Читать интересную книгу История под знаком вопроса - Евгений Габович

Отвлечемся от того, что греки у Платонова традиционно древние: скорее всего и во время турецкого завоевания Греции якобы около года их историки пытались «передать слушателям и читателям вместе с эстетическим наслаждением и ряд нравственных назиданий» и ничего более. Во всяком случае именно такое понимание истории нашли в конце XVI века иезуиты в Китае. Стремление «к правде и точности» я отношу на счет проекции историками XIX и XX веков своих представлений на прошедшие времена и на появление упомянутых Платоновым положительно Фукидида и Геродота (по крайней мере их известных нам сегодня версий) в эпоху Ренессанса.

В связи с Гегелем Платонов говорит о том, что история «должна изображать не все факты прошлой жизни человечества, а лишь основные, обнаруживающие ее общий смысл». Но все факты прошлого, в принципе, не могут быть описаны, как бы мы не понимали, что это такое «факт прошлого». Отмечу лишь, что выбирая факты, достойные описания, мы делаем именно то, что всегда входит в процесс моделирования: отход от невыносимо сложного объекта моделирования и его мысленная замена некоторым приближением, которое в конечном счете и кладется в основу строящейся модели.

Интересно мнение Платонова об отходе истории от рационализма и ее развитии в объятьях национализма. Вряд ли это подкрепляет мнение Платонова о том, что история уже в начале XIX века стала наукой. Ее нельзя считать наукой даже и сегодня, через два века после этого срока. И только сейчас становится видна вся глубина ненаучности этой «науки». Дело не только в том, что она продолжает нежиться в объятьях разных национализмов, но и в том, что она не была пока в состоянии очистить свою информационную базу, свои источники, от фантастических и чисто литературных произведений и даже не в состоянии осознать всю глубину вопроса о верности или неверности используемой ею хронологии.

Но, хватит говорить на серьезные темы! Я предлагаю теперь читателю небольшую прогулку по прокомментированной мной (в скобках) коллекции мудрых мыслей об истории, собранных эстонским историком Томасом Карьяхярмом в его интересной ― хотя и вполне традиционной ― книге «Справочник историка» (Таллинн: Арго, 2004). Книге, которую было бы крайне полезно перевести на некоторые из чуть более распространенных языков, чем мой родной великий и могучий эстонский.

• Цицерон: первый закон истории: не допускать неверного (одно это выражение переносит Цицерона из античности в Ренессанс!)

• Маркс: История ― это ни что иное, как деятельность человека, преследующего свои собственные цели. (Вряд ли при этом он боится допускать неверное.)

• Гегель: Нельзя всерьез рассуждать об истории, не имея эстетической позиции. (Вот и попробуй сколотить хронологию без эстетического масштаба в кармане брюк. Мне бы больше подошла этическая позиция: не врать.)

• Блох, Марк: О человеке во времени есть одна единственная наука, в которой от начала и до бесконечности следует объединять исследование отошедших в мир иной с исследованием ныне живущих. (Возразить трудно, но полезно принять к сведению, что этого сооснователя «Школы анналов» мало волновали вопросы правильности или фантастичности хронологии.)

• Кроче, Бенедетто: Любая история есть история современности. (Как увидит читатель, я использую ниже сию мудрость видного итальянского теоретика истории XX века в перефразировке «История начинается сегодня». В имеющемся у меня переводе его «Теории и истории историографии» та же мысль выражена таким образом: Историческое мышление всегда адекватно своему времени и никогда ― другому.)

• Карр Е. X.: История это бесконечный, никогда не кончающийся диалог современности с прошлым. (По крайней мере, этот английский историк и политолог не отождествляет историю с прошлым.)

• Хобсбоум Е.: Работа историка сводится к тому, чтобы помнить о том, что забыто другими. (О, если бы все сводилось к этому, каким безобидным ремеслом было бы таковое историка! Однако этот наивный представитель данного ремесленного цеха из Великобритании забывает о функции слежения за идеологической чистотой нашей памяти о прошлом, которая превращает историков по совместительству еще и в церберов современной духовной инквизиции.)

• Минк Л. О.: Истории не переживают, их рассказывают. (Правильно, американские философы истории уже подошли к видению истории как модели прошлого.)

• Лотман, Юрий Михайлович: История ― это взгляд в прошлое из будущего, взгляд, который сопровождается неким представлением о «норме», «законе», «коде», о том, что поднимает свершившееся на пьедестал исторического факта и заставляет считать события значимыми. (Юрий Михайлович, которого я знал с детства и которого считал своим духовным наставником в юности, наверняка принял бы мое понимание истории как модели прошлого. Кстати, этот выдающийся историк культуры и семиотик был первым из гуманитариев, опубликовавшим в редактировавшихся им «Трудах Тартуского университета» по семиотике статью М. М. Постникова и А. Т. Фоменко по новой хронологии: научный подвиг, значимость которого только усиливается смакуемыми антифоменкистами естественными для воспитанного на традиционной историографии и хронологии ученого сомнениями.)

• Шлегель Ф.: Историк ― это пророк, обращенный к прошлому. (Немецкий историк характеризует обращение собратьев по профессии с отсутствием точной информации о прошлом как предсказания. Это вежливее, чем обвинять их в вымысле, вранье и подлоге.) |

• Руутсоо Р.: В не слишком религиозной Эстонии история стала одной из самых влиятельных форм «гражданской религии». (Эстонский социолог мог бы взглянуть и за пределы нашей небольшой страны и констатировать, что история стала не просто одной из доминирующих религий во всем мире, но даже самой распространенной из всех.)

С. Ф. Платонов об истории

История существовала в глубокой древности, хотя тогда и не считалась наукой. Знакомство с античными историками, Геродотом и Фукидидом, например, покажет вам, что греки были по-своему правы, относя историю к области искусств. Под историей они понимали художественный рассказ о достопамятных событиях и лицах. Задача историка состояла у них о том, чтобы передать слушателям и читателям вместе с эстетическим наслаждением и ряд нравственных назиданий. Те же цели преследовало и искусство.

При таком взгляде на историю, как не художественный рассказ о достопамятных событиях, древние историки держались и соответствующих приемов изложения. В своем повествовании они стремились к правде и точности, но строгой объективной мерки истины у них не существовало. У глубоко правдивого Геродота, например, много басен (о Египте, о скифах и т. п.); в одних он верит, потому что не знает пределов естественного, другие же, и не веря в них, заносит в свой рассказ, потому что они прельщают его своим художественным интересом. Мало этого, античный историк, верный своим художественным задачам, считал возможным украшать повествование сознательным вымыслом. Фукидид, в правдивости которого мы не сомневаемся, влагает в уста своих героев речи, сочиненные им самим, но он считает себя правым в силу того, что верно передает в измышленной форме действительные намерения и мысли исторических лиц.

Таким образом, стремление к точности и правде в истории было до некоторой степени ограничиваемо стремлением к художественности и занимательности, не говоря уже о других условиях, мешавших историкам с успехом различать истину от басни. Несмотря на это, стремление к точному знанию уже в древности требует от историка прагматизма. Уже у Геродота мы наблюдаем проявление этого прагматизма, т. е. желание связывать факты причинною связью, не только рассказывать их, но и объяснять из прошлого их происхождение.

Итак, на первых порах история определяется, как художественнo-прагматический рассказ о достопамятных событиях и лицах.

Ко временам глубокой древности восходят и такие взгляды на историю, которые требовали от нее, помимо художественных впечатлений, практической приложимости. Еще древние говорили, что история есть наставница жизни (magistra vitae). От историков ждали такого изложения прошлой жизни человечества, которое бы объясняло события настоящего и задачи будущего, служило бы практическим руководством для общественных деятелей и нравственной школой для прочих людей. Такой взгляд на историю во всей силе держался в средние века и дожил до наших времен; он, с одной стороны, прямо сближал историю с моральной философией, с другой ― обращал историю в «скрижаль откровений и правил» практического характера. Один писатель XVII века (De Rocoles) говорил, что «история исполняет обязанности, свойственные моральной философии, и даже в известном отношении может быть ей предпочтена, так как, давая те же правила, она присоединяет к ним еще и примеры». На первой странице «Истории государства Российского» Карамзина найдете выражение той мысли, что историю необходимо знать для того, «чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастье».