кепкой, случившаяся лет двадцать назад в Алма-Лтинском зоопарке. Снимали мы эпизоды для передачи «В мире животных». Перед камерой кормил арбузами я слона. Из-за барьера с шипами слон протягивал хобот и, ловко схватив арбуз, отправлял его в пасть. «Еще один дубль!» — как всегда, пожелал оператор. Я попросил работницу принести еще корзину некрупных арбузов. Пока она добывала их где-то, я зевакам рассказывал что-то веселое и вдруг инстинктивно присел от тот, что слон рывком выбросил в мою сторону хобот. При общем хохоте я увидел, что сдернувший кепку слон кинул ее в рот и стал жевать…

После съемки я зашел к директору зоопарка и рассказал со смехом о происшедшем. Но директор вдруг побледнел: «Василий Михайлович, какая кепка! Скажите спасибо судьбе, что присели, слон охотился не за кепкой…» Оказалось, у слона подгнил корень одного бивня. Это причиняло очень сильную боль, и слон постоянно был раздражен. После случая с кепкой случилось и еще что-то. И слона немедленно умертвили.

Вот такие истории случаются в зоопарках.

Фото из архива В. Пескова. 24 января 2008 г.

Таежный тупик

(Окно в природу)

Свидание в январе

В таежное убежище Лыковых начиная с 1982 года летел я в сорок четвертый раз. Было время, в год навещал их два или даже три раза. В последнее время попасть сюда стало до крайности трудно — летал в год один раз, почти всегда это было летом. Минувшим летом побывать у Агафьи, несмотря на старанья, не удалось — не было попутного вертолета. И лишь в январе друзья из космического центра позвонили: «Летим! Два дня на сборы!»

Впервые вижу здешнюю заснеженную тайгу. Подушки кухты на деревьях, на крыше хижины, на столбах, на пеньках и камнях у реки. И среди тихого, пустынного мира с морозом за двадцать градусов стоит Агафья в валенках, в теплом платке. Солнце, не успев подняться над высокой горой, уже готово катиться вниз. Вверху — сияние снега, внизу, в ущелье, сплошная мартовской синевы тень. И непривычная, потонувшая в снегах тишина.

Поднимаемся вверх по тропинке. Все на этом жилом пространстве зимой выглядит иначе, чем летом. В облачке снега слетела с ветки кедровка, любопытный поползень винтом вертится по стволу пихты, под окном бревенчатого жилища следы маленького зверька. «Соболек любопытствовал», — поясняет Агафья, открывая скрипучую дверь пахнущих дымом и каким-то варевом своих хором. Живет Агафья зимой ради экономии тепла в маленьком бывшем курятнике. Две просторные хижины рядом нетопленые пустуют. В одной заперты были четыре кошки. Они нулями вылетают наружу, едва мы чуть приоткрыли дверь. «Придут, — говорит Агафья, — мышей им сейчас не поймать».

У Лыковой. Зима белым бела.

В жилище-курятнике тесно и сумрачно. На столе две оплывшие свечи, стопка старинных книг, посуда, каравай испеченного на сковородке хлеба, варежки, туесок с солью, обструганная для какой-то цели дощечка. Под ногами — обувка, мешки, кастрюли, ведерко с водой. И тут же три курицы и два озадаченных многолюдьем козленка — приплод уходящего января.

Повернуться гостям тут негде. Агафья предлагает выйти наружу на солнышко и первой начинает уже сложившийся тут ритуал дружеских подношений. Кто-то, видно, рассказал хозяйке «именья», что «в миру» гостей встречают хлебом и солью. И Агафье обычай этот, как видно, понравился. С поклоном подает стоящему рядом со мною директору Алтайского заповедника маленький каравай. И наступает ее очередь принимать подношенья. Из Москвы я привез ей уже ставший традиционным для даренья набор — батарейки для фонаря, свечи, лимоны, курага, шерстяные чулки и варежки и крупные краснобокие яблоки. Эти «плоды божьи» Агафье сейчас, зимою, особенно нравятся — разложила яблоки рядком на снегом покрытой жерди и засмеялась: «Их есть-то жалко».

А когда спутники мои, утопая в снегу, обходили «усадьбу» Агафьи, в ее «курятнике» я развязал узелок с сюрпризом. Мы писали уже: в Тюменской области я побывал в деревне с названием Лыково. Оказалось, это то самое место, где предки таежников Лыковых, убегая от «мира», нашли укромный и удобный для житья уголок. То был целый клан Лыковых — родные и двоюродные братья. Жили дружно. Пустынь (так называли староверы места необжитые) была сибирской лесостепью, где вызревают хлеба, где хорошо кормил огород, где много всего давали речки и лес. Но это злачное место привлекало много других поселенцев. А это входило в противоречие со статусом староверческого толка (секты) «бегунов»: «С миром жить нельзя, от мира надо бегать, таиться». И Лыковы уже с насиженного места подались вглубь Сибири и осели кто где около Енисея. Тут и родились предки Агафьи. А с отцом и матерью младшие Лыковы поселились в доныне малодоступной глуши.

В краю же тюменском деревенька их пращуров сохранила названье Лыково.

Прочитав в газете историю таежников, обитающих на реке Абакан, тюменские лыковцы догадались, что речь идет о первопоселенцах их деревеньки, и стали искать этому подтвержденье. И нашли! У реки сохранилось несколько очень старых, ныне заброшенных, почерневших строений. В чердачном и чуланном хламе нашли то, что принадлежало когда-то «старинным» Лыковым: глиняную посуду, топор, ржавые ножницы, молот, трепалку для конопли, колотушку, деревянный совок, староверческую лестовку (молельные четки). Все это бережно было собрано учительницей Галиной Андреевной Калуниной и ее воспитанником. На все это в прошлом году пригласили меня посмотреть.

Все держал я в руках с волненьем и интересом. Сделал снимки нынешней деревеньки. Кое-что из школьного музея привез Агафье в подарок. Все разложив на столе, я рассказывал о селении ее предков. Агафья не ахала и не охала, разглядывая уцелевшее имущество пращуров. Но все было ей интересно. С особым вниманьем разглядела хорошо сохранившиеся веретено и лестовку — «такие же, как у меня…».

И еще был подарок. Привез я новое издание книжки «Таежный тупик» с большим числом фотографий и множеством рисунков, в том числе сделанных и Агафьей. Тут лицо моей собеседницы преобразилось: «Пойдем, при свете все разглядим». Бросив у входа в «курятник» обмолоченный ржаной сноп, Агафья удобно на нем уселась и стала книжку листать, закладывая между страниц соломинки и разговаривая сама с собой: «Тятя… А это я речку перехожу… Николай Николаевич Савушкин…»

Агафья вопросительно и печально на меня поглядела. Я подтвердил: да, общий наш друг, не раз тут бывавший, умер минувшим летом.

Агафья двоеперстием стала крестить его фотографию в книжке. «Золотой, золотой человек был…» Закрыв книжку, таежница погладила обложку потрескавшимися пальцами и озорно улыбнулась: «Житие Агафьи…»

Книжки друг другу мы подписали на память. Подписали летчикам и ученым. И припасенную Ерофею книжку кто-то схватил — «Ему в другой раз привезете». Ерофей по-прежнему обитает в хижине у реки. «Дружно ль живете?» Агафья красноречиво махнула рукой. Сам с Ерофеем я побеседовать не сумел — остаток времени съел разговор о медведе. История эта занимала и очень волновала Агафью.