Читать интересную книгу Мысли и сердце - Николай Амосов

Ты знаешь, как нарастает страх с каждым часом по мере приближения конца? Я себе внушаю, кричу - не смей! Держи себя в руках! Стараюсь думать о науке, о Сереже, о тебе, а он, страх, где-то все копошится и подговаривает - «откажись», «отложи».

Иногда всплывают разные образы - сцены или ты, как когда-то. Моменты, когда была сила, подъем, острота чувства. Так начинает щемить сердце, Ирочка! И лезут в голову жалостливые сетования, вроде: «За что? Почему именно я?»

Наверное, я пишу не то. Ты уж меня извини. Я стал слабым, и мне хочется наговориться перед смертью. Я ведь не заблуждаюсь и только делаю вид, что совершенно уверен. Пусть они думают о «воле к жизни». Медицина считает, что это очень помогает в лечении. Я настаиваю на операции потому, что не могу поступить вопреки логике: операция - это маленькие шансы, без нее - никаких.

Кроме того, меня поддерживает в твердости усталость. Я устал болеть, устал жить больным, во многом разочаровался. Единственное, что у меня все-таки осталось, - это моя наука, мое творчество. Мыслить, искать зависимость между явлениями доставляет мне огромное удовольствие. Я готов этим заниматься все время. Ты не думай, что я заблуждаюсь на свой счет: я не Ньютон и, видимо, не осчастливлю человечество. (А в глубине я все-таки думаю - а может быть, осчастливлю?) Даже если это случится, то мне тоже не так важно - я все равно умру. Если люди будут этим пользоваться потом, так это нужно для общества, как более высшей системы, а не для меня. Поэтому я и не честолюбив. Но сам процесс мышления, творчества, открывания - изумителен. Ради него я решаюсь на все. Конечно, может быть, я немного лгу: в подсознании шевелятся и другие мысли - буду здоров, будут и «животные» программы. Но только они почти всегда у меня были на втором плане.

Прости за сумбур в моем письме. Я волнуюсь.

Ты помнишь, как мы разбирали механизмы человеческого счастья? Я подсчитал свой баланс.

Даже предположим, что я выживу. Здоровым я не буду, так как функция многих органов сильно подорвана и не вернется к норме. Через несколько лет клапан начнет барахлить. Тогда опять начнется, как теперь, декомпенсация и прочее. Когда все так рассчитаешь, то энтузиазм не очень велик. Думаю: а может, самый лучший выход - просто не проснуться? Это меня тоже успокаивает.

Нет, я хочу жить, я хочу смоделировать человеческую психику! Я увлечен, заражен этим, и все остальное не идет в сравнение. Мои животные программы подавлены болезнью, и я не знаю, могут ли они возродиться. Сейчас они мне кажутся неважными. Даже Сережа отошел куда-то в сторону. Остались одни голые идеи, которые день и ночь громоздятся в моей голове. Если бы здоровье! Я все понимаю. Понимаю механику своих увлечений. Мне стыдно перед тобой… Но что я могу сделать, если не могу иначе?

Грустно все это, дорогая. Может быть, и жестоко тебе об этом писать, но кому же еще? Ты меня прости. Все-таки ты живая и здоровая. Ты не тургеневская барышня и не Анна Каренина. Подумай о своих программах. И не отводи в них очень много места для меня, пожалуйста. Знаешь, как трудно быть несостоятельным должником?

Все, моя милая. Когда-то нужно кончать письмо.

На всякий случай - прощай!

Целую тебя крепко, как раньше.

Саша»

Письмо прочитано.

Покурим.

Странное впечатление и даже неприятное. Я ждал пыла, романтики, а тут программы, расчеты. Я так понимаю, что должен все равно отдать письмо, независимо - будет он живой или нет. Нужно ему было два написать: нежное - для смерти и такое - для жизни. Ясно - он отказывается от любви. И не любит сам. И может ли он вообще любить, как другие, - всей душой? Его мысли принадлежат науке. Это «гипертрофированные доминирующие модели». Да к тому же еще при декомпенсации многие физиологические функции ослабевают.

Неприятное письмо. Какое-то неблагородное. Саша - и вдруг такое. А почему нет? Помнишь, что он сказал тебе? «Не нужно идеалов». Саша очень умен, а душа у него может быть совсем средней. Не хочет с ней больше встречаться. Приносит в жертву своим фантазиям. А может быть, надоело обманывать? Возможно, он дал себе обет: если перенесет операцию - больше не врать. В подсознании у каждого есть темные кладовые. Не будем делать выводы, друг. Данных слишком мало, чтобы судить.

Интересно бы почитать в тетрадке главы о любви и счастье. Нет, потом. Погорел на таком интересе. Пойду посмотрю, как там.

Почему она не пришла проститься перед операцией? Наверное, не разрешил. А как бы сделал я?

Спускаюсь по лестнице и жду сюрпризов. Вот зайду в операционную, и все отлично: Саша проснулся, сердце работает хорошо, кровотечение прекратилось. Вздох облегчения - и довольство разливается по всему телу. Победа!

Нет. Не такой уж ты счастливый. Чудеса бывают редко. А может, совсем иное: кровяное давление семьдесят, и в банку из дренажа часто-часто капает кровь. «Чего же вы не вызвали?» - «Да мы думали…» Идиоты! Наверное, так и есть. Сердце не зря болит. Я знаю - предчувствий нет. Все эти телепатические штучки еще не проверены научно. Но все же. Беги скорее.

Открываю дверь со страхом. Все вижу сразу.

Нет, ничего не случилось. Слишком все мирно здесь. Даже скучно. Саша дышит сам, хотя изо рта еще торчит трубка. Глаза полузакрыты. Губы, кажется, не такие синие. Впрочем, свет искусственный, искажает. Дима опять сидит рядом с Оксаной. Пусть. На экране беспокойно бегает зайчик, отмеривая сердечные сокращения. Женя на низенькой скамеечке сидит у дренажа и считает капли. Крови в банке много. Может быть, не сливали? Леня пишет в листке. Вид усталый. Больше никого нет.

– Расскажите.

Дима вскакивает, смущенный. Не заметил, как я вошел. Чудак, я ничего не знаю.

– После вашего ухода ничего не произошло.

– А подробнее?

– Пульс колеблется от ста десяти до ста тридцати. Кровяное давление девяносто. Женя, сколько ты насчитал капель?

– Сорок. Бывало и шестьдесят. За полтора часа после остановки сердца почти триста кубиков.

– Это, по-вашему, ничего?

Молчание. Может быть, в самом деле ничего? Времени еще прошло немного, кровотечение остановится. Тем более, сейчас уже сорок капель.

– Мочу выпускали?

– Да. Всего пятьдесят кубиков, очень темная.

Вот еще будет напасть с почками. Впрочем, за полтора часа это не так мало.

– Кровоостанавливающие средства вводили?

– Конечно. Вот записи.

– Что мне записи, я и так верю.

Верю, да не всегда. Потому и тычут мне листок. Нет, в общем верю. Хорошие ребята, только писать не любят. Но на одной сознательности уехать не можем. Ее достаточно, чтобы просидеть у больного трое суток, но мало для истории болезни. Или не понимают важности? А в самом деле, разве можно сравнить - больной и бумага? Сравнить нельзя, но бумага тоже нужна. Элемент организации, а без нее - нет дела.

Брось эти бухгалтерские рассуждения. Что все-таки будем делать с кровотечением? Это сейчас главная проблема, хотя и сердце и почки еще в большой опасности.

– Кровь для переливания есть?

– Да, довольно.

– Будем ждать час, потом соберемся все и обсудим. Трубки из трахеи не вынимайте. Держите под наркотиками.

Уйду. Сидеть здесь мне не хочется. Говорить не о чем, воздействовать нечем. Пойти по клинике? Не хочу. С этим никак не расквитаюсь, и следующих видеть невмоготу… Страх берет от самой мысли об операциях. Наверное, я не подхожу для хирургии. Дурак, поздно об этом думать. С Раей поговорить? А та, другая? Попал. Попал. В общем-то мне сейчас на них обеих наплевать. Все сегодняшние ресурсы милосердия истрачены на Сашу.

Остается опять плестись в кабинет.

Чем теперь заняться?

Выпьем сначала этот компот. От табака такая горечь во рту. Вечно после операции накуриваюсь до одурения.

Дрянной напиток, не домашний. Пустяки. С булкой идет.

Письмо. Любовь. Хорошо, когда от этого дела отойдешь подальше. Много спокойнее. Может, мне еще и рановато? Нет, не хочу. Хватит с меня волнений. Как вспомнишь…

Почитаем тетрадку? Боюсь. Она уже связалась в коре с тем - «Остановка сердца!». Фу! Страшно вспомнить. Все-таки запустилось. А мог бы я уже дома быть. С пустой головой и отчаянием. Те обе плакали бы. Нет, хорошо получилось. Он живой. Ты уже так уверен, что все будет хорошо? Нет, конечно, меня не обманывает спокойная картина в операционной. Еще всего можно ждать. Вот оно: кровотечение, повторная операция, остановка сердца. Массаж. «Зрачки широкие уже десять минут!» Или: кровотечение остановлено без операции, но очень много перелитой крови, от этого - почечная недостаточность. Смерть на третий день. Сознание до самого конца. Глаза: «Неужели ничем нельзя помочь?»

Ну, хватит, хватит. Преувеличивать тоже не нужно, Клапан хорош. Если бы порок был исправлен плохо - умер бы уже.