должен. У меня появились большие проблемы с уголовным миром и с законом. Но меня это не останавливало. Все отвернулись от меня, никто не хотел иметь со мной дело, я был ходячей бедой, отталкивающим, вонючим куском мяса, который все время страдал и лгал. Но я и не думал бросать. Потому что был один человек, который меня всегда принимал, – мама. Я полз домой избитый, несчастный, голодный, грязный. Она открывала дверь и встречала меня в слезах. Я смотрел на ее серое лицо, впалые глаза и думал: «Где же, где же она прячет деньги?» Где бы она их ни держала, я находил их и убегал за дозой. «Пока есть мама, я раздобуду героин» – вот о чем я тогда думал. Но случилось невероятное. Случилось то, что меня потрясло и отрезвило: однажды мама не открыла дверь. Я звонил в звонок, кричал, плакал, угрожал, но она не открывала. Она выбросила мою одежду из окна и крикнула, что у меня нет дома, что я могу больше не возвращаться. И только тогда, в момент, когда от меня отвернулся последний человек, я впервые сказал себе: «Пора завязывать, дружок, пора завязывать».
С тех пор мой приятель чист. Он прошел реабилитацию и принял решение остаться трезвым. Прошло пятнадцать лет, и за это время у него не было ни одного срыва. Он благодарен матери, которая спасла его жизнь не силой любви – любовь-то как раз не работала. Она спасла его жизнь, когда закрыла перед ним дверь. Именно в этот момент он столкнулся с реальностью. Эта отчаявшаяся женщина случайно открыла действенный рецепт. Может, всем родственникам так и поступить? Не торопитесь. Есть и другие истории. Мать одной девушки, употреблявшей психостимуляторы, закись азота и алкоголь, при мне сказала ей: «Через три месяца тебе исполняется восемнадцать лет. До этого дня я имею перед тобой юридические обязательства. Я за тебя отвечаю перед законом. После твоего совершеннолетия я тебе ничего не должна. Если будешь употреблять, возьмешь вещи и уйдешь на все четыре стороны; можешь не звонить, не писать, не поздравлять меня с днем рождения. Если откажешься от наркотиков и алкоголя, буду до конца жизни поддерживать тебя во всем». Но девушка продолжала употреблять. Мать действительно выгнала ее из дома, а через некоторое время дочь посадили за распространение «солей для ванн»[50]. В тюрьме она покончила с собой, оставив записку: «Я ушла на все четыре стороны».
«Не коммуницировать невозможно», – постулировал антрополог Грегори Бейтсон. Отказ от коммуникации – это коммуникация. Расставание – коммуникация. «Я закрываю дверь не перед тобой, а перед твоей зависимостью, – говорила мать четверых детей своему мужу. – Тебя мы любим, а твою зависимость ненавидим». Кому-то это спасет жизнь, но кого-то погубит. Какая коммуникация все же повышает шансы зависимых на выздоровление? Универсальных рецептов не существует, речь может идти о статистически значимом повышении вероятности, это понятно. И все же что говорить и чего не говорить зависимому ближнему своему? Что делать и чего не делать?
5
Ал-Анон исходит из концепции «семейной болезни» и опирается на 12-шаговую программу: твой ближний болен, но и ты тоже болен, если считаешь, что можешь контролировать его жизнь, поэтому возьмись-ка за свое исцеление. Если не брать в расчет спорный тезис «Созависимость – это болезнь», то свойственный для Ал-Анон фокус на собственной жизни может действительно оказаться полезным как минимум для одного из двух – для созависимого. А для зависимого? Для него тоже: 13 % зависимых, чьи родственники посещают Ал-Анон, обращаются за помощью в течение года[51]. Негусто, да, но хотя бы столько.
Джонсоновская интервенция – еще один способ побудить зависимых начать лечиться. Священник Вернон Джонсон не верил, что алкоголикам непременно нужно опуститься на самое дно, чтобы признаться в своей беспомощности и, оттолкнувшись ото дна, приступить к исцелению. Джонсон сам страдал алкогольной зависимостью и наблюдал, как пьющие собратья погружаются в деградацию и смерть. Многие из этих людей даже не пытались помочь себе. Или эти попытки были слишком слабые, неряшливые, непоследовательные, или эти бедолаги приступали к борьбе слишком поздно, когда у них уже не оставалось ни сил, ни здравомыслия, ни того, ради чего стоило бы бороться. Джонсон утверждал, что исцеление необходимо начинать как можно раньше. Поскольку сами зависимые вряд ли ударят палец о палец, вся работа лежит на родственниках, друзьях, сослуживцах. Они как одна команда должны твердо настаивать на лечении. Всем, кому небезразлична судьба болезного, следует занять директивную позицию: «Ты должен пройти лечение!» Наверняка вы это видели в американских фильмах. Родные вваливаются в комнату к спящему после вчерашней пьянки ближнему своему и наседают на него: по очереди перечисляют факты его недопустимого поведения, рассказывают, что они чувствовали все эти годы, говорят о своем беспокойстве и требуют, чтобы тот пошел лечиться. Как ни странно, этот грубоватый метод почти вдвое эффективнее, чем Ал-Анон: 23 % зависимых после такого давления обращаются за помощью[52].
Но пальма первенства принадлежит программе CRAFT[53]. Главный бихевиорист всех времен Беррес Фредерик Скиннер оставил после себя талантливого ученика по имени Натан Азрин, который вместе с коллегами придумал подход CRA. В его основе лежит оперантное обусловливание: любые, даже малейшие попытки оставаться трезвым подкрепляются вознаграждением. В твоей моче сегодня нет наркотиков? Молодец, вот тебе жетон, эквивалентный 5, 10 или 25 долларам, можешь купить еду, футболку, билет на проезд, кофейную кружку. Роберт Мейерс добавил к CRA обучение членов семьи навыкам коммуникации (FT, Family Training). Так образовалась программа CRAFT, и она демонстрирует наибольшую эффективность – 64 %[54].
Кажется, мы поможем своим зависимым близким, если от негативной реакции на опьянение переключимся на позитивную реакцию на трезвость. «Легко говорить, доктор», – подумал сейчас каждый. «Трудно делать», – соглашусь я. Легко говорить, трудно делать. Как отец троих детей, я и правда считаю трудным перестать упрекать их, скажем, за неубранную комнату и начать хвалить за то, что они ее разочек убрали. Но если делать это день за днем, появятся результаты: комната будет убрана, отношения с детьми станут теплее, да и сами мы тоже начнем меняться. Так что пойду я убирать комнату.
6
Мы пьем кофе. Ирина не волнуется, хоть и знает, что будем вспоминать чувствительные события из ее семейной жизни. А если и волнуется, то этого не видно за радостью: она всегда рада меня видеть, так как считает меня одним из тех, кто спас ее мужа. Шесть лет назад Ирина позвонила мне, рассказала о тяжелейшей наркотической зависимости своего мужа и услышала мой ответ: если он хочет избавиться и готов приложить усилия, у него может получиться. Арман хотел избавиться.
– Метадон, метамфетамин, алкоголь, – говорит он. – Слишком большие суточные дозы. И слишком много лет. У меня не было шансов бросить. Я не верил, что это возможно. Но я видел, что причиняю боль своей семье. Это сводило меня с ума. Однажды, возвращаясь домой, я остановился и подумал: «Я не имею права так поступать с теми, кого люблю. Я должен бросить».
– Арман бывал раздражен или мрачен, – говорит Ирина. – Но я не подозревала, что за этим стоит зависимость. И я не знала, до какой степени все плохо. – Ирина вспоминает самое начало, улыбается: – Он был свободный и неправильный, и мне это в нем нравилось. Я, наоборот, была очень правильной. В нем мне нравились страсть, сила, вся эта его стихийность. Он мог выпивать, иногда много. Был вспыльчив, мы часто ссорились. Но я его любила, а он любил меня. У нас два чудесных сына. И вот на седьмой год нашего брака он приходит и говорит: «Я в дерьме». Так и сказал: «Я в дерьме». Но даже тогда я не понимала, с какой чудовищной проблемой мы столкнулись. Я бросилась помогать ему. «Не бойся, – говорила я, – мы с этим справимся!» Я была наивна. Я не знала, через какую боль нам предстоит пройти.
– Мы?
– Мы, да. Я была с ним. Все время с ним. Я ведь в церкви поклялась: «Беру тебя в законные