Читать интересную книгу Цветы корицы, аромат сливы - Анна Коростелева

— Цун цянь ю цзо шань,

Шань шан ю цзо мяо,

Мяо ли ю гэ хэшан,

Хэшан цзян лэ и гэ гуши,

Шуо ши цун цянь ю цзо шань,

Шань шан ю цзо мяо,

Мяо ли ю гэ хэшан,

Хэшан цзян лэ и гэ гуши…

В ту минуту, после представления, я готов был во всем увидеть знак. Я заметил, что один фрагмент текста повторяется вновь и вновь, по кругу, напоминая заклинания, которыми пользуются наши онмёдзи. Я подозвал своего друга лейтенанта Хитоми и спросил его, не повторяет ли девочка некий магический текст. Он вслушался и расхохотался. Когда он записал для меня этот текст, я тоже стал смеяться:

从前有座山，山上有座庙，庙里有个和尚，和尚讲了一个故事，说是从前有座山，山上有座庙，庙里有个和尚，和尚讲了一个故事，……

Это был «нескончаемый» стишок. Он, так сказать, уводил в глубь времен:

— Есть одна гора, на горе есть монастырь, в монастыре один монах, он рассказывает историю о том, что, мол, есть одна гора, на горе есть монастырь, в монастыре один монах, он рассказывает историю…

Ребенок, веселясь, твердил это уже долгое время. Наверное, это, вместе с музыкой из залы, было последним, что слышал перед смертью Аоки.

Хотелось бы написать, что его смерть бросила отсвет героизма на всю нашу миссию, но, не в силах даже предположить, какие внутренние причины подвигли господина цукимоно-судзи на этот поступок, я откладываю кисть. Отказ от жизни в преддверии возрождения великой Японии, у самых врат победы можно ли назвать образцом преданности и служения, я не знаю".

— Черт побери, его смерть действительно бросила отсвет добродетели на весь их гадюшник, — сказал Сюэли. — Только они не поняли, какой это был образец преданности и служения.

"Умываясь над кадушкой в кухне, я услышал слабый вскрик хозяйки дома. Выбежав во двор, увидел господина Аоки, который уже перестал дышать.

Пока мы, столпившись вокруг него, накрывали останки и уговаривались о том, как лучше перенести их в машину, доктор Накао Рюити оставался единственным, кто ничуть не потерял присутствия духа и занимался только театром. Прежде всего, сразу после спектакля, он подошел к Ли Сяо-яо и с приличествующими извинениями защелкнул на нем золотые наручники. "Как только в окружающем нас мире произойдут заданные изменения, я мгновенно освобожу вас, господин Ли". Он велел четверым солдатам не спускать с театра глаз, сложить все, что относилось к постановке, обратно в сундук, и охранять его так, чтобы никто не мог приблизиться, вытащить, подменить или испортить какую-нибудь часть театра. Господин Ли принял все эти предосторожности совершенно спокойно и согласился, что все они необходимы. Увидев тело господина Аоки, встревожился чрезвычайно, присел возле на корточки, стараясь уяснить себе, что с ним, и плакал от жалости. Мы, японская сторона, приняли его смерть более мужественно и хладнокровно, понимая, что свершилось нечто должное.

До самого полудня следующего дня доктор Накао просидел, прикрыв глаза, в медитации. Я составлял радиограммы в Токио и Нагою и узнал нечто, от чего у меня зашевелились волосы на голове: мне сообщили, что в тот самый час, когда господин Аоки покончил с собою здесь, в Ляньхуа, лисы при храме у него дома, в Нагое, все как одна подняли морды к небу и завыли. Невольно поверишь, что они раньше людей узнали о его кончине.

В полдень Накао вывел из состояния медитации полковник Кавасаки Тацуо. Он подошел, потряс его за плечо и спросил:

— Откуда вы знали, что капитан Ивахара погибнет во время этой операции? Он действительно убит. Но вы предвидели это. Я помню, вы говорили на заседании штаба что-то вроде "клочок земли, который Ивахара будет защищать ценой собственной жизни".

От тряски из-за пазухи у Накао выпала лапка каппы. Он открыл глаза, протянул руку и подобрал ее.

— Я… ничего не знал, — медленно сказал он. — Впрочем, я гадал… и начертал стихи… Впрочем, эти стихи… вам не понравятся.

Сломана кукла-солдат —

Не починить.

Спит за пазухой у Ивахары.

— Я не вижу, почему если что-то сломанное лежит за пазухой у Ивахары, он должен погибнуть, — сказал полковник.

Накао видел.

— Потому что кукла может спать за пазухой у Ивахары, только если сам Ивахара… тоже спит, — отвечал он.

— Ну, это… неочевидно, — сказал полковник.

— Оккультисту очевидно, — возразил Накао Рюити.

Тут он резко встал с пола.

— Нельзя трясти за плечо, когда выводишь из медитации, — это грубо. Выводить надо вежливо, тихо, — сказал он.

Через мгновенье его отчетливый голос звучал по всему двору. Взревели моторы, его группа выехала на проверку, я с разрешения полковника присоединился к ней.

На рынке, возле каких-то ярких тигров из папье-маше, была собрана следующая информация:

Старый Цао во время обычной прогулки по окраине вечером погиб — сорвался в ущелье, как будто, обознавшись, сам шагнул в пропасть. Пьянчужка Хуэй-нэн говорил, будто видел издалека, как почтенный Цао при этом указал вверх перстом и воскликнул: "Мост на небеса!". Второй новостью было то, что Фань Юй-си вернулся домой. Хоть и израненный, а не пошел даже к себе — доковылял и постучался сперва в окошко к Цянь-юй. Страшноватое доказательство магии театра встретилось нам еще по дороге на рынок: хлопковое дерево перед домом старого Цао, которое в пьесе было названо кленом, превратилось в клен.

— Хлопковое дерево, му мянь, чрезвычайно трудно спутать с кленом, потому что оно меньше всего похоже на клен, — сказал доктор Накао. — Вчера здесь было именно оно.

На земле под деревом валялись три или четыре сухие коробочки из-под плодов хлопкового дерева.

Само дерево возле усадьбы Цао все же было огромным кленом.

Когда мы стояли под ним, один из нас — кажется, Накадзима, — заметил, что наступило время покончить все дела с бывшим хранителем театра. Доктор Накао ответил довольно резко, что теперь нам следует расплатиться с Ли Сяо-яо, отдав ему абсолютно все золото и серебро, по инструкции, так как существует правило, по которому Императорский театр теней не полагается отнимать силой. Он прибавил, что в противном случае никому не гарантирует жизни. "Мы имеем дело с самым эффективным оружием на земле, принцип действия которого неизвестен", — сказал он. Вернувшись под кров Ли Сяо-яо, он сдернул с него золотые наручники, не глядя кинул их в ящик поверх золотых слитков, повернулся и вышел. Наши люди погрузили театр. Орудия грохотали все ближе. Идзуми и Кентаро больше не могли держать рубеж, нужно было убираться из Ляньхуа".

Примерно полтора или два часа Сюэли рассказывал все это Леше.

— То есть что получается? — спросил тот.

— Ну, получается, что мой дедушка — предатель.

— Так, ну, предатель. Плохо. Но ты не можешь же отвечать за все вообще на свете зло?

— Нет-нет, я… отвечаю. Но… у меня есть большие сомнения. Японцы… Это взгляд японской стороны!

— Так, и что?

— Так, понимаешь, пьеса, которую дедушка поставил за два дня и разыграл перед японцами для демонстрации мощности театра, называлась "Цветы корицы, запах сливы".

— Ну, и…? Мне лотос, слива, персик — все едино. Какая-то… не то букет, не то жрачка.

— Само это выражение — "цветы корицы, запах сливы" — означает «обман».

— Круто. Но… там переводчики были, у японцев.

— Это старинное, редкое выражение. Не все его знают.

— В самурайском изложении все-таки история закончилась тем, что им обломился волшебный супер-театр.

— Да-да, сейчас — обломился. Обломок у меня в кармане, — Сюэли полез в карман ветровки. — Точно нужно найти эту московскую школу с китайским языком, найти этих детей и узнать, откуда у них вещь. Была. Потому что я ее конфискую. Не хотел я, если честно, разрабатывать это… рудное месторождение.

— Пугать детей, трясти за шиворот? Кстати, может быть полный тупик. Например, блошиный рынок в Измайлово.

— Подожди. У меня простая мысль: 11-ая и 23-я японская армия с конца весны выбивали гоминьдановцев из этих районов.

— Правильно. И они довольно скоро вернулись туда и не затруднились бы постучать твоему дедушке в дверь. Knock-knock. Районы там, вдоль побережья озера Дунтин, они удерживали месяцами. Можно было просто изнасиловать всех… пардон, просто душу вымотать, если с театром что-то не так. Вымотать все кишки.

— …Налет "Курама Тэнгу" на Ляньхуа — это была маленькая локальная операция, еще и полузасекреченная. Но потом-то! Известное наступление в мае-июне. Пришли и в Хэнань, и в Хунань, и в Хубэй, и очень быстро. И ломились там дальше на юг… Я вот не знаю: дедушка бежал от раздраженных односельчан, которым, так сказать, не мог смотреть в глаза…

— Или от второй волны японцев, которые могли с него спросить?

— Слушай, — Сюэли помедлил. — Возьми меня с собой в поиск. Мне обязательно нужно.

— Нормально: я тебя зову с собой два месяца, вдруг — «возьми».