Читать интересную книгу Красные курганы - Валерий Елманов

Причем власть, никак не сочетаемая с ее внешними пышными атрибутами. К чему они? Ко всей этой блестящей мишуре он относился равнодушно и даже пренебрежительно. Конечно, если бы ему предложили сан архиепископа, то он не отказался бы. Более того, он и сам жаждал им стать, но для чего? Да лишь для того, чтобы ему не могли помешать в святом деле обращения столь многих народов к свету истинной веры.

Заветная его мечта, которую он никогда не открывал ни одному человеку, тоже никаким боком не касалась ни богатств, ни почестей. Отцу Альберту очень хотелось, чтобы после смерти его канонизировали, то есть сделали бы святым. Стать мучеником он бы тоже решился, хотя и не так охотно. Что ни говори, а ранг святого будет намного выше.

Именно поэтому он не просто согласился поехать в дикую Ливонию, но даже сам вызвался туда отправиться. Когда архиепископ Бременский еще только думал и гадал, кого именно отрядить в те далекие пустынные края, у его каноника Альберта уж был готов ответ: «Меня!»

Епископ хорошо знал, как щедро платит церковь тем, кто расширяет ее территорию и увеличивает паству. Причем неважно, какая именно церковь. Цена и у католиков, и у православных одинакова. Если ты бросил на алтарь целую страну, так тут и вовсе можно стать равноапостольным, невзирая на руки, обагренные кровью. Именно так произошло с императором Константином в Византии и с великим князем Владимиром на Руси.

Разумеется, платила церковь не одинаково, многое зависело от щедрости самого дара. Число славян было намного больше, чем тех же норвежцев, у которых и земель и людей не ахти, а посему рассчитался римский престол с королем Норвегии Олафом II поскромнее, назначив его не равноапостольным, а всего-навсего святым.[55]

Впрочем, короли есть короли. Им даже не обязательно обращать свою страну в христианство, чтобы получить такой титул. Достаточно лишь соблюдать предписания церкви и всячески ей покровительствовать, даже если это идет вразрез с интересами собственного народа, чтобы получить звание святого. Или правильнее сказать – титул? Впрочем, один черт.

Зато, если ты простой человек, то тут предстоит немало потрудиться на почве миссионерства, причем опять-таки желательно еще и быть в высоком духовном звании, не ниже епископа. С последним у отца Альберта все было в полном порядке – нужный минимум он имел. А вот с обращением туземцев-язычников в христианство дело обстояло значительно хуже.

Основная проблема заключалась в том, что здешние народцы – те же лэтты, ливы, селы, семигаллы или закосневшие в своем невежестве эсты, куроны и эзельцы – упорно цеплялись за своих старых богов.

Если бы не буйный, своенравный и жестокий нрав рыцарей, то положение дел как-то можно было бы исправить. Однако те своими зверствами и неразумным стремлением выжать из новых подданных все разом вызывали одно восстание за другим.

Сколько раз он повторял упрямцам, что овца дает шерсть ежегодно, но мясо – только однажды. Если подсчитать стоимость того и другого, то сразу станет ясно, что гораздо выгоднее стричь, нежели резать. Однако втолковать такие простые и, казалось бы, совершенно очевидные истины ему так и не удалось.

Да и кому там втолковывать? Почти все рыцари, прибывшие в Ливонию за отпущением грехов, отличались буйством, неповиновением и своеволием.

Время от времени отец Альберт брал в руки записи Генриха, которые молодой лэтт продолжал делать, и, читая их, недовольно морщился от кратких характеристик, даваемых его рыцарям. Морщился, но ни разу не делал замечания по этому поводу. Да и что тут скажешь, если Генрих был еще деликатен, называя одного лихоимцем, другого – неправедным судьей, третьего – бесчестным нарушителем договора, четвертого – предателем.

Впрочем, что уж там говорить про рыцарей, когда даже лица духовного звания, вроде Бернарда из Липпэ, ставшего епископом у семигаллов, в молодости был в той же Германии «виновником многих битв, пожаров и грабежей». И с этими людьми, предпочитающими резать, а не стричь своих овец, ему предстояло трудиться, потому что других просто не было.

Да тут еще такие помощники, что никаких врагов с ними не надо. И винить в этом некого. Тех же меченосцев, которые сейчас грызутся с ним из-за дележа земель, сам же отец Альберт и породил. И не только их одних.

Это ведь он, рижский епископ, со слезами на глазах просил короля Дании Вальдемара оказать помощь молодой ливонской церкви, подвергаемой сильнейшим гонениям со стороны язычников-эстов и русских схизматиков. А что получил в результате? Да, сейчас уже две трети Эстляндии покорены, но для кого? Для короля Вальдемара.

Более того. Датчане ухитрились испохабить даже самое святое – обряд крещения. Ну как можно додуматься до того, чтобы передавать в деревни святую воду, чтобы каждый из поселян побрызгал ею себя и своих домочадцев? И датские священники всерьез называют это кощунственное действо святым таинством крещения?! Да лучше бы они вовсе не крестили людей, чем так издеваться над обрядом.

Ну разве можно с такими, как они, договариваться о каких-либо совместных действиях против тех же русичей! О чем вообще можно говорить с Вальдемаром, если все дело крещения под угрозой, а «помощь» датского короля заключается только в том, что он в этом году не выпустил из Любека и Гамбурга ни одного корабля с пилигримами? Да что там пилигримы, когда он вот уже с полгода удерживает его родного брата, отца Германа, рукоположенного Альбертом в сан епископа Эстляндии, не давая ему выехать из Германии.

Отец Альберт в своем раздражении дошел бы и до того, чтобы предложить рязанскому князю напасть на людей Вальдемара, которых он оставил у эстов, и разнести по камешкам град Ревель, поставленный датским королем на морском берегу, если бы не понимал одной простой истины: русичи стали намного опаснее датчан. Те далеко, плыть и плыть, так что много людей они на кораблях не доставят, а вот Полоцк да Смоленск под боком. Особенно Полоцк, откуда Константин уже не просто грозит его землям, а начинает их захватывать.

Так легко ни Гольм, ни Венден,[56] ни прочие замки ему уже не взять, но одно то, что теперь большая часть русских владений сосредоточилась в одних руках, уже страшило дальновидного епископа.

Он зябко передернул плечами и пересел поближе к ярко пылающему камину, широко раскрывшему свою прожорливую пасть в ожидании новой порции дров.

«Да-а-а, – подумал он. – А эти схизматики не так уж неправы, что предпочитают обходиться печками».

Отец Альберт пару раз наведывался не только в Полоцк, но и в Киев и знал различие между тем и другим. Да и в доме, выстроенном из дерева, значительно теплее, чем в каменных покоях.

Умница Генрих застыл за столом в ожидании того, что епископ вот-вот начнет диктовать ему свои письма, но епископ не торопился. Он справедливо считал, что мысль нельзя подстегивать. Когда женщина рожает до срока, ничего хорошего ждать не приходится. Так и здесь. Нельзя обрывать яблоки, если они еще не созрели.

Пока ясно было одно: необходимо бить во все колокола, призывая на помощь христианских рыцарей, особенно братьев из воинствующих монашеских орденов.

«Святых мест, включая Иерусалим, уже не вернуть, – цинично подумал Альберт. – Так что пора обернуть их взоры сюда. Конечно, за помощь придется платить, но уж как-нибудь поладим. Во всяком случае эти – свои, а рязанский князь – чужой. И лучше иметь дело с кем угодно, нежели с ним».

Ergo,[57] получалось, что помимо святого престола необходимо было написать магистрам всех рыцарских орденов, но в первую очередь во Францию, адресовав просьбу о помощи великому магистру тамплиеров,[58] а также братьям немецкого дома,[59] тем более что с магистром ордена Германом фон Зальца он знаком лично.

– Пиши, Генрих, – наконец прервал он свое раздумье и начал медленно диктовать текст письма.

Слова, искренние и проникновенные, наконец-то нашлись. Отец Альберт не забыл даже о таких мелочах, как цвета одежд, диктуя письмо для тамплиеров:

– Наш орден Братства воинства Христова настолько близок к вашему, что даже имеет сходные цвета в одеянии – как у плаща, так и у креста.[60] Одно это говорит о нашей неразрывной духовной близости, более тесной, нежели у родных братьев. И кто же должен прийти на помощь рыцарю в тяжкий час испытаний, как не его же брат-рыцарь?

Отписывая Герману фон Зальца, епископ Ливонии попытался надавить на иные чувства:

– Оказавшись в окружении мерзких язычников, схизматиков и богоотступников, к кому же нам и взывать о помощи, как не к своим же братьям по крови, единственным, чей родной язык является и нашим родным языком![61]

Он хотел было добавить еще что-то, но затем устало махнул рукой, решив, что написано достаточно.

– А теперь, Генрих, мы с тобой немного порассуждаем, – обратился отец Альберт к своему секретарю.