что переход на сенсуалистическую гносеологию есть следствие фактического отказа от рационалистической философии, т. е. основного русла античной философии, то естественно ожидать и осознанно теоретического отказа от рационалистической философии, а, значит, и от всей античной философии, вся ценность которой, приходиться повторить, и заключается в рационалистической гносеологии.
Фрэнсис Бэкон так и сделал. И даже больше – он не только отверг всю рационалистическую античную философию, но и всё последующее философское умствование европейцев в уже христианскую эпоху как продолжающее традицию всё той же античной философии. Следует, правда, отметить, что отвержение это не было подготовлено хоть каким-то действительным умственным анализом. Вся античная философия отвергалась полностью, огульно, чохом как старая, отжившая уже своё время и долженствующая уступить место некоей новой европейской философии, основы которой сам Фрэнсис Бэкон и предполагал изложить. Отвергаемая как старая, античная философия порицалась ещё и как многословная и бесплодная. Эти характеристики, кстати сказать, противоречат друг другу. Если философия многословна, то назвать её бесплодной нельзя, ибо плоды философии суть мысли, а мысли выражаются словами[45]. Кроме того, обвинение античной философии в бесплодности противоречит необходимости эту философию отвергать. Если плода, т. е. результата, нет, то и отвергать нечего. Недоумение вызывает и аргументация, которой Фрэнсис Бэкон пытается доказать бесплодность античной философии. В частности, один из доводов в подтверждение бесплодности философии состоит в констатации того факта, что прикладная естественная наука в последнее (для Фрэнсиса Бэкона) время осуществила три замечательных изобретения – книгопечатание, порох и компас, которые радикальным образом усовершенствовали три важнейших отрасли общественно-государственной жизни: умственную (распространением книг), военную (появлением огнестрельного оружия), навигацию (обеспечением безопасности дальних, не вблизи к берегам, плаваний морских судов). А что сделала за это время философия? Ничего. Отсюда вывод: плодотворно только естествознание (точнее, его прикладная часть – техника), а философия бесплодна. Согласиться с такой аргументацией невозможно. Античная философия никогда и не ставила себе целью быть конкурентом прикладному знанию. Да, у философии есть прикладная часть, которую в античное время называли практической философией, но это – этика, которая тоже никакого отношения к технике, к практическому искусству (именно искусству, т. е. практическому навыку что-либо делать) не имеет. Компетенция этики – регулировать соответствующими нормами социальное поведение индивидов, а не изобретать технические новшества. Не знать этих элементарных соображений Фрэнсис Бэкон не мог. И если он их всё же игнорировал, то следует предположить, что для этого у него был, бесспорно, сильный психологический (правильнее – психический) мотив. Что же это за мотив? По-видимому, у Фрэнсиса Бэкона вполне и чётко был уже сформирован тезис об отказе от античной философии, поэтому для него не было нужды этот тезис подтверждать вообще какими-либо серьезными аргументами. А так как в публичной деятельности необходимо все же что-то говорить или писать, для убеждения публики в правоте своих умствований, то он и отделался от этой необходимости небрежными словесными отговорками о «старости» античной философии, её «многословности» и «бесплодности». Но в чём тогда истинная причина отрицания античной философии Фрэнсисом Бэконом? Эта причина в том, что античная философия не занималась изучением внешней природы. А исследование внешней природы, по убеждению Фрэнсиса Бэкона, только и есть единственно настоящее дело для человеческого ума. Это главное. Всё остальное у Фрэнсиса Бэкона, относящееся к критике содержания античной философии, значения не имеет[46]. Итак, изучение природы – вот чем должна заниматься настоящая философия. Однако для такого общего положения надлежащих уточнений Фрэнсис Бэкон почти не предлагает. Он повторяет мысль об опыте и об уме, которые должны сотрудничать в приобретении достоверного знания при изучении природы. Но при этом не разъясняет, что такое «опыт» и что такое «ум», а без этих разъяснений оба эти понятия принимаются в обычном, житейском толковании, с которым, житейским толкованием, конечно, никто спорить не будет. С житейским положением, что каждому индивиду надо бы быть опытным и умным, понятно само собой, согласится каждый. Но речь-то должна идти не о житейской мудрости, а о гносеологическом анализе процесса научного познания. Что касается «опыта», то тут проще догадаться, как его гносеологически понимать, ибо под ним могут подразумеваться, очевидно, только органы внешних чувств. Это означает признание сенсуализма той гносеологической теорией, которая предлагается Фрэнсисом Бэконом в качестве объяснения происхождения истинного знания. Но античные скептики исчерпывающим образом (что называется, раз и навсегда) опровергли притязания сенсуализма на обеспечение достоверного знания. Органы внешних чувств могут обеспечить лишь условное, практическое знание, но не истинно достоверное, философское. Что мог на это возразить Фрэнсис Бэкон? Сущность его возражения в следующем. Да, можно согласиться со скептиками. Органы внешних чувств действительно нас иногда обманывают. Но для приобретения достоверного знания этот обман не является непреодолимой препоной. Во-первых, если нас обманывает какой-то чувственный орган, например, зрение, то мы можем его ложную информацию о внешней природе исправить свидетельством другого чувственного органа, например, осязания. Во-вторых, если такая корректировка одного чувственного органа другим органом невозможна (например, когда ложные показания зрения у дальтоника невозможно исправить осязанием самого дальтоника), или если у индивида отсутствует какой-либо чувственный орган (например, зрение у слепого), то тогда выходом из положения будет доверие индивида к показаниям чувственного органа другого индивида (доверие слепого к показаниям зрения поводыря). В подобном разъяснении, строго говоря, ничего философского нет. Здесь просто констатируется факт общераспространённого и общеизвестного, во всех культурах и во все времена, практического преодоления неправильных показаний органов внешних чувств (в основном, зрения) или факта их отсутствия. Тем самым Фрэнсис Бэкон, как это стало впоследствии типичным для философов-эмпириков, отказывается от теоретического решения гносеологического вопроса о природе истинного знания и об источнике этого знания, а вместо этого просто, ничтоже сумняся, утверждает органы внешних чувств единственным источником научного знания[47]. Дескать, рассуждать здесь нечего, проблемы никакой здесь нет.
Но что делать дальше с такой нехитрой в философском отношении гносеологией? Если античная рационалистическая философия, гносеологическим своим основанием имевшая учение об идеях Платона, получила не только прямую поддержку со стороны Аристотеля (учение об идеях он открыто поддержал, хотя и существенно его изменил), но и косвенную, со стороны того же Аристотеля, разработкой логики (которая, кстати сказать, является частью рационалистической гносеологии), то тем самым вся эта античная рационалистическая философия была представлена в виде детально разработанной системы, в которой все основные её разделы – гносеология, метафизика (= онтология), богословие, этика, политика (= социология), поэтика и др. – были представлены в надлежащем для усвоения виде. Что этому можно противопоставить? А противопоставлять что-то надо было, ибо Фрэнсис Бэкон поставил себя сразу и открыто в оппозицию ко всей этой грандиозной