Читать интересную книгу Нужна мне ваша фаршированная рыба (повести и рассказы) - Рафаил Гругман

Весь шестьдесят второй год «Известия» печатали биографии реабилитированных военных. Какие имена! Но главное, 11 июля — Николаев, 12 июля — Попович, а затем шестьдесят третий год: 14 июля — Быковский, 16 июля — Терешкова!

И в тот же год, не давая никому передохнуть от восторгов, невиданный в истории брачный союз трех любящих сердец.

О любви втроем наш двор кое-что уже знал, и я не буду пересказывать вам хрестоматию, тем более, что Мопассан из меня никудышный, но чтобы так, в открытую, на весь ликующий Союз — о, это было впервые.

В день массовых свадеб, 8 ноября 1963 года, двор умиленно наблюдал за неожиданно ставшими счастливыми Николаевым и Терешковой и, благо тогда еще не было мексиканских телесериалов, гадал, кто из них больше любит сияющего между ними Хрущева.

Трехлетняя Региночка Парикмахер также смотрела телевизор.

— Мама, а наш папа тоже генеальный секеталь? — неожиданно вопрошает она и па недоуменный вопрос мамы: «Почему ты так решила?» — категорически заявляет:

— А он тебя тоже любит.

— Абрам, ты только послушай, какой умный ребенок, — прерывает ее бабушка. — Иди ко мне, ласточка, дай я тебя поцелую, и никому больше это не говори.

«Генеальный секеталь» ничего не слышит. Хотя именно этот вопрос он задаст через двадцать лет начальнику одесского ОВИРа на неожиданное: «Вы-то зачем едете? У вас прекрасная работа, трехкомнатная квартира…»

— Простите, а могу ли я в этой стране стать генеральным секретарем КПСС? — после чего тот молча поставит свою подпись.

Это будет потом, а пока он курит во втором дворе вместе с Борей Вольшанскнм и убеждает того в скорой парламентской победе левых сил во Франции и Италии.

Вдруг — о, это неожиданное вдруг, оно всегда некстати — вдруг прорвало трубы, ударили морозы, пропало масло, судья дал пенал, сионисты подкупили, а ЦРУ взорвало. Вдруг, когда все уже уверовали в правдивость Изиных слов, из соседнего парадного с диким криком и со спущенными штанами выскакивает во двор молодая женщина. Самые отчаянные, а всегда находятся те, кому море по колено, рванули в парадное — к застали там мужчину тоже со спущенными штанами, растерянно глядящего на свое обосранное хозяйство.

— Тише, — умоляюще просит он, — за дверью жена.

А теперь по порядку. В счастливый для семьи Николаевых день за стеной также отмечалась годовщина свадьбы. И в порыве чувств, нахлынувших после принятия спиртного, захотелось вдруг неким М. и Ж., состоявшим до того в особых отношениях, несмотря на присутствие за столом своих половин, выяснить отношения еще раз.

Только они начали их выяснять, как Ж. вдруг говорит М.: «Выключи свет! Неровен час кто-то выйдет».

И тогда М., прижимая правой рукой Ж. и пятясь задом к выключателю, протягивает вверх левую руку (попробуйте, легко ли это сделать) и… хватается за оголенный провод.

Ну а дальше все по законам физики: М. — проводник. Ж. — потребитель.

Это какой, третий закон Ньютона: сила действия равна силе противодействия, но направлена и противоположную сторону? Так что реактивная сила, катапультировавшая Ж. во двор, оказалась равна силе, с какой Ж. отблагодарила проводник М.

Все это М. рассказал приютившему его ни пару минут Боре Вольшанскому.

Если бы Боря был художником, то еще один живописный шедевр «Купание красного коня» украсил бы аукцион в Сотби, по увы…

На телеэкране Никита Сергеевич заканчивает произносить тост и целует невесту.

Праздник продолжается.

Немыслимо представить, что через год Хрущева тихо снимут, и почти все, мой герой — исключение, воспримут это с удовлетворением. Перебои с продуктами, очереди, ежедневное поучительное мелькание его на экране — все это вдруг станет дико раздражать и породит массу анекдотов, один из которых запомнился до сих пор: «Что будет, если дать кулаком по лысине?» — «Все будет».

Кончалась навеянная глотком свободы эпоха романтизма, более точно названная оттепелью, как бы в предчувствии, что возможны впереди еще и заморозки, и гололед.

Наступило время лицемерия, когда один удивляясь, другие восхищаясь бунтом одиночек, третьи упорно не замечая и слепо подчиняясь силе системы — все вместе находили в себе силы мирно с ней сосуществовать, где надо — подыгрывая, где надо — подмахивая: время, правила игры которого удачно подмечены и анекдоте о пяти противоречиях социализма: "Все недовольны, но все ГОЛОСУЮТ «за».

* * *

20 июля 1966 года где-то над Уралом на высоте десять тысяч метров в нарушение всех запретов командир авиарейса Одесса — Новосибирск включил радиотрансляцию матча сборных СССР — Чили, и прорывающееся сквозь треск эфира: «Мяч у Паркуяна…» возвращало меня в одесский аэропорт.

Я знал, что мама глядит мне и спину, запоминаются последние взгляд и жест, и если я обернусь — именно это она и запомнит. Слабость. Я должен идти, не оборачиваясь, чтобы чувствовала она уверенность мою.

Еще через полгода, а потом еще через год, и еще… В ночь на 1 января я буду ждать четырех часов утра по новосибирскому времени, чтобы одновременно с Одессой встретить Новый год.

Во двор я, по сути дела, не вернулся, изредка попадая наездами, а затем и вовсе… Поэтому о дальнейшем! судьбе героев его знаю не много.

Вадик Мулерман из девятнадцатой квартиры уехал с родителями в Харьков и счал впоследствии известным эстрадным певцом.

Председателю Конституционного суда почти девяносто, полуслепой и полуглухой, он живет с дочерью в Израиле. Изя с Шеллой в Америке, а вот Изя Гейлер, Женька Суворов и Мишка Майер как жили, так и живут в третьем дворе…

Валька Косая, извините, мадам Тхань. живет во Вьетнаме, у нее две дочери, больше похожие на отца, чем на мать.

А где Петя Учитель — ума не приложу…

Одесса. Восемь лет спустя

В юношеские годы я любил темноту. Когда смеркалось, я выходил на прогулку, и в зависимости от времени года выбирал один из двух маршрутов. Летом — тропинки парка Шевченко. О том, что в кустах могут твориться всякие безобразия, прятаться грабители, или, не дай Бог, насильники, я и не предполагал.

С годами предпочтения меняются — к темноте я уже не стремлюсь. Даже если встречаюсь с особами противоположного пола. В конце концов, темноту можно организовать у себя дома. А началась боязнь темноты более восьми лет назад. За месяц до эмиграции я начал обход родственников и, выйдя от сестры, желая укоротить путь к трамваю, пошёл между домами. И… шагнул в приямок. Разбитые очки, трещина на переносице и немножечко крови — не самый худший вариант. Невинно пролитая кровь? Пустяки по сравнению с тем, что было пролито в мировой истории.

Усваивать уроки — дело благое. Когда через восемь лет я вновь посетил Одессу, вторично проверять нос на прочность не стал. Лена заказала по телефону такси, которое должно было отвезти меня к Ирочке. О том, что я счастливчик — обладатель четырёх двоюродных сестёр и стольких же племянниц, — отдельный разговор. Как и то, что сёстры и племянницы разделились поровну, по две на каждом полушарии.

В назначенное время раздался телефонный звонок: «Бежевого цвета такси ожидает вас у парадной».

Лена и Сана спустились со мной. Поцелуи, объятия, последние напутствия. Едва мы отъехали, таксист не выдержал:

— Вы приехали из-за рубежа?

— Почему вы так решили? — попытался я выразить удивление, хотя, на самом деле, открытие льстило — чем-то УЖЕ отличаюсь от местных. А ведь ещё в детстве так хотелось хоть понарошку минут пять побыть иностранцем, с которым бы носились почтительно и показывали Потёмкинские деревни — не получилось! «Ага! — догадался я прозорливости таксиста, — футболка с видом Музея Хоккейной Славы в Торонто, шорты, кроссовки „Guess“ — точно, самый, что ни есть, настоящий иностранец».

— Вы так бурно прощались, — разочаровал таксист, — как будто расстаётесь надолго.

— Вы правы. Я из Нью-Йорка, — подтвердил я и не удержался — предъявил водительские права штата Нью-Йорк.

— Это мне знакомо, — водитель бросил небрежный взгляд на главный американский документ. — Я на траке всю Америку исколесил. А вообще-то, я десять лет как оттуда вернулся.

— Вернулись?! Вы были постоянным жителем США и вернулись?!

— Не прижился.

— Как такое может произойти? Вы были нелегалом? — я не мог поверить, что в девяносто четвёртом году можно добровольно бросить вожделенную Америку и вернуться в полунищую страну, только-только, и не известно надолго ли, открывшую свои границы.

— Никак нет. Имел статус. Грин-карту получил.

— Понять сложно… — продолжать разговор не хотелось, пожизненных неудачников насмотрелся немало.

Водитель не замолкал: «Я сидел полгода в тюрьме, — признался он, — а когда вышел, устроиться на работу не мог. Пятно в биографии лет на десять».

С опаской я покосился на таксиста. Я приехал в Нью-Йорк в девяносто шестом. К этому времени Джулиани успел навести порядок, и город установил рекорд снижения преступности: за год выбросил на улицы до тысячи трупов. Естественно, на квадратный километр плотность огня оказалась разной. Гарлем — не Брайтон, а Бронкс — не Манхеттен. Но раньше, как писали газеты, на Брайтоне властвовал Иваньков, и криминальные разборки были не редкостью среди жителей Южного Бруклина.