Теперь нас двое. Двое и Она. Я знал, кого попросить прислать ко мне. Не обдумывал это нарочно, но почему-то знал.
Вдвоем легче. Пока Она занята одним, второй может отдохнуть на полу в коридоре. Кровать превратилась в Ее алтарь, на который мы по очереди приходим, чтобы принести Ей дар, которого Она так жаждет. Который необходим Ей.
Лежа на спине, погрузив саднящие царапины на плечах в теплую лужу, собравшуюся между стеной и дверью ванной комнаты, я слушал счастливые стоны Влада, доносящиеся из комнаты, и улыбался, вспоминая, как он орал, едва оказавшись в квартире. Глупый толстый Владик. Одинокий Владик. Владик-девственник.
Когда Она втащила его в квартиру одним резким движением, молниеносно ухватив за рукав куртки, он еще не голосил. И когда мы с Ней вдвоем повалили его на пол и принялись срывать одежду с рыхлого тела, он молчал. И только когда я прижал его ноги к полу, а Она, усевшись верхом, облизала залитое потом и слезами лицо чудесным, длинным и подвижным языком, Владик принялся орать. Недолго, впрочем. Испарения, пропитавшие квартиру, превратившие кровать в сочащийся телесными жидкостями жертвенный стол, проникли и в его крупное тело. И Владик тоже понял, что ничего плохого с ним не происходило. И с радостью принял новую жизнь.
![]()
Неделя потребовалась Женькиным родственникам, чтобы забить тревогу. Я и не знал, что она звонила домой едва ли не каждый день, подолгу разговаривая с мамой. Моя трубка давно уже сдохла от безрезультатных звонков начальника, мобильник Влада Она разбила о стену, разозлившись на бесконечные трели. Но телефон невесты Она сама дала мне в руку, как раз когда я в очередной раз лежал на алтаре, чувствуя, как каждая фрикция выдавливает жидкость из насквозь мокрого матраца.
– Где моя Женечка? – с беспокойством и тихой угрозой шипела в трубку ее мать. – Почему я моей Женечке звоню, а она не отвечает?
Я расхохотался, глядя, как то, что когда-то было ее Женечкой, двигает тазом, синхронно помахивая в воздухе длинным мускулистым хвостом. Тяжелые ягодицы ритмично шлепали меня по бедрам, покачивались в воздухе длинные изящно загнутые рога, тяжелые раздвоенные копыта топтали кровать, глубоко ее продавливая. Только на свой член, уже даже не синий, а черный, я старался не смотреть.
– Женечки больше нет! – уверенно ответил я под Ее одобрительное рычание.
– Как это?! – взвыла женщина. – Ты что такое…
– Женя умерла, чтобы началась жизнь более прекрасная, более значимая, более ценная. Женя умерла, потому что не хотела, чтобы Она пришла в наш мир, и в результате стала питательным субстратом. Женя – перегной, на котором возросло то, ради чего единственного стоит жить и стоит умирать. И эта смерть была не напрасной. Женя живет в Ней, как Она ожила в Жене. Это ли не любовь?
Женщина не ответила. Не уверен, что она вообще дослушала до конца. Думаю, Женькина провинциальная мама в своей простоте решила, что ее дочь умерла при родах. Или что я подсел на наркотики, расчленил и съел ее. В любом случае уже меньше чем через сутки в дверь позвонили. Открыл я один – Владик как раз был занят Ею. Или Она им, смотря как на это взглянуть.
Смотреть в глазок я не стал, да и зачем? Благодаря Ей я и так знал, кто окажется на пороге. Вся родня из Ельца во главе с матерью, сумевшей перебраться в столицу. Быстро же добрались! Я распахнул дверь резким движением и замер, приветливо разведя руки в стороны. Я счастлив был пригласить их войти. А они, в один голос вскрикнув, отплатили мне за это мощным ударом в челюсть.
– Женька! – густым басом завопил мужик, ударивший меня. – Женька, сестренка!
Они зашли внутрь, брезгливо перешагивая через мое тело, лежащее поперек прихожей. Кем они посчитали меня, исхудавшего, с израненными плечами и грудью, с торчащим внизу живота почерневшим членом? Одеждой мы все давно уже пренебрегали.
Выкрикивая имя родственницы, они вчетвером двинулись вглубь квартиры. Я успел закрыть дверь прежде, чем они завопили. Видимо, черты Женьки еще не до конца стерлись с Ее лица, потому что родственники ее узнали, совершенно точно. Трое мужчин – отец и братья, насколько я понял, – загомонили разом, дико тараща глаза и переводя взгляд с копыт на рога и обратно. Женькина мать шагнула вперед, уже тоненько завывая и протягивая руки к Той, в ком узнала свою дочь. И Она шагнула навстречу. Чуть изогнутый, бритвенно острый коготь скользнул по горлу женщины, вспарывая плоть легко, как подогретое масло. Кровь брызнула веселым фонтанчиком прямо Ей на лицо, и Она застонала, облизываясь. Мужчины даже не дернулись. Когда Она, размазывая свежую кровь по телу, улеглась в проходе, они лишь послушно выстроились в очередь, стаскивая одежду, как призывники на медкомиссии в военкомате.
Так нас стало больше. Так у нас появилась еда.
![]()
Я сразу увидел разницу между собой и ними. Они были скотом. Они не понимали, зачем и почему находятся в квартире, которая уже начала обрастать слизистой массой, сглаживающей углы и блокирующей солнечный свет. Они шатались взад и вперед, тупо ожидая возможности принести Ей дар. Когда я приказывал – они шли на кухню и варили мясо на грязной плите, глядя, как клубы пара поднимаются к потолку. Когда я бил их или пинал – спасались бегством, пытались спрятаться в ванной или прихожей, даже если были тяжелее, выше и сильнее меня.
Сказать, сколько именно их было, я уже не мог. К нам приходили время от времени люди, мужчины и женщины – соседи, сектанты, рекламщики. Все они оказывались внутри. Женщины шли на мясо, мужчины становились Ее скотом. В какой-то момент мне стало тяжело ходить по квартире, распихивая безмозглые тела с окостеневшими пенисами, покрытые потом и слизью. И тогда Она заговорила со мной.
Мы лежали рядом на алтаре, окончательно утратившем сходство с кроватью, превратившемся в слизистую лепешку, вдавленную в размокший пол. Теплая влага обволакивала меня со всех сторон, лаская кожу, помогая расслабиться. Она, отяжелевшая, заметно раздавшаяся в бедрах, с огромной грудью, лежащей на округлившемся животе, была рядом. Кончики когтей, окончательно отвердевших и заострившихся, скользили по коже, едва заметно царапая. И тогда я услышал Ее.
– Нам стало тесно, – произнесла Она мягко и хрипло. – Настало время пойти дальше. Почему дверь заперта? Разве ты хочешь прятать меня ото всех? Ты стесняешься меня? Я больше не кажусь тебе прекрасной? Или ты боишься, что любви на всех не хватит?
– Ты прекрасна! – горячо заверил я, и Она тихо рассмеялась.
Я засмеялся в ответ. Не прекращая смеяться, вышел в прихожую и распахнул входную дверь, с трудом повернув собачку заросшего слизью замка. Мне казалось, что в квартиру должен хлынуть ледяной воздух из промерзшего подъезда, выдувая из комнат влагу, отрезвляя и приводя в чувство всех, кто сейчас лежал или сидел на полу, но вышло иначе. Густой и горячий, влажный, резко пахнущий воздух нашего логова хлынул наружу, в тишину спящего подъезда. Влажная слизь, покрывавшая пол прихожей, зашевелилась под босыми стопами, растекаясь по грязному бетонному полу. Первые тяжелые капли полетели вниз мимо лестничных маршей. Гулкие шлепки, отдаваясь эхом, отразились от обшарпанных стен.
Не прекращая смеяться, я первым шагнул за порог. Холод чувствовался, но совсем легко, почти незаметно. Густые клубы желтоватого пара валили из распахнутой двери. Окна на лестничных клетках запотевали, изгоняя мир из нашей сказки.
Я оглянулся. Скот стоял в прихожей. Они толпились, боязливо выглядывая из квартиры, смотрели на меня с тупым обезьяньим восхищением. Худые и толстые, высокие и низкие, молодые и старые. Все те, кто угодил в Ее сети, познал Ее силу, причастился Ее красоты. Те, кто стал частью слизи, мягкими волнами катящейся по ступеням вниз и, игнорируя все законы природы, вверх.
