Инвалид Отечественной войны, доцент Московского облпединститута Н. Лавров
8. III 53 г.
Многоуважаемый Климентий Ефремович! По случаю смерти Иосифа Виссарионовича и созыва сессии правительства народ и я в частности убедительнейше просим Вас добиться на сессии амнистии для заключенных многострадальных русских людей: 1) Осужденных по 58-й статье за одно-два неграмотно выраженных слова, и то в кругу близких или семейных людей. Людей, не имеющих образования и не занимавших ответственных работ. 2) Людей, осужденных за мелкие кражи. Таких людей осудили зверски, обездолили их семьи, вызвали гнев и подозрение народа даже к Сталину. Для ликвидации этой несправедливости мы просим амнистию, и народ будет рукоплескать Вам.
В. Петров
Радио «Свобода». Программа «История и современность.
Документы прошлого» / Под ред. А. Стреляного. 2000, 8 января
№ 2
Из интервью с К. А. Любарским об обсуждении статьи В. Померанцева «Об искренности в литературе» на механико-математическом факультете МГУ
Весна 1954 г.
Эта статья вызвала всеобщий официальный гнев. Ее обсуждали и осуждали, были потоки читательских писем, и на Померанцева обрушился целый ворох всякой грязи. И вот тогда мы втроем, я и еще два студента тоже механико-математического факультета, написали письмо, которое было адресовано в редакцию «Правды» и в редакцию «Нового мира» в защиту Померанцева. Мы написали это письмо, и, кроме того, у нас родилась такая мысль, что хорошо было бы собрать под этим письмом коллективные подписи. Мы сделали это очень просто: мы сделали маленькие плакатики и расклеили их по новому зданию Московского университета на Ленинских горах. Там было написано, что такого-то числа, в такое-то время, в холле общежития, на таком-то этаже состоится обсуждение статьи Померанцева «Об искренности в литературе» и студенческого письма в связи с ней. На наше удивление, в назначенное время этот зал был буквально забит. Это был междуэтажный холл, где помещалось человек 70–80. Сидели очень тесно, на ручках кресел, как угодно. Вдруг из задних рядов встала некая дама, которая, как позднее выяснилось, была представительницей парткома Московского университета, Игумнова (фамилия запомнилась до сих пор), и стала прерывать буквально через каждые два слова; сначала просто прерывать, потом начала кричать, кого я представляю и т. д. Короче говоря, не дала мне говорить. Я сказал: «Вот видите, что же нам теперь собственно обсуждать? Вы же видите, как к нам фактически относятся и что с нами делают. Давайте прочитаем письмо и соберем подписи. И напишем еще одно письмо о том, что нас разгоняют, нам не дают проявлять себя». Это была весна 54-го года. И действительно, очень много людей начало тут же подписывать. Как сейчас помню, была 41 подпись под этим письмом. Мы его подписали и несколько копий разослали в разные инстанции.
[…] Всех подписавших это письмо вызывали поодиночке и вынуждали снимать свои подписи с этого письма. А потом все кончилось тем, что в июне этого же года, в клубе МГУ, был созван общеуниверситетский митинг, на который в связи со студенческими волнениями приехали товарищи писатели. Приехали Сурков, Симонов, Борис Полевой, и приехал тогдашний редактор «Литературной газеты» Рюриков. Они один за другим стали выступать и стали произносить речи о том, что гниль завелась в Московском университете. А я сидел в зале и делал заметки, надеясь, что я сейчас выступлю и что-то скажу, возражу. Полевой начал говорить, что мы знаем, кто пишет такие письма, это пишет «плесень» такая всякая (тогда была кампания против «плесени»), пишут всякие люди, которые под музыку пластинок Лещенко шатаются по улице Горького и смотрят на мир сквозь потные стекла коктейль-холла, и так дальше. Мне кровь в голову бросилась, я потерял самообладание. […] Я выскочил, сказал, что требую слова и полез на трибуну. И, как ни странно, мне слово тут же дали. Я выскочил на трибуну и начал что-то кричать, но что я кричал, я совершенно не помню, потому что я был вне себя. Потом ко мне подходили всякие студенты, которые говорили, что это было очень смело, очень мужественно, но совершенно не аргументировано. Потом встал Вовченко, проректор университета, и зачитал письмо (когда это письмо успели написать, я не знаю, потому что прошло буквально несколько минут после моего выступления) о том, что мы, студенты и аспиранты Московского университета, собравшиеся в этом зале, не только не поддерживаем, но и явно осуждаем разнузданное выступление студента Любарского и т. д.
Архив Института изучения Восточной Европы при Бременском университете.
Ф. Л. З. Копелева и Р. Д. Орловой.
Архив общества «Мемориал» (Москва). Ф. 172.
№ 3
Из докладной записки Н. П. Соловьева[26] и Л. В. Керестеджиянца[27] в Бюро ЦК ВЛКСМ
28 октября 1961 г.
На протяжении двух последних лет на площади Маяковского для публичного чтения стихов еженедельно собирается молодежь […]. Обычно к памятнику Маяковского собираются несколько сотен человек, в том числе школьники, студенты, а также молодежь без определенных занятий. Иногда в числе присутствующих бывают иностранцы. […] Воспользовавшись отсутствием какого-либо контроля за содержанием и характером выступлений у памятника, некоторые элементы стали использовать эту возможность для клеветы на нашу советскую действительность. На площади все реже читаются хорошие, жизнеутверждающие произведения. Выступления отдельной части молодежи наполнены пессимизмом, духом оппозиционности и обреченности.
С декабря прошлого года стали читаться стихи, пропитанные злобой и ненавистью к Коммунистической партии и советскому строю, открыто призывающие к «бунту». Например, в стихотворении «Человеческий манифест», которое часто читается на площади, говорится:
…Министрам, вождям и газетам — не верьте!
Вставайте, лежащие ниц!
Видите, шарики атомной смерти
У мира в могилах глазниц.
Вставайте!
Вставайте!
Вставайте!
О, алая кровь бунтарства!
Придите и доломайте
Гнилую тюрьму государства…[28]
Отдельные молодые люди нагло проповедуют разврат и пошлость, цинично высмеивают нормы коммунистической морали. Причем такого рода «поэзия» часто не встречает осуждения, а иногда вызывает даже одобрение […].
От публичного чтения стихов «поэты площади Маяковского» перешли к выпуску и распространению нелегальных рукописных журналов и стихотворных сборников.
Особую тревогу вызывает тот факт, что наряду с чтением стихов на площади проводятся политические дискуссии, организаторы которых пытаются насаждать свои упаднические, а порой антисоветские настроения среди молодежи […].
По сообщениям работников Московского комитета госбезопасности, некоторая часть молодежи — завсегдатаи площади Маяковского в текущем году стали организовываться в группы, собираться на квартирах и обсуждать возможность нелегальной борьбы с советским строем, разрабатывать программу действий с далеко идущими целями. Имеются сведения о том, что там обсуждались возможности совершения террористических актов, бредовые идеи возврата к частной собственности, создания в стране многопартийной системы, реставрации капитализма. Одна из групп имела свой устав под девизом «Свобода любого мнения».
В конце прошлого месяца на квартире у своего организатора Галанскова группа молодежи приняла «[…] программу борьбы с комсомолом»[29]. Авторы этого сумасбродного документа предлагают расколоть и взорвать комсомол изнутри, противопоставить его партии […].
Вносим предложение обсудить настоящую записку на закрытом бюро ЦК ВЛКСМ с участием секретарей МГК ВЛКСМ.
Цит. по: Поликовская Л. В. Мы предчувствие… предтеча…
Площадь Маяковского. 1958–1965. М., 1997.С. 249–254.
№ 4
Из текстов, распространявшихся в «самиздате» в 1960-е гг
Об упадке Ханьской династии. Из «Книги времен» Сяо Сянь Шена (Х век н. э.)
[…] Основателями нового государства были бескорыстные фанатики и просвещенные мыслители. Они были властолюбивы и честолюбивы.
Но они верили, что их власть, их нетерпимость ко всем инакомыслящим и жестокость к непокорным необходимы как средства для достижения великой цели, ибо лишь так можно проложить единственно правильный путь ко всеобщему благу, в царство разума, справедливости и добра.
Незримая цель представлялась им осязаемо близкой и казалась им такой прекрасной и великой, что превосходила все законы, божественные и человеческие, оправдывала и кровавые жертвы, и насилия, и даже злодеяния, которые они полагали нужными, чтобы осилить злодеев, препятствующих их добрым намерениям.